— Раньше в этих местах недалеко хуторок стоял. После первого голода, в двадцать первом году, там никого не осталось, а в пустующих домах изредка останавливались охотники. Зашел как-то один такой охотник в дом, только улегся на нары, как дверь с грохотом распахнулась и на пороге стоит огромный медведь! Охотник, бедолага, крепко струхнул. А медведь прошлепал до нар, наклонился, схватил топор с пола и был таков. Как человек на двух ногах ушел.
Другая вторит:
— Говорят, снова видели Уктаеву кикимору. Дед один шел из леса с заготовками для коромысел, вдруг береза перед ним — трах — и упала! Ни с того, ни с сего свалилась, только корни вывороченные торчат. Дед замер с перепуга и слышит шум какой-то, возню и как будто бы девичий смех из-под корней той березы. И видит он такую картину: три дочки кикиморы резвятся, играют друг с другом. Мало того, и сама кикимора с горы напротив спускается. Идет вся такая из себя, волосы распустила, грудями голыми манит, деда того соблазнить норовит…
— Да ну, глупости, — решительно прервала её прабабушка Хадия. — Не существует ее, кикиморы.
А сама покрепче прижала к себе Ильяса, чтоб не пугался.
* * *
…Ильяс учится в четвертом классе. Урок только начался. Вдруг заплакала одна из девочек:
— У меня ручку украли! — Учительница велит девочке получше посмотреть под партой, а сама продолжает что-то писать на доске. И вдруг один из ребят, кивнув на Ильяса, со смехом сказал:
— Это не иначе как медведь языком слизал!
Все засмеялись. А у Ильяса и в мыслях нет обижаться, он весело хохочет вместе со всеми.
* * *
Они идут с отцом на пасеку, Ильяс старательно стремится шагать в ногу с отцом, приноравливаясь к его широкому шагу. У ворот одного из домов сидят мужики, курят, лясы точат. Здороваются, провожают их с отцом долгим взглядом. Один говорит негромко:
— Глядите-ка на маленького аю — медвежонка! Вылитый отец! Шагает-то как!..
Отец, услышав эти слова, осматривает Ильяса с головы до ног, и не понять, рад он или расстроен. Странно…
* * *
Так когда же к нему, Ильясу, прилипло это прозвище? Друзья редко называют его по имени, все чаще «Аю». До сих пор ему это даже нравилось. Статью он широкоплеч и крепок, благодаря отцу, который с детства таскал его с собой по лесам. Мало того, что ему нравилось это прозвище, он еще и гордился им! Но чтобы вот так повернулось — из-за прозвища потерять любимую девушку… Да и только ли из-за прозвища? Только ли в имени отца дело?
Ничего не приходит Ильясу в голову. Трудно одному в такой момент находиться в одиночестве. Загнав машину во двор, Ильяс сел на велосипед и тоже отправился на пасеку…
Час пробил…
Со двора послышалось залихватское «Гоп!» и донесся тяжелый удар о землю. «Только Ильяс может прыгать через забор, минуя калитку», — подумал Аюхан, выходя из дома навстречу сыну. Поднимавшийся вприпрыжку по ступенькам Ильяс наткнулся на отца и остановился. Тут показалась Залия с полным ведром молока, рассмеялась, глядя на мужа с сыном:
— Вы что, как маралы, собрались силами помериться? Они ведь тоже, перед тем как рогами сцепиться, сталкиваются грудью.
Поставив тяжелое ведро под ноги, Залия, посерьезнев, категорически велела мужу:
— Вот что, Аюхан, завтра же с утра отвези Попугайчиху домой, а в район пока не езди. А ты, Ильяс, отметишься на работе и сразу же назад. Настало время серьезно поговорить в семейном кругу, пусть бабушка Хадия поведает нам наконец, чему мы обязаны прозвищем «медвежий род». А сейчас давайте-ка спать ложиться. Утро вечера мудренее…
Поутру, за чаем, Залия как бы невзначай сказала:
— В деревню уже бабки из города стали съезжаться. Видно, на все лето.
И без того шустрые глаза Попугайчихи от любопытства заблестели еще сильнее:
— Интересно, кто именно? Миниса? Нет, та под сенокос обычно приезжает. Рамзия? Или Айсылу? А может, и обе вместе? Не съездить ли мне в деревню, проведать их?
