Ты-то плохо помнишь, говорит он

Я плохо помню? – говорю я

и непонятно мне, с какой стати он вдруг завел речь об этом, будто больше не о чем сейчас говорить, кроме как о моей памяти, ни с того ни с сего Аслейк объявляет, что память у меня плохая, нет, непонятно мне, как я его терплю, год за годом, и как я вообще живу здесь, в этом заброшенном, богом забытом месте, где почти что никто по своей воле жить не хочет, думаю я, а Аслейк говорит, что, кстати сказать, вообще-то хозяин этого дома не я, неужто я не помню, что́ говорил? ну, в тот раз, когда сказал, что если он сумеет сдвинуть лодку, то мой дом будет его?

Да мало ли что просто говорится, говорю я

Просто говорится, повторяет Аслейк

Так я сумел сдвинуть лодку или не сумел? – спрашивает он

С моей помощью сумел, говорю я

С твоей помощью! – говорит он

Да, с моей помощью! – говорю я

Я сдвинул лодку в одиночку, говорит он

Нет, лодка стояла как вкопанная, пока я тоже не поднажал, говорю я

Значит, так и будешь отпираться от своего обещания, говорит он

Не собираюсь я ни от чего отпираться, потому что не вру, это чистая правда, говорю я

Чистая правда, значит, говорит он

Эвон как, чистая правда, говорит он

Да, это правда, говорю я

и разом наступает тишина, мы оба молчим, стоим некоторое время, не говоря ни слова

День нынче выдался спокойный, погожий, говорит Аслейк

Да, говорю я

Поутру на море был полный штиль, но после полудня поднялся легкий ветерок, так завсегда бывает, говорит он

Да и чего другого ожидать-то, уже поздняя осень, ну и хорошо, адвент вскорости, тут впору пожалуй что шторма ждать, а не штиля, говорит он

а потом, что долго, поди, ждать не придется, оглянуться не успеешь, как нагрянет первый в нынешнем году шторм, удивительно, что до сих пор не нагрянул, говорит он, и мы опять стоим, не говоря ни слова

В Бергене-то все как обычно? – говорит он

Да, говорю я

и опять тишина

Хорошо иной раз прокатиться в город, говорю я

Да, наверно, говорит Аслейк

а я думаю, что надо бы спросить его, когда он последний раз был в Бергене, но я столько раз уже задавал этот вопрос, и он всегда слегка смущается, юлит, мотает головой, ведь на самом деле вряд ли вообще бывал в Бергене, разве что раз-другой давным-давно, так что лучше не спрашивать, по крайней мере сейчас, не к месту это, думаю я, и мы всё стоим и не говорим ни слова

