Петров задумался, провёл рукой по кудрям своих волос, а затем продолжил разговор:

– А теперь о второй причине умалчивания и отрицания дедовщины. Почти все молодые солдаты терпят унижения от солдат старших периодов службы и сами же укрывают такие факты. Это потому, что они твёрдо верят, что эту «школу» прошли все, и он обязан её пройти. Он уверен, что такой путь прошли и его старшие братья, и отец и даже их дедушки. Солдат на это всё смотрит не на как искривление армейской жизни, а как на обязательный этап, почти узаконенный этап армейской жизни и службы. Молодой солдат знает, что через год его никто не будет трогать и даже наоборот, он сам будет «учить», то есть издеваться над молодыми солдатами, которые пока ничего не подозревая, беспечно учатся в выпускных классах школ. Уж он-то на них отыграется за свои мучения. Они у него взвоют, и будут проклинать тот день, когда родились, чтобы через восемнадцать лет встретиться с ним, с «дедом», с ужасом солдатской жизни под названием «дедовщина». Такой солдат не будет никому жаловаться, а когда наступит его время, он никому из молодых не даст пощады. Ну, разве лишь земляку своему. Служил у нас такой солдат Болдин. Уволился в июле. Издевались над ним старослужащие. Болдин был хиленьким пареньком, неряшливым. Часто уединялся, всегда грустный. У него часто появлялись синяки то на лице, то на теле, а то и там и здесь, то есть везде. А он на это объяснял, что поскользнулся, упал, то в умывальнике, то на зарядке, то ещё где придумает, падал. Сколько я с ним беседовал, сколько времени потратил! А он молчал. Говорил, что всё нормально, что его никто и пальцем не трогает. А издевателям этого и надо. Похвалят они его, пару – три дня не трогают, а затем всё повторяется. Однажды его допекли его мучители. Почти истерика была. Плакал. Вот тогда он мне и высказал, что, мол, дождётся своего времени, придут служить молодые, вот тогда он на них так «поездит», что сегодняшним молодым нынешние издевательства покажутся лёгкими шутками. А время для таких, как Болдин обязательно приходит. Они скоро сами станут старослужащими.

– Да-а! – в задумчивости протянул в слух Муратбаев.

– Что, комиссар, жестоко? Если бы это было только на словах, а не в жизни…

– Но зачем и кем порождается эта жестокость?

– Она порождается самой жестокостью. Это так же, как у яблони родятся яблоки, а не груши, у волков – волчата, а не утята. Доброта порождает доброту. Посеять бы в армии доброты в изобилии, вот тогда бы для жестокости не хватало бы места.

– Извините, Владимир Иванович, но ведь человек, познавший жестокость, испытав на себе её горечь, пожелает ли сам нести другим эту тяжесть жизни?

Петров, запрокинув свою голову и, как бы оглядывая высокий потолок кабинета, ещё больше показывая свою улыбку и слегка кивая, как бы соглашаясь со сказанным, стал пояснять:

– Ну, конечно, и здесь есть исключения. Есть такие бойцы, которые не желают другим зла. Таких даже больше. Но вся бочка мёда портится из-за ложки дёгтя. Подлецов гораздо меньше, но они портят всю картину. Благородным и честным людям тяжело понять то, почему другие несут зло. Каждый думает и делает в меру и по уровню своей воспитанности. Вот комиссар, как раз этот фронт деятельности для тебя. Наблюдай, делай выводы, воспитывай наших солдат и сержантов. А то, может и за офицеров и прапорщиков надо браться, да и их надо бы немного воспитать, да и поучить их такой науке. Если ты хоть на немного улучшишь состояние воинской дисциплины среди личного состава, то считай, что сделал большое дело. Но учти то, что каждые полгода четвёртый период службы увольняется, а новая молодёжь приходит к нам на службу. И поэтому воспитательный процесс своего финиша не имеет. Я бы сказал, что для улучшения дел, воспитательный процесс должен постоянно идти по возрастающей линии. Вот так, комиссар! Что скажешь на это? Трудно?

