Стал вспоминать видение. Сначала воспоминания приходили тяжело, а потом как нахлынуло, Толя едва не потерялся, с трудом осознав, когда отпустило, где находится и куда идёт. Остановился, ещё раз прокрутил всё в голове. И понял: да, баба Маша личность светлая. Но не воин, точно не воин. И умение противостоять – это только её умение, выстраданное, с большущей долей везения сложившееся, нащупанное интуитивно. Для других оно непостижимо, бесполезно. Главное в нём – смирение, непротивление. И для воина это, конечно, не пригодится.

Бабу Машу Толя нашёл в коридоре возле туалета, она мыла полы.

– Здрасьте, тёть Маш, – подошёл к ней. – А можно у вас кое-что спросить?

Протянул открытый на нужной странице журнал, показал пальцем:

– Вы не знаете, кто вот этот?

Баба Маша прислонила к стене швабру, вытерла руки о халат, взяла журнал. Подошла под лампу, откуда-то достала и надела очки.

– Который?

– Вот этот, – показал Толя.

Баба Маша приблизила журнал к лицу, потом отдалила.

– Так это Паша Скворцов.

Она закрыла журнал, посмотрела обложку:

– О, у меня тоже где-то такой лежит. – Улыбнулась, полистала. – Тут и я есть.

– Скворцов… – пробормотал Толя. – Константиныч, что ли? Который компрессорщик?

Баба Маша посмотрела в журнал, подняла взгляд на Толю:

– Что? А, да, он. А вот я.

Она протянула раскрытый журнал. Толя посмотрел на фото немолодой полноватой женщины в платье в горошек, отдалённо похожей на бабу Машу. «Заведующая столовой Мария Ивановна Лебедь», – прочитал он под фотографией.

«Скворцов, значит, – думал Толя, идя вечером домой, – Павел Константинович…Под самым носом сидит – в компрессорной. И как я про него раньше не подумал? Когда после сока комбинат рассматривал – вообще не увидел. Странно… Что же, получается, молодой Константиныч дал мне подсказку о себе самом постарше?»

Толя решил, что так оно и есть. Больше воином со сломанным мечом быть просто некому.

Воодушевлённый удачей с фотографией, Толя пришёл домой, и там его воодушевление мигом пропало. Алёнка вышла навстречу осунувшаяся, не похожая на себя. С кухни странно пахло, посмотрел – в накрытой миске настаивался отвар каких-то трав.

Подошёл к Алёне, та обняла его, уткнулась головой в плечо.

– Мне страшно, – услышал её шепот.

Прижал к себе, погладил по голове. Что ей сказать, не знал.

Ночью Толе приснился старый кошмар, но в новой версии. Теперь во сне с ним была Алёнка. Толя шёл на комбинат, и она шагала рядом. Хотел остановиться – и не мог, ноги сами вели туда, к монстру. «Не ходи со мной!» – силился крикнуть, но получались только стоны и жалобное мычание. Раньше Толя думал, что ничего хуже кошмара со спрутом и быть не может, теперь понял – может, ещё как может. Когда они с Алёной оказались в камере и из стены полезли толстые щупальца, Толя с усилием проснулся, сел на кровати, приходя в себя. Ничего себе…

И тут почувствовал: рядом мечется, стонет Алёнка. Зажёг свет, бросился будить. Долго не получалось, а когда вырвал-таки жену из тисков сна, наполненные ужасом глаза не узнавали Толю, и с минуту она кричала и яростно отбивалась, а потом, постепенно стихнув, вдруг затряслась в рыданиях. Толя увёл Алёну на кухню, буквально влил в неё стопку водки, а когда закипел чайник – горячего чаю.

Они просидели на кухне до самого рассвета, но и потом ложиться в кровать Алёна отказалась, и Толя уложил её в другой комнате на диване, а сам примостился рядом на полу.

На следующий день Толя, отработав, закрыл торговлю на час раньше: нужно действовать, тут не до трудовой дисциплины.

Завесил средних размеров мороженую курицу, положил в пакет к двум бутылкам водки и отправился к Скворцову – пока тот домой не ушёл. Скворцов работал компрессорщиком, и от него зависело, какая будет температура в камерах. Толя постучал, заглянул. Скворцов в потёртом рабочем комбинезоне сидел за столом, читал газету. Он удивлённо посмотрел на Толю поверх очков.

– Здравствуй, Константиныч, – сказал Толя. – Тут тебе просили передать…

Достал и положил на стол курицу, бутылки поставил рядом, прямо в пакете, придержал, чтобы не упали.

