Опять подняв глаза на посетителя, господин Игнатьев спросил с улыбкой:

– Весьма и весьма. Но где же ваш поручитель, Иван Ильич? Вы упоминали, что мой сын подойдёт в течение нашей встречи.

– Он обещал, господин Игнатьев, остальные его намерения мне не известны, – Иван подоткнул очки и вежливо улыбнулся.

Игнатьев кивнул.

– Хорошо. Скажу прямо, ваш чертёж меня заинтересовал. Я мог бы поспорить о деталях, но не буду, пока не изучу его досконально. Полагаю, вы не надеялись, что я тут же брошусь им заниматься? – рассмеялся дружелюбно Михаил. – Я рассматриваю данный проект, как вашу визитную карточку, не более того. Пока, во всяком случае, – уточнил он.

Иван кивнул. Он флегматично смотрел на полноватого, лысеющего человека перед собой. Не сказать, что ему хотелось очень поступить на службу, но дела его были плохи. Каждый месяц ему едва хватало ренты, чтобы оплатить жильё и скудное пропитание.

Порой приходилось говорить Анюте, приходившей у него убирать и готовить, что он не очень любит мясо, или, что стерлядь слишком жирна и ему хватит бекона, а то и одних яиц. Однако он точно знал, что сам бы ни за что не отправился искать работу, и теперь проговорил наскоро заготовленные фразы:

– Игнатьев сказал, что вы ищете человека, знакомого с проектированием морских судов, знающего языки, способного к деловой переписке. Не склонен расхваливать себя, просто предложу вам свои услуги. Мои дела обстоят, увы, так, господин Игнатьев, что я буду рад работе. Мог бы заниматься и проектированием, и переводами, и деловой перепиской, в том числе. Впрочем, вы знаете, что я учился вместе с вашим сыном и успешно закончил гимназию, потом университет, пять лет работал в юридической фирме отца. Вы также знаете, наверное, что долю отца в фирме пришлось продать, когда с ним случилось несчастье. Требовались деньги на лечение. Большие деньги. Игнатьев нам очень помог тогда, за протезирование он не взял ни рубля, а это стоит больших денег, поверьте.

Михаил Игнатьев кивнул. Да, и об этом ему было известно.

Он давно искал грамотного специалиста после ухода старика Глазьева. Но Дорофеев слишком молод. С другой стороны, вот уже три месяца ему приходилось разбираться со всем потоком дел самому.

Он нажал кнопку звонка на столе. Вошёл его секретарь Бобрин с вечерним чаем, принёс блюда с холодным мясом, пирогом с щукой и булочками с яблочным вареньем. Сервировал на троих маленький стол в углу комнаты и ушёл.

– Прошу, – проговорил Игнатьев, проходя к столу и садясь в глубокое удобное кресло, – предлагаю на время оставить наш разговор и перекусить. Если вы желаете чего-нибудь посущественнее, а может, и покрепче, стоит только сказать Бобрину.

«Ждёт Игнатьева», – подумал Иван, посмотрев на три чайные пары и на количество еды.

– Благодарю, но не стоило беспокоиться, – сказал вслух он, – я не голоден.

Игнатьев махнул рукой ему на кресло напротив:

– Бросьте, мы же не совсем чужие, право.

И с аппетитом впился зубами в ломоть пирога. Иван последовал его примеру и не без зависти отметил, что буженина отменна. Он такой давно не пробовал.

– «Известия» сегодняшние видели уже? – спросил вдруг Игнатьев, с любопытством поглядывая на молодого человека из-за волнистого края тонкой фарфоровой чашки. – Сенат предложил закрыть границу с Внеземельем.

– Их можно понять, – уклончиво ответил Иван, жуя и привычно ткнув в сползающие очки, – волнения на фабрике скобяных изделий братьев Солодовых месяц назад закончились смертью пятерых рабочих. Люди говорят о свободах, которые им никто не собирается предоставлять.

– Вы считаете это неправильным? – уже внимательнее посмотрел на него Михаил Андреич.

– Я считаю это несвоевременным, – ответил Дорофеев, – мы не готовы принять многое из того, что принесло открытие Внеземелья.

– Кстати, о Солодовых. Поджог их рабочими амбаров с зерном вызвал рост цен на хлеб. И сегодня мои рабочие потребовали повышения заработной платы.

