– У тебя холодно, – сказал я. – Слишком холодно, чтобы сидеть при открытом окне.

– Твоя мать любила открывать окна и петь, и весь квартал тогда затихал. Она мечтала петь для многотысячной аудитории. Увы, ее мечты ограничились концертами для этого района. Иногда твоя мать пела арию из «Кармен». Я рассказывал тебе историю Кармен. Самую печальную историю на свете…

Я не считал историю Кармен печальнее истории моей матери, но и на этот раз не стал возражать.

– Я знаю о Кармен, па. И о маме, певшей у окна… – сказал я так мягко, как только мог. Я не собирался упрекать отца. Просто хотел ему дать понять: я ничего не забыл.

– Я не сомневаюсь, что ты помнишь. Но я столько передумал о твоей матери… Может быть, эта девочка… эта Эстер… У твоей матери не получилось стать известной певицей. Мне хотелось бы, чтобы это удалось Эстер.

При упоминании ее имени отец даже не взглянул на меня, а взял кофейник и налил мне чашку.

– Папа… – начал я, но он опять завел свою шарманку.

– Я сидел вот здесь, – указал он лопаточкой на стол, – тихо и спокойно. А она распахивала окно и начинала петь. Все знали Джулиану Ломенто!

Отец всегда произносил имя матери так, словно она была известной певицей-сопрано и выступала в настоящей опере. Он никогда не называл ее девичьей фамилией. Всегда подчеркивал свои права на нее.

– Я до сих пор вижу – ясно как день, – как она поет вон там. – Отец указал на крошечную пожарную лестницу и занавески, трепетавшие по обе стороны окна.

Это были не те шторы, которые висели на окне при жизни мамы. Когда я был маленьким, отец нанимал домработницу. Она приходила раз в неделю, прибиралась и заполняла холодильник приготовленной едой. Каждые два месяца она стирала те шторы и утюжила их, пока они совсем не износились. В конце концов отец сам их снял, но не выбросил. Они до сих пор лежали, сложенные, в нижнем ящике его стола. Я подошел к окну и закрыл его. Отец не протестовал, его взгляд по-прежнему был устремлен вдаль.

– Джулиана могла делать со своим голосом то же, что делаешь ты с аккордами. Тебе передалась ее любовь к музыке. Только по-другому, – задумчиво констатировал он, буравя глазами стейки, которые жарил.

– А руки у меня твои, па! – пошевелил я пальцами, чтобы вернуть отца в настоящее. Он немного меня пугал.

– Да, – пробормотал отец. – На вид как мои. Не знаю, как ты умудряешься попадать ими по таким маленьким клавишам.

Он поставил на столе передо мной тарелку, взял еще одну для себя и опустился на стул точно так же, как делал это тысячи раз прежде. Более того. И я бы сделал для него то же самое. Наверное, раньше, очень давно, нас обхаживала мама, но мне это не запомнилось. А теперь мы с отцом делили хлеб вдвоем, сидя на тех же самых старых стульях за тем же обезображенным царапинами и рубцами столом. Я всегда сидел на своем месте, а отец на своем.

– Я виделся с Эстер Майн…

Я постарался выговорить эти слова ровным голосом, как будто они для меня ничего не значили, но при этом пристально наблюдая за отцом. Он бы и сам снова завел разговор о ней; вся эта история была немного странной. Глаза отца сверкнули и заглянули в мои, а руки замерли. Меня опять поразил возраст, отпечатавшийся на его лице.

– С Эстер Майн? – переспросил отец.

– Да, я виделся с ней. Па, она совсем не похожа на маму. Не понимаю, с чего ты это взял…

– Ты вернулся в «Шимми» после моего ухода? – прищурившись, поинтересовался отец.

– Нет. Я немного прогулялся. Мне захотелось поиграть. В итоге я снова оказался в «Ла Вите». А когда возвратился в отель, там меня дожидалась Эстер. Она прождала довольно долго.

– Вот, значит, как… – Положив вилку на стол, отец откинулся на спинку стула.

– Па, ты действительно неважно выглядишь, – повторил я.

