В свете черных мыслей я и решилась на второй умный поступок. Полицейская машина стояла у входа в здание. Выйдя из автобуса, я заспешила к копам – они мялись у своего авто, курили, болтали. Поэтому мысли, что я отрываю их от важных дел, как-то не возникло.

– Вы не заняты, нет? – на всякий случай спросила я.

– Заняты, – улыбнулся коп, – Полиция Нью-Йорка всегда занята.

– Коллега шутит, – улыбнулся второй, – Говорите, мэм.

– Уважаемые сэры, – начала я робко, скорчив мину Красной шапочки, исчезающей в пасти волка, – Помогите, прошу вас. Я лечу в Брюссель, и мне бы очень польстило видеть вас рядом с собой в последние минуты на чужой земле…

Они, конечно, потребовали документы, но вполне учтиво. Я показала им водительское удостоверение, которое мне как корове седло, ибо управляю машиной я чисто в теории. Потом понесла ахинею про ревнивого любовника, который не дает разгореться семейному счастью и готов выкрасть меня даже из бегущего по взлетной полосе самолета. И только на полицию вся надежда.

– Можете положиться на нас, мэм, – важно выпятил грудь коп, – Служить и защищать – наше призвание. Моя фамилия сержант Байерс. А его – Майерс.

– Совершенно верно, мэм, – прорычал второй, – Моя фамилия сержант Майерс, а его – Байерс. Мы из сорок второго участка и как раз собирались прогуляться до таможенного терминала к сержанту Сойерсу. Так что с удовольствием составим вам компанию.

В общем, мы доставили друг другу удовольствие. Промаршировали через гудящий зал с щелкающим табло и мерцающей цифирью в расписании, через все «антитеррористические» препоны, и у стоек регистрации уткнулись в Яшу Козьмана, который таращился на копов всеми четырьмя глазами.

– Ты один? – спросила я строго.

– Как в гробу, – отшутился Яша.

– Гони мои вещи.

Он тут же выдал билет и прочие бумажки.

– Держи. Сдача в паспорте. Не взыщи, Юлька, полетишь экономическим классом, рядом с туалетом. Потрясет немного, запашок побесит, но это ничего, не принцесса… – он выговаривал со злостью, глазки шныряли.

– Ладно, ладно, злодей, – смягчилась я, – Долечу всем вам назло.

– Слушай, Юлька, – перешел он на шепот и показал глазами на копов, которые уперли руки в бока и смотрели на Яшу весьма предвзято, – а чего это они тут застряли?

– Так надо.

– И что это значит?

– А это значит, Яша, что Юлия Владимировна Бригова теперь состоит под охраной сорок второго участка, как почетный объект города.

При этом я отошла и оказалась с копами на одной линии, чтобы он видел, насколько мы едины.

– На хрена? – упорствовал бестолковый Яша, – Разве бывают почетные объекты города? Бывают почетные граждане города или, скажем, важные государственные объекты…

– Не придирайся к словам.

– Мэм, этот человек благонадежен? – спросил то ли Майерс, то ли Байерс.

– Не уверена, сэр.

– Приятель, покажи документы, – процедил то ли Байерс, то ли Майерс, – Как-то не скажу, что ты нам нравишься.

– Ага, за адвокатом сейчас сбегаю, – необдуманно брякнул Козьман.

– Сбегаешь, – обрадовались копы, – И мы с тобой.

Оба потянулись к наручникам (правильно, и на ноги ему…), а я, как последняя неблагодарная свинья, злорадно хрюкнула и направилась к стойке, где вожделенное слово «Брюссель» горело аж на трех языках.

– Юлька, отгони от меня этих крокодилов, – всерьез забеспокоился Козьман, – Объясни им, что я твой друг и все такое…

Я обернулась. Над бедным Яшей зависли два гранитных утеса.

– Конечно, друг, – сказала я, – Вот и пройди свое последнее испытание на дружбу. Не волнуйся, разберутся. Ты же не арабский террорист.

– Счастливого полета, мэм, – помахал лапищей один из копов, – Вас не укачает, нет? Вы не страдаете авиафобией? Не боитесь отрываться от земли?

Я засмеялась. Нашла же где-то силы.

– У вас замечательная страна, сэр, – сказала я громко, чтобы все слышали, и тоже помахала рукой.

