Мы выходим из клуба и садимся в машину. Когда выезжаем на улицу, Линг произносит бесстрастно:

— Разве это не было весело?

Я ничего не отвечаю. По правде говоря, это совсем похоже на вопрос, не говоря уже о том, что он не требует ответа.

Моргая на улицу, она тихо бормочет:

— Да. Это было весело.

Глава 31

ЮЛИЙ

Окруженный смеющимися мужчинами, расслабленными от своих напитков, я откидываюсь на спинку стула и баюкаю свой ледяной стакан неразбавленного узо (прим. Пер.: Узó — бренди с анисовой вытяжкой, производимый и распространяемый повсеместно в Греции.).

Полуобнаженные женщины висят на руководителях разных фирм. В стороне от комнаты один из парней любезно принимает минет от одной из женщин. Еще один приступ смеха овладевает мужчинами, и это раздражает меня до чертиков. Мужчины в моем мире смеются нечасто. Мы встречаемся раз в квартал, чтобы поговорить целый час о делах, а затем посвятить остаток вечера отдыху.

Я не хочу быть здесь сегодня вечером.

Я взволнован и не в состоянии сосредоточиться, потому что мой главный фокус сейчас спит в моей спальне, свернувшись калачиком в моей кровати. Дело в том, что я далеко от Алехандры, и это меня беспокоит.

Интересно, все ли с ней в порядке?

Мои губы кривятся от одной мысли.

Если Линг будет вести себя, как засранка, черт побери, я заставлю ее пожалеть.

Как бы мне хотелось просто встать и оставить этих самоуверенных ублюдков на их собственной маленькой вечеринке. Но вы не можете просто так уйти с одного из этих собраний. Это было бы неуважением, а я видел людей, убитых и за меньшее. Ты не уважаешь одного из этих людей и оказываешься в мешке для трупов.

В течение многих лет мы встречались первого января, апреля, июля и октября, чтобы обсудить то, что происходит в наших мирах. Примерно в то время, когда фирмы этих опасных людей объединились, многие банды воевали друг с другом. Времена изменились. Война не была продуктивной. Люди решили, что необходим договор, и до тех пор, пока не будет нанесено никакого преднамеренного оскорбления — так называемого «отбрасывание теней», — в подполье все шло хорошо.

Люди, которые бросали тень, никогда долго не задерживались. Проходит всего несколько месяцев с момента, как мы знакомимся с кем-то новым, кто думает, что он чертовски горяч, верит, что знает все лучше нас, и желает, чтобы мы пресмыкались у его ног. А потом он внезапно исчезает.

И больше таких людей никто не видел.

Самоуверенные придурки были в порядке до тех пор, пока держали всех на коротком поводке, но ты никогда не обесчещивал своих братьев, каковыми, по некоторым невероятным причинам, мы все были.

В то время как Маркос Димитриу получает свой минет, разговор становится приглушенным.

Аслан Садык, турок из «Потерянных мальчиков», подносит зажженную сигару к губам и слегка затягивается, выдыхая густой дым вокруг себя.

— Вы все слышали о том, что случилось с Барисом?

Наступает тишина. Даже Маркос замирает, мягко отталкивая женщину, которая полностью состоит из сисек и толстых губ. Она надувает губы, и он застегивает брюки, прежде чем нежно погладить ее по щеке и присоединиться к мужчинам.

Все взгляды устремлены на Аслана, и, как это чертовски типично для турка, он наслаждается вниманием. Он глубоко вдыхает и говорит через выдох:

— Чертовы копы схватили его. Они знали, где находится его конспиративный офис. Нашли всех. Большинство его людей уже мертвы. Те, кто еще живы, просто ждут момента, чтобы повеситься. — Он оглядывает комнату. — Я слышал, что один из его людей уже сделал это с простыней на больничной койке. — Он изображает петлю, затянутую у него на шее. — Все кончено. От этого уже не оправишься. Он потерял все.

В тишине звучит тяжелый акцент Титуса Окоя, либерийского торговца оружием.

— Как же так? — спрашивает он, и его смуглое лицо озадачено. — А как они его нашли?

Аслан не отвечает, просто с явным интересом оглядывает собравшихся вокруг него людей.

Полная противоположность Титуса, Ларс Одегард из «Норвежской шкуры», скептически смотрит на Аслана сверху вниз своим тонким бледным лицом.