— Съезди, бабушка, съезди, — нарочито равнодушно посоветовала Залия. — Они, поди, соскучились по тебе. Вот Аюхан тебя и отвезет.
И когда Аюхан с Попугайчихой вышли из дома, Ильяс, с трудом сдерживая смех, подшутил над матерью:
— А ведь детей в школе, наверное, учишь, что врать нехорошо.
Залия сухо ответила:
— Немало старушек на лето в деревню к родным из города приезжает, так что кто-нибудь да будет. А нам поговорить нужно без свидетелей. А ты давай-ка, тоже поезжай на работу, отпросись на сегодня. Да возвращайся поскорее!
А пока Залия незаметно стала наблюдать за свекровью. Может быть, удастся кое-что из нее вытянуть? Нет, молчит, будто язык проглотила. А бабка шустрая еще, при ясном рассудке, наверное, чует, что надвигается.
Свекровь вышла во двор, там свежо, продувает ветерком. Залия собралась наводить порядок в доме. Последнее время все руки не доходили, а надо протереть подоконники, постирать занавески. Прежде чем зайти в дом, она пытливым взглядом осмотрелась вокруг. Вроде все по-старому, на первый взгляд, и в то же время, кажется, изменилось что-то.
…Во дворе растут две сосны. Аюхан посадил их в год рождения Ильяса. Тогда он сказал: «Я сам один рос, роди сыну братика, а можно и сестренку». А теперь, вон, соснам уже за 25 лет.
Залие повезло с замужеством. Поводов вздыхать нет. Она счастлива. Аюхан до сих пор любит ее по-юношески пылко. Чувство мужа не остывает: и обнимет, и приласкает, как прежде. И лишь одно беспокоит Залию: не смогла она его ту просьбу исполнить. А эти две сосны каждый раз напоминают ей об этом.
Когда Ильясу исполнилось четыре года, она почувствовала, что ней зародилась новая жизнь. Муж не знал, куда девать себя от радости. С ним не было такого, даже когда она ждала первого ребенка: он стал упреждать каждый ее шаг, помогал по дому. Но вот однажды…
Залия по привычке хлопотала по хозяйству, а в голову лезли всякие мысли. Руки полоскали белье, а мысли освежали в волнах памяти события далеких памятных дней, которые уже покрылись пылью времени. Вот он, один из таких дней. Случилось это летом. Залия на пасеке одна. Вдруг ей, беременной женщине, нестерпимо захотелось поесть меда. Мед-то не проблема: вон, на столе стоит, бери да ешь. Нет, не то. Хотелось не такого меда, а сотового, да не просто сотового, а сотового из бортевого дадана!
Залие стало невтерпеж, и она направилась к лесу. Наконец дошла до могучего дерева, вершина которого уходила высоко в небо. Вон и «кирам» — плетеный кожаный ремень для влезания на дерево, и «лянге» — подставка для ног, без этих приспособлений до борти не смог бы добраться и сам Аюхан. Тем не менее Залия решила попытаться. Она наступила ногой на одну подставку, на другую, третью… Ах! Залия спиной шлепнулась на твердую землю. Полежала некоторое время, боясь пошевельнуться: ей показалось, что с руками и ногами что-то случилось. Прислушалась к себе — внутри боли не ощущается. Пошевелила пальцами ног — в порядке. И руки целы. Встала на ноги — вроде ничего! Ах, только вот поясницу в области тазовой кости пронзила острая боль. Мало того, по ногам потекло что-то теплое. Ой! Кровь…
Залия заторопилась обратно, чтобы быстрее лечь в постель. Кровотечение не унималось, а, наоборот, усиливалось. Подол платья насквозь промок. Наконец кое-как она добралась до дома и, обессилившая, повалилась на кровать. Стало знобить, она накрылась одеялом и… будто утонула в каком-то сладком сне.
Если бы Аюхан не пришел на обед и не успел бы отвезти ее больницу, неизвестно, чем бы закончилась эта история — подумать страшно.
Ребенка потеряла. Залия после этого больше не беременела, видно, ушиблась сильно.
Она вынесла в корзине выстиранное белье, чтобы развесить его на воле, и снова глянула на сосны: они были всему свидетелями… На этом воспоминания Залии прервались: в воротах появились Аюхан и Ильяс, шедшие один подле другого. Значит, пробил час, настала пора поговорить, приоткрыть завесу тайны.
