Худенькая женщина в старомодном темно-синем плаще и с прической из каких-то древних времен, когда волосы было принято собирать сзади в чубчик, подошла к покосившемуся забору. Ловко вспрыгнув на лежащий вблизи калитки огромный булыжник, она привычным жестом нащупала с той стороны двери задвижку и потянула ее в сторону. Калитка тонюсенько вскрикнула и распахнулась – видимо, земля здесь была неровной, с очевидным скосом вглубь. Женщина легко соскользнула с булыжника, звонко цокнув высокими каблучками безупречных черных туфелек, и вошла во двор. Калитка вздохнула и с лязгом захлопнулась за ее спиной, скрежетнула задвижка.

Сад встретил ее приветливым шуршанием только что нападавших листьев и упоительным ароматом осенних яблок. «Не сейчас, милый», – отмахнулась она от него. Но уже с порога обернулась с робкой улыбкой на губах и, как бы извиняясь, добавила: «Устала, ноги гудят. Вот отдохну немного и выйду». Деревья тут же отозвались утешительным шелестом. Или это ветер подул?

Вот уже сорок лет прошло с тех пор, как они познакомились: Верочка и Сад. Она уже и не помнит, когда они начали понимать друг друга. Но это уже и неважно теперь. Только одно важно: то, что они стали чем-то единым, вроде как семья. Когда в зимнюю стужу яблони мерзли на студеном ветру, Вера Сергеевна тоже не могла согреться – не помогали ни крепкий чай, ни горячее вино, не потрескивающий в печи огонь. А когда зацветали яблони весной, просыпалась душа и у Верочки – верилось во что-то радостное и чудесное, хотелось чего-то свежего и светлого: да хоть вот в небо взлететь и смеяться звонко, купаясь в безмятежной сини, – и даже новая любовь казалась возможной… Потом наступало лето, и Вера млела на солнышке или отдыхала в тени, и ничего не хотелось больше: тепло, светло, уютно – чего еще хотеть-то? Вместе с осенью хлопоты приходили: сад приносил свои дары, а Вере (или уже Вере Сергеевне?) надо было ими по-хозяйски распорядиться: яблочек насушить, варенья наварить. Не дай бог, пропадут плоды – как тогда яблоням в глаза смотреть?

Сейчас урожай, считай, почти весь был собран. Только две яблони оставались еще разукрашенными румяными шарами, время от времени роняя плоды на сырую землю. Перед ними стыдно было: они давно ждут, а ей все недосуг. С каждым годом все больше ее эта суета заедает: раньше чуть закончились уроки – собрала тетради в сумку и домой, а теперь то к каким-то выборам готовиться надо, хоть они только в декабре, то с родителей деньги на компьютерный класс собирать… А тут еще придумали, что учитель в школе весь день находиться должен. Для чего, спрашивается, если детей в школе после уроков все равно не удержать? Для кого? Да если б был у кого интерес к литературе, она б сама с удовольствием с ним после уроков посидела: книжку б какую обсудить или еще чего. А так – бессмыслица какая-то. И все равно работу на дом брать приходится – разве ж можно сочинения проверять, когда в учительской такой галдеж? Ведь не она одна – все учителя в школе чуть ли не дотемна сидят.

Скинув легкие, не по погоде, туфельки и, прилепив плащ на крюк, который был вбит в стену, наверное, еще во времена ее бабушки, Вера вошла в комнату, служившую ей сразу и кухней, и столовой, и кабинетом… Мебели здесь было мало. В углу – газовая плита и АГВ (только в том году печь разломала и газ подключила, хоть соседи уже давно удобства себе провели), рядом – никелированная раковина и разделочный стол «под мрамор» (этого года обновка). Завершал кухонную панораму старенький холодильник. Напротив – полки с книгами, между ними, за занавеской, узкая дверь в спальню. Справа от входа – окно в сад, под ним – приземистый комод, слева – огромное зеркало. А по центру – овальный стол под желтой с бахромой скатертью, тоже, кажется, от бабушки оставшейся. Спальня за занавеской тоже не маленькая: раньше здесь помещались и ее кроватка, и письменный стол. Сейчас остались только просторная «мамина» кровать да бельевой шкаф.