– Ты явился в мой дом, чтобы говорить мне гадости? – проворчал отец в притворном гневе. – Я выгляжу потрясающе. – Он согнул руки в локтях, напрягая мускулы, и выпятил грудь, но я не засмеялся, и отец отмахнулся от меня так, словно я вообще не понимал шуток. – Я старею, Бенито. Просто тебя рядом не было, чтобы это заметить. А чувствую я себя хорошо. Очень хорошо, – ударил он себя в грудь кулаком. – Никаких жалоб. Лучше расскажи мне об Эстер.

– Нет, па, это ты мне о ней расскажи. У меня сложилось впечатление, будто ты знаешь чуть больше, чем говоришь.

– Она… тебя ждала? – спросил отец, проигнорировав мой призыв. – В твоем отеле? Это небезопасно. – Его брови сдвинулись к переносице.

– Она дожидалась меня в вестибюле. Судя по всему, это Ральф ей сболтнул, кто я такой и где меня найти.

– Говоришь, Ральф? – еще сильнее нахмурился отец.

– Ральф, Пит или кто-то из охранников.

– Так ты расскажешь мне о вашей встрече или нет? – сказал отец, разрезая стейк.

– Она хочет, чтобы я ей помог.

– Написал песню?

– Нет, стал ее менеджером.

Нож застыл в отцовской руке.

– Что это значит?

– Это значит, что она хочет, чтобы я сделал ей карьеру. Нашел ей работу.

– Надо же… Она тебе понравилась?

– Да. Но… Па, что, черт возьми, происходит? Кто эта девушка? Только не говори мне, что ты не знаешь. Иначе я заподозрю тебя в склонности к чудачествам.

– Я когда-нибудь рассказывал тебе, как познакомился с твоей матерью? – спросил отец.

Я вздохнул и сунул в рот кусок мяса. Я никогда не подозревал отца во лжи, но – разрази его гром! – он всегда поступал так, как ему вздумается. И редко соизволял объясниться. А если и давал объяснение, то подходил к нему порой весьма извилистым путем.

– Рассказывал, – ответил я. – Ты познакомился с мамой, когда начал работать на Сэла.

– Да. Но она уже знала, кто я такой.

– Потому что она видела твои бои, – сказал я именно то, что отец ожидал от меня услышать.

– Верно. Она видела, как я дрался. На улице. Мы устраивали собственные бои прямо под открытым небом. Люди делали ставки, и мы дубасили друг друга, пока не заявлялись копы. А потом делили выигрыш. Джулиана видела, как я эффектно проигрывал.

Я нахмурился. Это было что-то новенькое.

– Я думал, ты проиграл лишь Бо Джонсону.

– Так оно и было. Но до того как Бо свалил меня на ринге, он не раз уделывал меня на улице. В молодости и я его порой побеждал. Бо был проворнее меня, но я умел держать удар и продолжал биться. Я не боялся его. А Бо не боялся меня. Мы чуть не покалечили друг друга, прежде чем сообразили, что можем работать на публику вместе. Оттачивать свои навыки и при этом получать нехилые деньги.

– Я этого не знал. Я думал, что вы встретились после войны. После того как ты уже стал чемпионом.

– Нет-нет. Я знал Бо Джонсона задолго до этого. Мы оба родились и выросли в Гарлеме. Мы вроде как присматривали друг за другом. У Бо была своя банда. У меня своя. Ирландцы, евреи, итальянцы, негры. Разные районы держали разные группировки. С тех пор мало что изменилось. Но некоторые улицы объединяются. Границы районов смещаются. И с нами тоже так произошло. Выбор был один – остановиться или же поубивать друг друга. Мы с Бо поладили. Не скажу точно почему. Но мы поладили. Он стал моим другом. Хорошим другом… Я любил его…

Моя вилка зависла над тарелкой, а глаза уставились на отца. Меня не удивила его сентиментальность. Я удивился его признанию. Отец любил сильно, но избирательно. И всегда тихо. Он был человеком действия, не склонным обнажать свои чувства.

– А потом разразилась война, – продолжил отец, проигнорировав мой взгляд. – Я уехал во Францию. Бо отправился в Техас. Я не виделся с ним довольно долго. Бо подписал контракт с промоутером; мне удалось остаться в живых и вернуться домой. В нашу новую встречу в Гарлеме он отобрал у меня титул. Остальное ты знаешь. – С тяжелым, медленным вздохом отец отодвинул тарелку в сторону; он съел всего несколько кусочков.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.