– У нас там в камере двенадцать градусов, – сказал Толя. – Маловато. Василий просит догнать хотя бы до пятнадцати.

Скворцов снял очки, положил на газету, отодвинул в сторону. Заглянул в пакет, хмыкнул в усы. Пригладил седоватые волосы.

– Садись, – указал на скамью. Толя отодвинул картонный короб, где блестели стёклами противогазы, сел. В этой каморке Толя раньше не был – заглядывал, но ни разу не заходил. Осмотрелся. На соседнем длинном столе лежали раскуроченный магнитофон и паяльник на подставке. Пахло канифолью и машинным маслом. За прикрученными к столу небольшими тисками стоял ящик со слесарным инструментом, пылесос без верхней крышки, пара картонных коробок. На стене располагалась большая картина – берёзовая роща в толстой резной раме, рядом с картиной, ближе к нижнему краю, висел небольшой портрет Высоцкого, известный – где он с сигаретой между пальцами.

Скворцов закрыл дверь на крючок, достал из пакета бутылки, спрятал в ящик стола, курицу отнёс в маленький чумазый холодильник. Позвенел в шкафу посудой, на столе появились банка с солёными огурцами, блюдце с салом, чёрный хлеб в целлофановом пакете. Сходил к вешалке, где висели чистый плащ, телогрейка в пятнах мазута, а между ними длинное меховое пальто. Из кармана пальто достал бутылку водки – начатую, примерно без трети – поставил на стол.

– Разливай. – Он протянул Толе стаканы, сам взял нож с перемотанной синей изолентой ручкой, стал резать сало. Стаканы были классические, гранёные, почти чистые. Толя разлил по половине. Всё шло по плану.

– За сотрудничество, – улыбнулся Скворцов.

Чокнулись, выпили. Закусили, похрустев огурцами.

– Ты же не городской, да? – спросил Скворцов. – Где родился, вырос?

Толя рассказал.

– Я там бывал, – обрадовался Скворцов. – У дружбана моего старинного жена оттуда, они в училище познакомились. Мы в первый раз как туда поехали, додумались на танцы вечером пойти. Еле ноги унесли. Если бы не её брат, нас бы там и покалечили на фиг.

Он замолчал – сидел, улыбался.

– И что, живут? – спросил Толя.

– Кто?

– Ну, дружбан с женой.

– А, – сказал Скворцов. – Живут, наверно… Давно не виделись.

Он разлил по стаканам остаток. Выпили.

– Вообще, – сказал Скворцов, занюхав кусочком хлеба и бросив его в рот вместе с маленькой полоской сала, – я заметил: люди из села как-то честнее, порядочнее по жизни.

Толя был не вполне согласен, но возражать не стал. Да он и не считал себя сельским жителем – вырос в двухэтажном многоквартирном доме, к тому же на втором этаже.

Тут Толя подумал: чего это Скворцов завёл разговор о честности? Прям как Михалыч в первую встречу. Случайность? Ждал внимательно, что будет дальше. Но Скворцов достал из стола новую бутылку, открыл, разлил и начал рассказывать, как в детстве каждые каникулы ездил к бабушке с дедушкой в деревню, и как там было хорошо. На минутку Толе стало стыдно: он-то пришёл к Скворцову, чтобы напоить и разговорить. Тоже, честный выискался… Но, вспомнив об Алёне, отогнал неуместные мысли.

– А на лошади ездить умеешь? – улучив момент, спросил как бы невзначай.

– А то! – Скворцов усмехнулся, и Толя так и не решил, усмехнулся он, раскусив хитрость, или просто улыбнулся детским воспоминаниям.

Скворцов рассказал, как они курили втихаря в колхозном саду, а сторож, ветеран, бывший лётчик, их гонял. Как он, Скворцов, в футбол за колхоз играл, и один раз они первенство района выиграли; а на следующий год на игре бежал и в кротовую нору на полной скорости ногой попал, и в колене хрустнуло, больно было до ужаса, и с тех пор он с футболом закончил.

Толя тоже рассказал, что и он за свой совхоз играл, но они так ни разу ничего и не выиграли, хотя Толя, а он вратарём был, хорошо тогда стоял, его даже один тренер команды Второй лиги приезжал смотреть и обещал пригласить, но спился он, Толя потом узнал. И как они с пацанами рыбачили ночью на кооперативном пруду и видели, что бандиты в посадку кого-то привезли и кричали там, кажется, убивали даже. Толя с пацанами, конечно, потом туда пошли, когда бандитские иномарки уехали, но не нашли ничего, даже крови нигде не было.