Поскольку у нас пока нет возможности найти ответы, и к тому же я боюсь, что Шон, потеряв самообладание, что-нибудь натворит, включаю второе видео.
— Давай продолжим. Мы не можем здесь долго задерживаться.
Начинается новая запись.
В стерильной комнате находится кресло, напоминающее стоматологическое. В нем сидит очень крупный мужчина с бронзовой кожей и черными волосами.
— Ильхан, — шепчет Шон.
Я удивленно смотрю на него.
— Ты узнал его?
Шон утвердительно кивает.
Это хорошо. Возможно, к нему возвращается память.
Руки Ильхана крепко привязаны. Находящиеся в комнате два сотрудника одеты как хирурги. На них гигиенические маски, медицинские перчатки и шапочки. Один, держа в руке что-то напоминающее машинку для татуировок, обрабатывает руку Ильхана. Очевидно, ему набивают аналогичный номер, что и на запястье у Шона. Другой сотрудник не спускает глаз с узкой пробирки, торчащей из металлического контейнера. Жидкость в ней темно-синего цвета и блестит, как если бы ее смешали с моющим средством.
Я хмурюсь, глядя на экран. Зачем нам это показывают? Я знала, что татуировка Шона от GenTech, поэтому запись не стала для меня неожиданностью.
Сцена резко меняется.
Другая комната. На операционном столе лежит крыса под анестезией. Ее спина выбрита. Человек из предыдущих видеокадров набивает на спине животного татуировку, рисуя узкие линии. В нижней части экрана идет отсчет даты и времени.
Затем еще один разрыв видеозаписи, и новый видеофрагмент.
Прошло — как я понимаю по новой дате — три недели.
Татуированная крыса бодро бегает в стеклянном коробе. Внезапно ее татуировка окрашивается в красный цвет. Больше, как мне кажется, ничего не меняется. Но вскоре крыса начинает пошатываться, и я замечаю, как по ее телу стекают красные капли. У нее идет кровь. Смертельная агония отвратительна и длится, казалось бы, целую вечность. Но по факту всего лишь несколько минут, поскольку продолжительность этого видео восемь минут. В конце концов крыса падает, пару раз дергается и подыхает. Из ее пасти сочится пенящаяся кровь.
Тошнота подкатывает к самому горлу, а в желудке такая тяжесть, будто я проглотила булыжник.
— Бл*ть, — Шон шокировано разглядывает свое запястье. — Что за дерьмовая татуировка?
Я молча смотрю на него, не зная, что сказать.
У него в организме бомба. Когда она взорвется? Крыса, похоже, прожила три недели. Я сглатываю застрявший в горле ком, чтобы Шон не заметил охватившей меня паники, и хватаю его за руку.
— Василий Соболев, — в записке, которую мне тайно передали в институте, говорилось, что он поможет нам. — Мы должны немедленно отправиться в Гданьск.
Глава11
ЭМИЛИЯ
Триста семьдесят километров до Гданьска мы преодолеваем в рекордно короткий срок. Шон мчится по шоссе, словно за ним гонится дьявол. Я то и дело бросаю взгляд на его татуировку и всякий раз, когда вижу ее, начинаю паниковать.
Двадцать один день. Эта цифра не выходит у меня из головы.
Сколько у нас времени до того, как бомба активируется? И можно ли ее удалить?
— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я Шона, чтобы отвлечься от ненужных сейчас переживаний. — Ты в порядке?
Не могу же я напрямую спросить его о том, что волнует меня сейчас больше всего, — не чувствует ли он признаков поступления в кровь яда.
Шон бросает на меня взгляд, который я охарактеризовала бы как жесткий.
— А как я могу себя чувствовать? В моем теле чертова бомба, которая может взорваться в любой момент.
Мое сердце судорожно сжимается.
Как мой отец мог так поступить с ним? Это же бесчеловечно.
Я подумываю отвлечь Шона сексом, но поскольку не вижу ни намека на его возбуждение, решаю отказаться от этой идеи. Чем ближе мы к месту, где якобы проживает Василий Соболев, тем сильнее я нервничаю. Записка с адресом может оказаться ловушкой. Дополнительной гарантией, что беглый Альфа будет пойман.
