Пока мы жуем, по правде говоря, без особого аппетита, Василий опорожняет полбутылки водки, сообщив, что знал меня еще ребенком. Якобы даже был в нашем доме постоянным гостем.

— Почему я этого не помню? — недоумеваю я.

Его лицо мрачнеет.

— Потому что тебе стерли часть памяти.

— Что?.. — я в ужасе таращусь на него.

Василий шумно вздыхает.

— Твой отец решил, что так будет лучше. Я пытался его отговорить. Но, к сожалению, безуспешно. Он всегда чертовски упрям, когда дело касается его решений.

— Но… — у меня просто нет слов. — Как?

— GenTech разработал технологию, позволяющую по желанию удалять или реактивировать любые воспоминания. Ими можно легко манипулировать, усилив или ослабив передачу нервного импульса с помощью оптического лазера.

— Это законно?

Шон насмешливо фыркает, а Василий натянуто улыбается.

— Нет, конечно же. Просто у них во всех развитых странах мира имеются весьма влиятельные покровители, финансирующие все их проекты. GenTech позволено делать все, что угодно, лишь бы это приносило результаты.

— Дай-ка угадаю. Армия США активно поддерживает их, — пренебрежительно бросает Шон.

Василий согласно кивает.

— В частности.

У меня такое чувство, будто меня окатили ледяной водой.

Мой собственный отец не только превратил меня в подопытного кролика, но и лишил воспоминаний. Похоже, я еще должна быть ему благодарна, что он полностью не стер мне память, как Шону.

— Но как я туда попал? — спрашивает Шон. — Я не мог добровольно подписаться на подобное.

— Нет, ты не соглашался, — в голосе Василия звучат грустные нотки. — Ты служил в «Альфа7», международном спецподразделении, выполнявшем весьма опасные сверхсекретные миссии. Вы полностью провалили последнюю операцию, и вас не только обвинили в неподчинении приказам, но и осудили за измену.

— Сирия, — хрипло выдыхает Шон, и я вздрагиваю от прозвучавшей в его голосе едкой горечи.

Василий коротко кивает.

— Вы оставили в живых Абд аль-Кадир аль-Шаара. А спустя три недели тот организовал террористический акт в парижском метрополитене.

Пальцы Шона сжимаются в кулаки.

— Тогда почему я сижу здесь, а не в военной тюрьме?

— Вам дали выбор. Лишение званий и наград, отмена пенсионных выплат, запись о судимости в личном деле и пять лет тюрьмы. Или же четыре года в GenTech. Ты не хотел участвовать в их разработках, но твои пятеро братьев выбрали GenTech, и ты уступил.

— Семь братьев — мощный кулак, — бормочет Шон.

— Это был ваш девиз, — констатирует Василий.

Шон молчит, обдумывая сказанное мужчиной.

— Почему мы сбежали? — наконец спрашивает он.

— Из-за генетических изменений вы стали более вспыльчивыми и своенравными. А с увеличением вашей силы и развитием уникальных способностей вас стало чертовски трудно контролировать. Тогда они решили стереть вам память. Чтобы впечатлить наших спонсоров, вы должны функционировать безупречно, — Василий досадливо морщится. — Именно в тот момент я и покинул проект. Посчитал это решение неэтичным и рискованным. Они могли нанести вашему организму непоправимый вред. Кроме того… — несколько долгих секунд Василий колеблется, — вы подписались на четыре года пребывания в стационаре и десять миссий, но после корректировки воспоминаний они собирались связать вас до конца жизни. Это было чересчур грубым нарушением договора.

— Как же им удалось сбежать? — интересуюсь я.

— Перед тем как уйти, я убедился, что Альфы узнали правду. Я настроил систему блокировки так, чтобы в полночь все двери открылись, и они смогли выйти.

Шон хмурится.

— Но почему я ничего не помню?

— Тебе и еще одному парню успели стереть память. Твои братья должны были помочь вам.

Разозлившись, Шон вскакивает и начинает метаться по кухне, которая и так довольно тесная. Он пышет гневом подобно жару, исходящему от солнца.

— Эти свиньи заплатят за это, — сжав кулаки, Шон опирается на подоконник и смотрит на унылую картину за окном.

