У Германа в истории болезни значилась нездоровая тяга к огню. В детстве его несколько раз ловили за поджогами. У Каракурта сведенья о детских годах отсутствовали, но Ольга была уверена, что он тоже имел определённые отклонения в поведении, характерные для большинства маньяков. К таким отклонениям, помимо пиромании, относились издевательства над животными и недержание мочи. К карте Каримова чьи-то, если не любящие, то наверняка заботливые руки прикрепили копии многочисленных жалоб Каракурта на персонал больницы, на якобы существующее на кухне воровство продуктов, на то, что его колют простой водой, а лекарства продают налево и тому подобный бред. Написаны все жалобы были с характерными для слабоумных ошибками. Слога и буквы в отдельных словах переставлены, например, слово «доктора» он писал, как «доткора», а «не дали», у него выходило – «не длаи». Данные признаки указывали на характерное для состояние слабоумия расстройство, называемое афферентальной моторной афазией (чаще она проявлялась при разговоре, но бывало и при письме больного). Настораживало то, что жалоб на условия содержания и на злоупотребление персонала властью набиралось через-чур много, особенно много учитывая его слабоумие. Написаны жалобы были сухим однообразным языком с многочисленными орфографическими ошибками и создавалось впечатление, что автор забывал то, с чего начинал. Иногда он в своих посланиях «в никуда» повторялся, иногда не заканчивал, но он писал и писал много, а это мало походило на прогрессирующую деменцию.

"Хорошо бы его осмотреть. Маньяки часто страдают половым бессилием, недоразвитостью органов, отвечающих за нормальное сексуальное поведение. Может быть, именно из-за этого он не насиловал своих жертв перед убийством".

Пришло время непосредственного знакомства с отобранными ей пациентами предстоящих исследований. Она подошла к посту и спросила у старшей сестры Хрулёвой Василисы: где сейчас находятся Герман и Роман Каримов в данный момент.

– Герман взаперти в палате сидит. Наказан за вчерашнее буйство. Я ему утром укол аминазина поставила. Только не очень это ему помогает, организм привык. Каримов в комнате отдыха торчит, в песочек играет. Очень он это дело любит, чертит чего-то, камешки в коробке с песком выкладывает.

– А как я его узнаю?

– Не ошибётесь. Небольшого росточка мужчина, тихий, словно пришибленный, черноволосый, с прозрачными глазами.

– Номер палаты, где Герман сидит?

– 20.

– Ключи, будьте добры.

Василиса достала из тумбочки, стоящей под столом, ключ с пластмассовой биркой и наклеенной на её поверхность кусочком бумажки с номером, отдала его в руки к Ольге и предупредила:

– Держите, только возьмите с собой санитара, а лучше двух. Мало ли что. Он у нас непредсказуемый.

– Спасибо за совет. Учту, – надменно произнесла Ольга. В себе она была уверена и нисколечко не боялась обколотого нейролептиками психа Германа.

Она прошла к двадцатой палате и, прежде чем войти, заглянула в смотровое окошко. Герман лежал на койке, заложив руки за голову, смотрел в потолок. Его надбровные дуги в реальности оказались более выпуклыми, чем на фото. Ольга открыла замок, отодвинула неприятно скрипнувший несмазанным смешком засов и вошла в палату. Дверь она за собой оставила открытой. Палата, стены, потолок и пол, выкрашенные в белый цвет смотрелась по-нищенски убого. Не спасали палату и три горшка с комнатными растениями, стоящими на подоконниках. Растения в горшках, жалкие подобия своих диких собратий, искривившись в флористическом артрите, тянулись за солнцем. Через зарешёченные, по тюремному толстые корабельные стёкла света проникало достаточно для растительной жизни, но для человека здесь не хватало свежего воздуха. Весь воздух, прежде чем попасть внутрь клиники, поступал в систему вентиляции и очищался с помощью фильтров. Ольга сделала шаг, приметила стул и рядом с ним тумбочку. Остановившись, она посмотрела в безучастное лицо Германа, ничуть не изменившееся с её приходом (на визит к нему гостьи Германа никак не реагировал), и сказала:

– Добрый день, Герман. Меня зовут Ольга Гаврилова. – Оля отодвинула стул и присела рядом с кроватью пациента.

Он повернул к ней голову и скроил рожицу, похожую на детскую говнюшку. Увидев, что она смогла привлечь его внимание, Ольга обрадовалась и произнесла:

– Будем считать – знакомство состоялось. Я понимаю: вам здесь не нравится, если честно мне тоже. Невесёлое место. К счастью, его можно сделать гораздо приятнее.