Гуд бай, Америка… – стучало в ушах, мозгах и прочих органах. Прекрасная страна – со своими имперскими закидонами, военными и антивоенными демонстрациями, харрасментом, феминизмом, Голливудом, политкорректностью в последней стадии шизофрении. Здесь вполне можно жить. Но я уже не могла. Прощай, последняя надежда. Здравствуй, страна, непонятая умом. Там мама, папа, целый выводок забытых, но горячо любимых родственников. Какое счастье, что Бригов не женился на сироте…

Я открыла глаза. Урчали двигатели, или в животе урчало? Салон ДС-10 не такой уж просторный и комфортабельный. На иллюминаторах шторки в тонкий рубчик, сиденья тряпочные – как провалишься, так не встанешь. Шесть рядов кресел, посередине – проход. Впереди еще один салон. Пока не взлетели – духота. И встать нельзя, не поймут. Спасибо Яше за эконом-класс. Кажется, поехали. Пристегнулись. Познакомились с проводницей… боже, стюардессой. Мисс Софи Андерсон, кукла в белоснежной сорочке. Мила, предупредительна, в меру болтлива. Сообщила про погоду, куда летим, когда сядем, про наличие прохладительных и горячительных напитков. Пожелала приятного полета.

Я покосилась направо. Между шторкой и сидящим у иллюминатора пассажиром проплывала аэродромная трава. Мелькнул угол здания, стоящие в шеренгу заправщики. Последовал плавный разворот, трава побежала резвее, стала дрожащей полосой какого-то бешеного конвейера. Умчались приземистые баки, похожие на пингвинов, земля отпрянула, провалилась.

– Вас не укачивает? – молодой человек у иллюминатора повернул голову. Его сочувствие было оправдано.

– Не знаю, – просипела я, – Целую вечность не летала…

– А что такое вечность в вашем понимании? – парень располагающе улыбнулся.

– Полтора года…

– О-о, вы, наверное, славно провели эти пятьсот сорок шесть дней? Размеренная жизнь, заведенный уклад? Мелкие проблемы и упрямое нежелание выбраться из порочного круга рутины?

– Боже правый, – выдохнула я, – Вы неудавшийся писатель?

– Кандидат околонаучных наук, – отшутился попутчик, – А вы, мисс, побледнели. Полтора года отказывать себе в удовольствии оторваться от земли – это много… Послушайте совет – расслабьтесь. Дышите глубже, выдыхайте реже. Представьте что-нибудь приятно пахнущее. Скажем, сеновал. Или горный луг, над которым парит росистая дымка. Вы сидите на траве, скрестив ноги…

– Можно представить одеколон Бригова, – прошептала я по-русски.

– Простите, мэм?

– Нет, сэр, я не Будда. Состояния просветления предпочитаю добиваться другими способами. Без сложной тхеравады.

Попутчик засмеялся. На вид ему было лет тридцать пять. Открытое скуластое лицо, глаза необычайно яркие, правильно подогнанный костюм, носимый с нарочитой небрежностью.

– Каких наук вы, простите, кандидат? – переспросила я.

– Околонаучных, – охотно повторил парень, – Но не мистика. Скажем так, я зоопсихиатр. Занимаюсь наблюдением за поведением млекопитающих в искусственно созданных экстремальных условиях. Мое имя Николас Кауфман. Для скорости можно Ник. А вас как зовут?

Я пожала плечами.

– Зовите миссис Бригофф… Хотя для скорости можно Джульетта. Или Брунгильда.

– Вы немка?

Я печально улыбнулась.

– Пусть будет так.

– А меня зовут Пэгги, – пискнули где-то слева.

Я покосилась на звук. Рядом со мной сидела девочка, похожая на Винни-Пуха. Такая крошечная, что и в глаза не бросалась. Годика четыре или пять. Щеки, как у хомячка, пухлая, два банта над ушами, бирюзовое жабо венчало клетчатое платьишко. Но смотрела девочка очень строго – не моргая, сосредоточенно. Ремень безопасности прижимал пассажирку к креслу, но не мешал ей дрыгать ножками и вертеть головой в поисках развлечений.

– Как дела, Пэгги? – вежливо спросила я, втайне завидуя юному созданию. Неприятные ощущения ребенка не коснулись.

– Как дела? Как дела? – запищало что-то мягкое, с глазами из граненого стекла. Девочка прижимала это нечто к груди. Я вздрогнула.

– Не бойтесь, – сказал в другое ухо Ник, – Электронная игрушка. Наподобие черного ящика, по которому расшифровывают причины авиакатастроф. Записывает все вокруг себя и по-своему обрабатывает.