Наталья таких считала мимозырями*, только сирот жалела, да вдов. Часто думала она, как прав был батюшка, что принудил выйти её за Ивана. Однако эту свою слабину скрывала, как могла.

Со временем Наталья привыкла к Ивану. А позже и полюбила его за добрый и щедрый нрав, за заботу и ласку, за уважение, с которым он относился к ней, выслушивая её советы и пожелания. И никогда уже не жалела она о том, что послушала родителей и вышла замуж именно за Ивана.

Вернувшись в избу с полным ведром молока, Наталья вымыла руки, накрыла чистой тряпицей ведро с молоком, взглянула на яркие угли в печи:

– Протопиласи, матушка, – удовлетворённо сказала она, обращаясь к печи, – охолонь маненько, и впору хлебы сажать.

Она обмяла хорошо подошедшее тесто в небольшом двадцатилитровом ушате и принялась мастерить хлебы, раскладывая их на тщательно выскобленном до тёплого, жёлтого цвета, большом столе.

– Анюта, картохи намой в чугунок, да в печь наладь, – одновременно отдавала распоряжения она, – а ты, Зина, молоко процеди, слей в бутыль. Батюшка и братья с собой на пасеку возьмуть. Да, на стол соберитя поснедать им перед дорогой.

Девушки проворно стали собирать нехитрую снедь: на столе появилась баклажка с густым сквашенным молоком, головки лука, холодная отварная картошка, сало, порезанное небольшими кусочками и большой каравай чёрного хлеба.

– Кликнитя батюшку и братьев к столу, – приказала мать.

Ночь тонкой свечкою растаяла в прохладе утра. Розовая заря разливалась по крышам сельских изб, смешиваясь с дымком из их труб, одевая, ещё голые деревья, лёгкой розовой вуалью. Несколько мгновений и блеснули первые лучи яркого весеннего солнца, добавив к розовым краскам золотых, проникая сквозь небольшие оконца в избу.

С первыми лучами солнца мужская половина семьи Чернышёвых села за стол. Незадолго до этого Наталья посадила в печь хлебы, предварительно перекрестив их, поддевая по одному деревянной тонкой лопатой и выкладывая прямо в печь, в чуть остывшую золу. А через некоторое время поплыл по избе тёплый, дурманящий дух пекущегося хлеба.

Отец и сыновья хлебали густое сквашенное молоко из баклажки*, поочерёдно погружая в неё свои большие деревянные ложки. Не спеша заедали варёной картохой и хлебом, вприкуску с салом и луком. Закончив трапезничать, они встали из-за стола. Перекрестились на образа, смотревшие из красного угла избы, всевидящим, недобрым взглядом.

– Благодарствуйтя, матушка, – поблагодарили сыновья мать.

Отец, взявши Наталью за плечи, едва коснулся губами её лба.

– Благослови Господь, – перекрестила его жена, осеняя щепотью по христианскому обычаю.

Мужчины отправлялись на пасеку. Работа у них в этот день предполагалась большая: сладить ульи, поселить в них семьи пчёл, которые, как и положено, совершат сегодня первый облёт. Надо проследить: какие пчелиные семьи здоровы, а какие надо подкормить и полечить. Какие ульи следует почистить от мора и грязи. Денёк будет тёплый, безветренный, самое время подготовить пасеку к лету. Во дворе, пофыркивая, стояли две лошади, запряжённые в телеги. На них расположились ульи с пчелиными семействами, только что извлечёнными из омшаника*, где стояли они долгую зиму. Мёд, что получали от своих пчёл Чернышёвы, не только шёл им в пищу, но и приносил семье значительный доход. С середины лета и по самую осень продавали его на ярмарках в Сибае и Баймаке Уфимской Губернии, да и в самом Гусеве, где и жили Чернышёвы.

Наталья проводила мужа и сыновей, не забыв захватить для них узелок с провизией на день, что собрала она вместе со старшей из дочерей, Зиной. Долго смотрела она вслед удаляющимся телегам, пока не скрылись они с глаз за поворотом, убегающей к лесу, земляной дороги. Спеша, повернула к избе с мыслью:

– Не упустили бы хлебы, ну, если подгорять, получать девки батога!

Её опасения были напрасны. Горячие хлебы, хорошо подрумяненные, издававшие пьянящий запах сытости, лежали на столе под чистыми полотенцами.