Заинтересовавшись помимо воли, не столько словами Ольги, а скорее мягким дружелюбным тоном, так разительно отличающимся от обычного командного тона здешних врачей, Герман, криво улыбнувшись, произнёс:

– Как?

– Я пытаюсь помочь вам – вы помогаете мне. Хорошо?

– Знаю я вашу помощь, опять колоть будете.

– Никаких уколов, даю слово. Если вы, конечно, себя будете подобающим образом вести, Герман. Договорились?

– Угу. Что дальше?

– Прежде всего, я расскажу вам про себя. Какой я доктор. Мне 32 года, я предпочитаю с пациентами общаться, полностью им доверяя. Я ничего от них не требую, не заставляю ничего делать против воли. Если вам будет что-то надо, вы об этом меня спросите. Я готова к диалогу. Много не обещаю, но на то, что вы можете сами себе помочь, даю гарантию. Моя роль просто показать вам путь. Конечно, при условии, если вам оно надо.

– То, что мне действительно надо, так это избавить мир от демонических сущностей.

– Понимаю. Что вас заставляет думать, что они существуют?

– Что? Я с ними каждый день вижусь. Здесь в сумасшедшем доме их особенно много. Вы знаете мою историю?

– В общих чертах. Буду благодарна, если услышу её от вас. Всё как было на самом деле. Заранее верю всему, чтобы вы мне не рассказали.

Герман, соблазнённый добродушием и искренним интересом, проявленным к нему новой докторшей, не устоял. Приподнявшись, он сел на койке, опустил на пол ступни с невероятно длинными пальцами и начал рассказывать….

В тот вечер я окончательно убедился, что моя мать одна из них. Потом доктора пытались меня убедить, что я свихнулся, что болезнь водила моими руками и помыслами, но я-то знаю правду. До того вечера, такое тревожное чувство нарастающего страха и опасности, исходившей от человека, я испытывал всего два раза. Тогда это были совершенно чужие мне люди. Девушки в парке. Меня предупредили о их намереньях. Я благодарен голосам в моей голове. Вселенский разум научил меня жить!

Они, эти самые ведьмы, пытались следить за мной, хотели утащить под камень асфальта. Я не дал им этого сделать, расправился с ними первым. В случае с матерью всё было гораздо опаснее. Она умело маскировалась всю жизнь, подбиралась ко мне ближе, чтобы в один для неё прекрасный момент, смогла беспрепятственно заарканить мою душу… Я сидел на кухне за столом, а она варила пельмени. Стояла, повернувшись ко мне спиной. От алюминиевой кастрюльки валил пар, и она в нём плавала, как какое-нибудь грёбанное приведение. От неё исходили флюиды удушливой копоти. Мать расслабилась и дала увидеть себя такой, какой сделали её мерзкие хозяева. Мне выпал шанс. Главное было не дать ей обернуться, иначе бы я погиб. Об этом предупреждали голоса, вопящие, как сирены скорой помощи, в моём гудящем медном колоколом черепе.

Осторожно, так чтобы она меня не услышала, я выбрался из-за стола, встал на цыпочки, открыл дверцу антресоли и достал оттуда топор с длинной деревянной, тёмной от времени ручкой и покрытым пятнами рыжей перхоти ржавчины топорищем. Подкрался к той твари, что скрывалась под внешностью моей матери, и ударил её острым нижнем краем топора прямо по темени. ТЮК! В последний миг она что-то почувствовала и попыталась обернуться. Не тут-то было, как же! Я успел первый! Она упала и задёргалась. Хотела встать. Такого шанса я ей не дал. Удар следовали за ударом, пока в лежащей на кухне груди кровоточащего мяса не осталось ничего человеческого… Но на этом ничего не закончилось.

Я почувствовал, как за стенами, в соседних квартирах готовилась к прыжку моя смерть. Я заторопился и вышел на лестничную клетку. Так и есть, соседи, которые совсем не соседи, затихли. Суки, я вам покажу, вам меня так просто не забрать. Я позвонил в квартиру напротив. Дверь открылась почти сразу, что подтвердило мою догадку. Топор вошёл глубоко в лицо мужчине соседу, кажется, он скрывался под именем Валера. Он так и не успел ничего понять, не ожидал от меня, как от потенциальной жертвы, такой прыти, а зря. Расправившись с ним, я переступил его распростёртое свастикой тело и вошёл внутрь. Кроме него в квартире никого не оказалось. Я знал, что он здесь один, но на всякий случай проверил всё по второму разу. Только после этого я вернулся назад на лестничную площадку.