Когда мы подъезжаем к огромному многоэтажному дому, Шон так же не выглядит счастливым. Он с каменным лицом осматривает здание, словно жаждет взорвать его своим взглядом.
Выйдя из машины, я пытаюсь охватить бесконечно тянущийся дом. Никогда не видела ничего столь масштабного и столь уродливого. Мне кажется, тут живет не менее пяти тысяч человек. Я с тоской вспоминаю свой маленький домик на опушке леса, где всегда тихо и много зелени. Здесь же, наоборот, множество налепленных друг на друга балконов, море спутниковых тарелок, нескончаемые ряды бельевых веревок, огромные кучи старой мебели, бетонные вазоны для цветов и пластиковые садовые стулья.
Я, задрав голову, с недоверием рассматриваю уходящий ввысь фасад.
— Неужели он здесь живет?
— Этот парень умен, — отзывается Шон. — Здесь легко затеряться.
Мой страх перед людьми утихает, но, когда мы входим в казарменного типа обшарпанный подъезд, меня начинает подташнивать. И вовсе не из-за страха, что нас, возможно, ждет западня. На допотопном скрипучем лифте мы поднимаемся на девятый этаж. Я бы предпочла пойти по лестнице. Но, учитывая наше нынешнее положение, мы не можем терять ни минуты. Да и я слишком взвинчена.
Пройдя по коридору, что тянется во всю длину дома, мы останавливаемся возле девятьсот сорок седьмой квартиры. Шон буравит взглядом незаполненную табличку для имени над дверным звонком.
— Вот сейчас и выясним, честен ли был твой таинственный доброжелатель.
Шон крайне напряжен. Все его чувства сосредоточены на окружающем нас и том, что скрывается за этой дверью. Не дожидаясь, пока он решится, нажимаю на звонок.
Чего тянуть? У нас все равно нет выбора. Я нервно вцепляюсь в руку Шона.
За дверью слышатся шаги и… минутная тишина.
«Он смотрит в глазок».
Затем дверь открывается. Круглое лицо, светлые волосы с залысинами на высоком лбу и белесые глаза. Перед нами довольно невзрачный мужчина, один из ученых с видео. Но почему он больше не работает в GenTech?
— Василий Соболев? — спрашивает Шон твердым как сталь голосом.
Мужчина коротко кивает, но по его бесстрастному лицу невозможно понять, что он думает о нашем внезапном появлении.
— Входите, — приглашает он нас широким жестом.
Он прекрасно говорит по-немецки, но с явным русским акцентом.
Я слегка теряюсь.
— Вы ничуть не удивлены.
— Нет. Я ждал вас, — закрыв за нами дверь, Василий ведет нас в небольшую кухню. — Пожалуйста, садитесь. Вы наверняка проголодались и хотите пить.
Его гостеприимство выглядит искренним, но ситуация от этого не становится менее абсурдной. Мужчина определенно знает нас. Возможно, даже хорошо. А вот нам он незнаком. Мы видели его лишь на видео. Это вызывает странные ощущения, и я чувствую себя крайне уязвимой. Поэтому хочу вежливо отказаться, но тут замечаю предупреждающий взгляд Шона и проглатываю те слова, что уже готовы сорваться с языка.
Поскольку я — кроме батончика с мюсли — ничего не ела, то перекусить было бы неплохо. Шон, напоминающий сейчас натянутую тетиву лука, пристально наблюдает за каждым шагом Василия. Одно неверное движение мужчины, и Шон набросится на него.
— Я получила записку, — говорю я, — с обещанием, что вы нам поможете.
— Я действительно могу помочь, — с невозмутимым видом Василий ставит на стол хлеб, воду, рюмки, а затем вытаскивает из холодильника колбасу и бутылку водки. Перед тем как разлить алкоголь, он достает еще нож и тарелку. — Но сначала, — он поднимает вверх наполненную до краев рюмку, — предлагаю выпить. За ваш успешный побег и долгожданный момент истины.
Шон сидит, скрестив на груди руки, и, по всей видимости, пить водку не намерен. Я чувствую, что ему очень хочется схватить мужчину за грудки и вытрясти из него всю информацию. Пытаюсь немного успокоить его, поглаживая по плечу. Неразумно угрожать единственному человеку, предложившему нам помощь.