А утро уже разыгралось. Солнце постепенно поднималось над селом. Тут и там слышались крики припозднившихся петухов, мычание и блеяние скотины во дворах. Тонкий пар поднимался от земли, смешиваясь с прозрачным, сиреневато-розовым, дрожащим в лучах восходящего солнца, воздухом. Большое село Гусево, насчитывающее около ста дворов, начинало свой новый, весенний день 1916 года.

Наталья, вернувшись в избу, села за стол с дочерями трапезничать. Доели из баклажки сквашенное молоко с хлебом, ко всем продуктам добавилась только яишня, что зажарила в печи Зина. Съели и её, запивая всё квасом. Покончив с едой, Наталья перекрестилась на образа и заторопилась к скотине, которая уже всё громче подавала голоса´, требуя корма.

И то, скотины полон двор, и всех надо накормить, напоить и обиходить. В таком большом хозяйстве работа не кончается, только успевай, поворачивайся.

– Зина, молоко процеди, масло сбей, да творог не запамятовай сварить из вчерашнего молока. Анна, а ты подмогни мяне. Надыть свиньям дать и овцам. А опосля птицу ишшо покормить, гусей на выгон проводить, пушшай свежей травы пошшиплють, порадуютси, – приказывала она дочерям.

Дела хозяйственные шли круговертью, одно за другим. Принести сена для коров и тёлок, наполнить торбы овсом для лошадей, покормить псов. Всех напоить чистой водой, вычистить курятник, клети у свиней и овец, убрать во дворе. А ещё выскоблить лавки, столы и полы в избе и в бане. А обед, стирка на всю семью, да ещё две дойки в обед и вечером. Одним словом: везде нужны женские руки – и присесть некогда.

Наталья никакой работы не гнушалась, ей нравилось быть главой такого большого хозяйства. Часто на летнее время Чернышёвы брали одного-двух работников на время сенокоса и жатвы. Да и со скотиной полегче было: коров, тёлок и овец гоняли на выпас в общий табун за определённую плату.

К вечеру Наталья сварила большой чугунок ароматной лапши, из курицы, что сама изловила и зарубила. А дочери скоренько ощипали её и – в суп. Это угощение было не частым. Мясная пища, даже в таком зажиточном хозяйстве, не была каждодневной. Наталья жарко истопила баньку «по чёрному», выпустив угар. Обдала кипятком душистые берёзовые веники в большом тазу, купленном в сельской лавке и стала ждать мужа и сыновей с пасеки. Алый закат догорал на горизонте, касаясь последним лучом солнца края крыш. Наконец, заскрипели ворота и телеги въехали во двор.

*толика – малая часть, немножко.

*панёва – юбка, сшитая из трёх кусков ткани, обычно шерстяной. Её одевали поверх длинной рубашки.

*гашник – пояс, шнурок юбки или штанов.

*повойник – головной убор замужней женщины в виде шапочки, иногда с твёрдым очельем.

*глянешься – нравишься.

*мимозыря – безалаберные, нерасторопные люди.

*омшаник – тёплый погреб для пчёл, где они проводят зиму.

*баклажка – небольшой деревянный сосуд для жидкости.

Глава 2

Павел

Далеко–далеко от Уфимской губернии в заснеженном сибирском городе Томске готовились к встрече Рождества. По этому поводу в здании городского собрания был объявлен бал. Приглашения на него разослали заранее, за десять дней до этого знаменательного события. И в дом военного врача Павла Матвеевича Стояновского доставили открытку, украшенную вензелями и ангелочками, в коей содержался такой текст:

«Просим сделать честь, присутствием на Рождественском балу, сего декабря 25 дня 1897 года в 6 часов вечера в доме городского собрания».

Павел крутил в руках открытку, переданную ему вчера вечером на маленьком серебряном подносе старым слугой Митрофаном. Он обдумывал предложение. Павел взглянул в окно, подёрнутое морозной росписью по краям, изумляясь причудливыми узорами. За окном только-только занимался холодный зимний рассвет. Ночь нехотя отдавала свои права наступавшему утру. Постепенно из серой, ватной мглы проступали дома. Редкие прохожие, спешили куда-то по своим неотложным делам, укрываясь от крепкого мороза высокими воротниками. Деревья стояли в плотном инее, с прилипшими клочьями снега на стволах.