Я доволен, что могу рыбачить, коротать дни за рыбалкой, говорит Аслейк

А я коротаю дни на свой лад, говорю я

Ну да, картины малюешь, говорит он

Да, верно, говорю я

Цельный день малюешь, говорит он

а я думаю, что все, что Аслейк сейчас говорит, он часто говорил раньше, повторял снова и снова, раз за разом, но ведь я и сам говорил одно и то же, снова и снова, раз за разом спрашивал Аслейка, поймал ли он нынче что-нибудь, и он раз за разом отвечал, что в сетях было пусто, или говорил, что едва поднял сети на борт, или что поймал всего ничего, говорил что-нибудь в таком роде, а когда я порой показываю ему готовую картину, он может сказать что-нибудь, а может и промолчать, но странное дело, в его словах, если он что-нибудь говорит, всегда кроется что-то на удивление разумное, он всегда видит то, чего я сам не замечал, и эти наши дурацкие мелкие стычки, словно чтобы найти о чем поговорить, мы постоянно спорим буквально из-за всего, из-за самых что ни на есть пустяков, думаю я и слышу, как Аслейк сызнова, бог весть в который раз, спрашивает, как это я пишу картины, неужто не надоедает мне без конца малевать, я же почитай что всю жизнь пишу-малюю, так неужто не надоело? нет, не может он взять это в толк, сам-то никогда не умел нарисовать даже самой простой вещи, дома́ красил, это верно, но на большее никогда не отваживался, дома красить да лодки смолить он умеет, тут он мастер, ничего не скажешь, но красить дома и смолить лодки – это же совсем другое дело, картинам не чета, говорит он, и я, как обычно, говорю, что сам не знаю, зачем пишу картины, в общем-то чтобы на пропитание заработать, говорю я, а Аслейк говорит, что рисовать я начал еще мальчонкой, и мне понятно, он хочет, чтобы я рассказал, как в школе не ладил с арифметикой и потому, вместо того чтобы решать в тетрадке примеры, сидел и рисовал, рисовал Учителя, и соседа по парте, и всех остальных в классе, рисовал одного за другим, а зачем я это делал? затем что у меня получалось! вот так все просто! я рисовал потому, что цифры ничего мне не говорили, а рисунки у меня получались ловко, я, конечно, умел складывать, плюсовать, умел вычитать, с этим моя голова справлялась, если числа были не слишком большие и диковинные, но вот умножения и деления, процентов и прочего я совершенно не понимал, однако понимал разницу между большими и малыми числами, понимал, как их складывать и вычитать, с этим я справился, на всю жизнь, но в остальном, в остальном я ничегошеньки не понимал, ничегошеньки! не укладывалось это у меня в голове, бедняга Учитель старался изо всех сил, был само терпение, правда-правда, снова и снова пытался объяснить мне умножение, говорил, что если я не понимаю, то должен понять, все должны научиться умножать, говорил он, чтобы преуспеть в жизни, надо это уметь, говорил, что если два умножить на два, то получится четыре, говорил он, два плюс два – четыре, говорил он, а я говорил, что это мне понятно, а он говорил, что два плюс два равно четырем и дважды два равно четырем, ну а если семь умножить на семь, сколько получится? – спрашивал Учитель и объяснял, что можно к семи прибавить семь, потом прибавить еще семь и еще, всего семь раз, я так и делал, но сумма всегда получалась неправильная, всегда, а результат – сколько будет семью семь – нужно было просто заучить наизусть, но у меня не получалось, я даже не мог представить себе семь, умноженное на семь, как картинку, картинки-то я вижу мигом, даже это оказалось невозможно, я до сих пор не знаю, сколько будет семью семь, и так и не понял, почему результат всегда получался неправильный, цифра хоть раз вроде как смещалась, и выходило чуть больше или чуть меньше, не мог я это усвоить, потому и рисовал, ведь рисунки у меня получались, я мог нарисовать кого угодно, либо только лицо, либо всю фигуру в движении, так или этак, и больше всего мне нравилось рисовать движение, что-нибудь или кого-нибудь в движении, вроде как в общих чертах, да, думаю я, понять трудно, я и сам не понимаю, не понимаю, почему мне это нравилось, не понимаю, почему или как у меня это получалось, я много думал об этом, но так ни до чего и не додумался, но знаю, Аслейк хочет, чтобы я рассказал об этом еще раз, любит он слушать, как я рассказываю, что не мог выучиться считать, зато умел рисовать, никто в классе не умел рисовать так, как я, попросту никто, но я чувствую, что неохота мне рассказывать Аслейку об этом еще раз, да вообще-то и не верится, что ему сейчас охота слушать, он всего-навсего хочет поговорить, о чем угодно, ничего нового мы сообщить друг другу не можем, ведь столько лет уже знакомы и так часто разговаривали, что, пожалуй, все не раз обсудили, а потому я только говорю, что не знаю, почему пишу картины, не знаю, зачем занимался этим с самого детства, и думаю, что как-нибудь позднее все-таки еще раз расскажу ему, как рисовал в арифметической тетрадке, вместо того чтобы решать примеры, но не сейчас, и тогда Аслейк скажет, что в школе вообще ни в чем не успевал, ни в счете, ни в чтении, ни в письме, ни тем более в рисовании, но вообще-то, скажет он, не потому, что не мог все это усвоить, все-все, а потому, что боялся учителя, от страха перед учителем ничегошеньки не соображал, как бы весь цепенел, и ни одной мысли в голове не было, он только смотрел на учителя в полном оцепенении и ничего не соображал, вот так он скажет, всегда ведь так говорит, думаю я, а вслух говорю, что, пожалуй, пишу картины по той же причине, по какой он рыбачит

Чтобы скоротать время, говорит он

Да, и чтобы заработать немного денег, говорю я