Вера высыпала из тяжелой сумки на желтую скатерть гору зеленых тетрадей в прозрачных обложках, поправила завернувшиеся листы и пошла к «мраморному» столику – ставить самовар. Да, у нее был настоящий, со сверкающими боками, изогнутым носиком и замысловатыми ручками самовар. Правда, электрический, но все-таки не какой-то там пластиковый чайник, а настоящий хозяин стола! Из него и чай-то вкуснее. Даже если бросить в чашку этот модерновый пакетик и залить кипятком – все равно хорошо.

Набирая в самовар воду, Вера бросила мимолетный взгляд в зеркало. Сквозь высокое и чисто вымытое стекло окна в нем отражался Сад. Сегодня он решил явиться ей Весенним Садом. По земле стелился легкий утренний туман, деревья были в цвету. Между яблонями, мягко ступая маленькими ножками в красных сапожках, бродила девочка лет трех. «Мама! – позвала она негромко, опасаясь разбудить спящие деревья, – а для кого цветут яблони?». Раздались тихие шаги, и рядом с девочкой на колени опустилась женщина в синей шали. Какое-то время она молчала, а потом ответила, ласково положив на маленькую головку узкую ладонь: «Для тебя, Солнышко! Конечно же, для тебя». Девочка понимающе кивнула и обняла женщину нежными ручонками: «Я так и думала, что для нас».

Роман Сергеевич шел по Садовой, по-детски загребая ногами осеннюю листву. Душа у него, как говорится, пела. Целый месяц он пытался завоевать внимание Веры, но безрезультатно. Являясь классическим образчиком строгого «учителя словесности», она всегда была погружена в себя, не обращая на нового преподавателя информатики ни малейшего внимания. А он между тем из кожи вон лез, пытаясь продемонстрировать свою начитанность и литературный вкус: рассуждал о книжных новинках, к месту и не к месту цитировал классиков… И вот, наконец, подвернулся случай. Теперь, оказавшись с ним наедине, она уже не сможет посмотреть сквозь него. Ей придется его заметить. А уж он-то постарается задержаться у нее подольше…

Пока Вера лазила в холодильник за джемом и аккуратно наполняла вазочку, картина в зеркале изменилась. Теперь там было лето. На лавочке возле небольшого деревянного столика сидели двое: мальчик и девочка – подростки.

– Попробуй варенья! – уговаривала она его.

– Да я уже две розетки съел! – защищался юноша.

– Так ты другого съел, дольками, а это из целых яблочек, – не уступала девочка.

Стол был заставлен вазочками с вареньем и джемом, а в центре красовался начищенный самовар.

Вера поспешно залила пакетик кипятком и села за стол – это воспоминание она очень любила.

Ребята замолчали, задумавшись о чем-то: может, об одном и том же, может – каждый о своем.

Наконец, юноша решился. Придвинувшись чуть ближе, он опустил ладонь на худенькую девичью коленку. Она напряглась, но высвобождать ногу не стала.

– А я прочитал ту книжку, – робко попытался завести разговор мальчик.

– «Мастера и Маргариту»? – уточнила девочка.

– Да, которую ты мне давала.

– Понравилось?

– Понравилось. Но по литературе нам ее все равно бы не задали – мы только ерунду какую-то проходим.

– Почему ерунду? – обиделась девочка. – Вот, например, «Война и мир» – никакая не ерунда.

– Может, и не ерунда, – миролюбиво согласился юноша, – я ее все равно не дочитал.

– Стыдно «Войну и мир» не прочитать, – упрекнула девочка.

– Да я дочитаю, потом как-нибудь, когда время будет, – сам не веря в свои слова, пообещал мальчик.

Во время этого незатейливого разговора юноша умудрился придвинуться к девушке вплотную, не забывая поглаживать ее коленку. Теперь он переложил руку на ее плечо и наклонился вперед, нежно рассматривая ее лицо.

– Ух ты, да у тебя глаза зеленые! – неподдельно изумился он.

– Не зеленые, а карие, – смущенно поправила девушка, – это, наверное, просто листва отражается.