Похоже, его самоконтроль висит на волоске.

Василий, видимо, чувствует это, потому что выглядит крайне взволнованным. Его взгляд мечется между мной и Шоном, как будто мужчина пытается оценить, смогу ли я остановить Шона, если тот набросится на него.

Если честно, я не уверена, что справлюсь с ним.

Конечно, я знаю о своем влиянии на него.

Вот только таким разъяренным я Шона еще никогда не видела.

ШОН

Единственное мое желание сейчас — это схватить русского ублюдка и вышвырнуть его в окно. Но это, к сожалению, не улучшит нашего положения, хотя немного утолит мою жажду мести. Поэтому я снова сажусь за стол и, отодвинув посуду в сторону, хлопаю рукой по столу, демонстрируя татуировку.

— Что вы со мной сделали? Что это за дерьмо?

Василий смотрит на мое запястье. По его лицу видно, что он испытывает угрызения совести. Ему явно не по себе. Глянув на меня с сочувствием, он нервно откашливается.

Пусть засунет свою жалость себе в задницу.

— В краску добавлены микрокапсулы, которые необходимо деактивировать через каждые двадцать один день. Иначе они взорвутся и выпустят в кровь быстродействующий смертельный яд.

Все, как я и предполагал. Гребаные свиньи.

— Как обезвредить бомбу?

Василий весь съеживается. Ему действительно есть чего бояться. Если он хоть на минуту забудется, я оторву ему голову.

— С помощью специального сканера. У меня тут есть один.

У него есть сканер? И он сообщает об этом только сейчас?!

Я бросаю на него убийственный взгляд. Василий, мигом вскочив, торопливо покидает кухню. И вскоре возвращается с устройством, похожим на ручной сканер из супермаркета, только чуть меньше. Он с торжественным видом поднимает его вверх.

— Я прихватил его с собой.

Эмилия, подавшись вперед всем телом, пристально разглядывает прибор, а затем переводит взгляд на мою татуировку.

— Сколько дней прошло с момента последнего сканирования? — смертельно побледнев, спрашивает она, нервно сцепив руки.

Она за меня боится. Как же мне хочется расцеловать ее за это.

Но тут русский протягивает мне руку.

— Дай сюда руку. Я проверю.

Я бы охотнее заехал ему кулаком в челюсть, но, думаю, не стоит выводить из строя человека, от которого зависит моя жизнь. Поэтому делаю то, что он просит. Включив сканер, Василий медленно проводит им по моему запястью, глядя на дисплей.

— Тринадцать дней, — говорит он. — Может, стоит подстраховаться и обнулить цикл?

— Черт, да, — взрываюсь я.

Чего тут спрашивать?!

Василий нажимает на кнопку, и наконечник сканера загорается красным.

— Не дергайся. Будет немного жечь, — предупреждает он и медленно ведет сканером по татуировке.

С физической болью я хорошо знаком, и многое могу вытерпеть, но, сказав «немного», парень явно занизил планку. Жжет так, будто у меня сейчас мясо от кости отвалится. Я крепче стискиваю зубы. Эмилия успокаивающе гладит меня по спине. Стараюсь сосредоточиться на ее прикосновениях. Думаю о своих братьях, хотя помню их довольно смутно. Черт, в их телах тикают такие же бомбы замедленного действия.

Я должен им помочь. Но как? Нас разбросало в разные стороны.

— Готово, — говорит русский.

Резко отдернув руку, я рассматриваю запястье. Удивительно, но кожа выглядит абсолютно здоровой. По ощущениям, сканер прожег ее до кости. Тру запястье, бросив убийственный взгляд на русского. Тот втягивает голову в плечи, становясь совсем маленьким.

— Тебе известно, где сейчас мои братья?

Василий с сожалением качает головой.

— Нет, извини, но кое-что у меня все же есть.

Вытащив из кухонного шкафа металлический ящик, он достает из него исписанный лист бумаги. Я выхватываю его, не церемонясь, и быстро пробегаю по нему глазами. Это список женских имен с их психологическим профилем и адресами.

— И что мне с этим делать? — сердито фыркаю я.