— Если я правильно расслышал, в твоем тоне есть нотка обвинения, Аслан. — При этом ясном заявлении Аслан пожимает плечами, его брови приподнимаются в притворной невинности, и Ларс проводит рукой по своим белокурым волосам, выглядя так, будто он хотел бы бросить свой стакан прямо в лоб Аслана, оставив там кровавое месиво.

Ларса не успокоило молчание Аслана по этому поводу.

— Скажи мне, турок, кто из нас выиграет от того, что Эгон будет выбит из игры?

Я не в настроении для этих бессмысленных дебатов, но Аслан сегодня ведет разговор с серьезными мужчинами. Напряжение растет, и мне нужно восстановить спокойствие. Я закатываю глаза.

— Никто из нас не выигрывает непосредственно от ухода из дела Эгона Бариса, но ведь мы являемся бизнесменами. — Я ухмыляюсь всем сидящим за столом, снимая напряжение. — Вопрос не в том, кто выиграет от того, что этот албанский психопат потеряет свое место в нашем мире. — Некоторые из мужчин хихикают, а другие улыбаются в знак согласия. — Вопрос в том, кто из нас будет настолько глуп, чтобы не захотеть занять ту сферу услуг, которую он больше не будет предоставляет?

Мужчины разражаются восторженным смехом, хлопают в ладоши и кивают в знак согласия с моими словами, о которых думали все остальные. И мрачные чары Аслана рассеиваются.

Я смотрю Аслану в глаза, и в моих собственных глазах звучит предупреждение, когда я признаю:

— Потому что я бы так и сделал. — Подношу стакан к губам и опрокидываю его, одним плавным глотком выпивая содержимое, и с громким звоном ставя стакан на стол. — В одно гребаное мгновение.

Элиас Муньос, американо-аргентинский босс «Лос-Гатос Негрос», к которому ты ходишь на все его вечеринки с наркотиками, поднимает свой бокал за меня.

— Хорошо сказано, Юлий. Проницательно, как всегда.

Я склоняю голову к нему в молчаливой благодарности, когда официантка топлесс подходит со свежим стаканом узо. Я осторожно проверяю свои наручные часы и вздыхаю, глядя на дисплей.

10: 07 вечера.

Твою мать.

Борюсь с желанием провести рукой по глазам и устало вздыхаю. Эта встреча продлится до глубокой ночи, и я застрял в комнате, полной возбужденных мужчин, когда я мог бы быть в своей постели, спать рядом с ходячим влажным сном.

Похоже, что сегодня ночью время будет двигаться медленнее, чем когда-либо.

Мои пальцы стучат по твердому мрамору стола, и я смотрю на стену, думая о том, что Алехандра, возможно, скажет мне завтра. Теперь меня уже ничто не шокирует. Все, на что надеюсь, — это то, что я смогу использовать, чтобы помочь освободить ее.

Освободить.

Я хмурюсь, от этого слова.

На мой взгляд, свободу переоценивают.

Человек говорит нам, что у нас есть свобода слова, но карает нас, когда мы говорим что-то, что не соответствует его идеалам. У нас есть свобода идти туда, куда нам заблагорассудится, но нам говорят следовать по пути, проложенному для нас. Нам велят говорить то, что мы думаем, но постоянно зашивают рот, приказывают слушать тех, кто, по-видимому, знает лучше.

Нет.

Свободу определенно переоценивают.

Кроме того, вряд ли Алехандра когда-нибудь станет по-настоящему свободной. Ей будет позволено попробовать свою свободу через меня. Цена будет очень высока, и когда придет время, я отдам ее, и что-то мне подсказывает, что Алехандра будет чертовски зла, когда все это всплывет наружу.

Для меня не очень хорошо то, что я скрываю это от нее, но нутром чувствую, что после того, как дым рассеется, она примет мой жест за то, чем он является на самом деле. Высший акт защиты.

Минуты текут медленно, и я ни с кем не пытаюсь завязать разговор. Я и в лучшие дни не очень-то разговорчив. Отвлекаюсь, когда в комнату входит женщина в черном костюме и, нагнувшись, говорит что-то на ухо Луке Павловичу, прозванному всеми женщинами хорватской сенсацией, владельцу заведения, в котором мы сейчас сидим. И потому, что я не смотрю на него, то пропускаю хмурый взгляд, который он бросает в мою сторону.