Игнатьев говорил и намазывал варенье на булочку. А Иван в замешательстве подыскивал ответ. Рассуждая дома, перед камином с бокалом вина в руке, он мог бы дать себе волю и пройтись по головам и сената, и министерств, и поговорить о свободах для рабочих. Однако сейчас он вдруг стал медленно осознавать, что сидит перед человеком, в руках которого сосредоточена реальная власть. Вот захочет он выслушать разглагольствования его, Ивана Дорофеева, благодушно, и выслушает, а не захочет – может вытолкать в шею. Но потерять работу – это ещё полбеды, он ведь может ещё и доложить в полицию.

– Ну-у, – протянул он, сделав маленький глоток ароматного чёрного чая, – положим, потребовать повышения заработной платы они могли и так, без веяний духа свобод из Внеземелья. На днях я видел семью из рабочего посёлка. Всё-таки положение их ужасно.

– Эта семья, они работают у меня? – быстро спросил Игнатьев, подавшись вперёд.

– Нет, мать-проститутка и две дочери, – Иван откинулся вглубь кресла, будто инстинктивно пытаясь увеличить сократившееся вдруг расстояние между ним и собеседником, почувствовав к тому же, что переел, и пожалел, что осилил так мало, больше в него попросту не входило, сказывались частые сидения на вынужденной диете.

Игнатьев расхохотался. Дорофеев покраснел и добавил:

– Хорошо, оставим мать. А дочери? Вы полагаете, их ждёт лучшая доля, если они будут трудиться? Где? На фабрики женщин берут неохотно. В гувернантки и прислугу нужны протекция или хотя бы небольшое образование. А их просто нет… Но оставим и их. Что такое «не на что жить» знакомо и мне. Не понаслышке, Михаил Андреич. Не хотелось бы об этом. Но… о лучшей доле мечтает каждый.

Игнатьев молчал. На все эти вопросы он давно для себя ответил.

– Вы, полагаю, в бога веруете, Иван, можно я к вам так буду обращаться? Сейчас, знаете ли, нельзя быть уверенным в этом, поэтому я лучше спрошу, – сказал он, наконец.

– Да. – Иван, напрягшись, будто его сейчас ударят, ответил коротко сразу на оба вопроса.

– Думаю, что все доли в этом мире раздаёт нам бог, – сказал очень серьёзно Игнатьев.

– И смотрит потом, как каждый распорядится своей долей, – отрывисто ответил Иван и встал: – Прошу прощения, Михаил Андреевич. Боюсь, что испытываю ваше терпение. Благодарю за чай.

Михаил Игнатьев улыбнулся, понимая, что собеседник ушёл от разговора, боясь наговорить сгоряча лишнее. И тоже встал.

– Знаете, я принял решение взять вас на работу. Старику Глазьеву я платил двести рублей в месяц. Вам на первых порах обещаю платить сто двадцать. Как? Вам кажется это справедливым? – он продолжал улыбаться, настроение у него было хорошим, ему отчего-то казалось, что сейчас он будто поговорил с сыном.

– Да. Спасибо, – растерянно ответил Иван, однако краснея от удовольствия, о такой сумме он и не думал.

Сто двадцать рублей в месяц плюс рента. У него будет мясо на завтрак и новые сапоги. И буженина… Надо будет сказать Анюте, чтобы она больше не брала в той лавке.

– Приходите завтра. К десяти утра сюда же. Тогда и обговорим детали.

– Хорошо. Благодарю, Михаил Андреич, – ответил Иван, проходя к двери.

Игнатьев видел смущение и удивление в его глазах и удовлетворённо кивнул:

– До свидания.

Попрощавшись, Иван вышел. Принял пальто и шляпу от услужливого, немолодого и молчаливого секретаря, которого Игнатьев старший назвал Бобриным.

Надев серое клетчатое пальто и натянув перчатки, держа потёртый цилиндр в руках, Дорофеев в задумчивости вышел на крыльцо и стоял на первой ступеньке, когда его кто-то окликнул.

– Митя! – протянул Дорофеев расслабленно, думая о том, что, кажется, трудная встреча позади. – Ну где же ты бродишь?! Я тут, как самозванец какой, пытался объяснить твоему отцу, что ты вот-вот подойдёшь, а ты так и не появился, – Иван развёл руками.

– Прости, Иван. Но всё же прошло хорошо? – Игнатьев, замёрзший и мрачный, не стал подниматься на крыльцо.

– Ты даже не зайдёшь? – удивился Иван.