– Нет, не трудно. Интересно! Я к такой работе сам шёл. Жаль, конечно, что солдатская жестокость в своём злобном проявлении не поедает сама себя. Природа нашей планеты и мир человеческой жизни в большей части совершенны. Но видимо, злость и жестокость сумели уйти из зоны влияния создателя. Иначе, мудрая природа жизни не позволила бы им существовать. Всё, о чём вы сейчас говорили, рассказывая об армейской дедовщине, представляется айсбергом. Не белым, а мрачно чёрным. Все видят верхнюю часть этого чёрного айсберга. А вот её скрытую часть, которая находится в нижней части армейского океана не видна. Эту скрытую от общего внимания часть айсберга видят только те, кто хорошо ориентируется и плавает как на поверхности этой стихии, так и на её глубине.

– Хорошо комиссар, что ты не боишься этой не лёгкой работы. Да и высказался ты, как выстрелил в самую точку. А жизнь красивой, мы должны сами делать. Но даётся это нелегко. А вот поломать её, исковеркать – гораздо легче и быстрее, да и последствия от такого следуют тяжёлые.

Вскоре в роте случилась беда. Воины третьего периода службы рядовые Салин, Карпов, Ягодин в ночное время устроили в казарме избиение молодых солдат. Это они совершили в связи с прохождением молодыми солдатами первого полевого учения.

Рядовой Ягодин, тихо, чтобы не разбудить воинов четвёртого периода службы, подкрался к кровати, где спал солдат первого периода службы рядовой Мальцев и разбудил его:

– Вставай, салага! Тихо! Разбудишь «дедов» – убьём!

– А что случилось? – не понимал Сергей со сна.

– Ничего. Молодец, хорошо действовал на учениях. Пошли в канцелярию. Тебе пряники причитаются. Давай быстрее. И поговори мне ещё!

Сергей, думая, что сейчас его заставят заниматься уборкой, быстро встал, надел сапоги, портянки выложил на табуретку и пошёл к канцелярии роты. Там его ждали солдаты: четвёртого периода службы Салин и третьего периода – Карпов и Ягодин. Все трое курили. Салина знали многие. Среднего роста, светловолосый, с гуляющим на лице злобной ухмылкой. В органах милиции такое лицо называют криминальным. О своих проделках на «гражданке» он цинично бахвалился в кругу сослуживцев. Не скрывал и того, что избежал ареста и водворения его в следственный изолятор милиции благодаря призыву в армию. Гроза мальчишек на своей улице, Салин грабил пацанов, угрожая им при этом ножом. Молодые солдаты боялись Салина. Он не давал им покоя. По утрам заставлял их застилать кровати старослужащих, подшивать к их курткам подворотнички, чистить сапоги, стирать их обмундирование, выполнять обязанности уборщиков за «дедов». И многое другое. Он же, щедро «награждал» молодых солдат подзатыльниками и пинками.

Ягодин, грубо выругавшись, скороговоркой выпалил:

– Салага, стучаться надо, повтори, пошёл вон!

Сергей молча вышел. Постучался и вошёл. Теперь уже Салин, бесспорный лидер среди воинов роты, не спеша, растягивая слова, стал «учить» рядового Мальцева:

– Ты, помазок сранный, устава не знаешь. Будешь учить его до утра. Кто докладывать будет? Повтори! Не понял? Ну, я тебя научу. Выйди и зайди, как положено.

Всё сознание Сергея протестовало. Сонливость исчезла, сердце стучало. Да мог ли он, Мальцев, на «гражданке» позволить такое, каким-то троим ублюдкам? Конечно, нет! Но что же, происходит с ним здесь, в рядах непобедимых вооружённых сил великой страны? Что его удерживает? Может трусость? Нет, здесь другое. Трусом себя он не считал. Вступить с ними в драку? Так они, наверное, только и ждут этого. А потом весь третьи и четвёртый периоды служб такое ему устроят, что можно будет горько пожалеть о своём сопротивлении. А в итоге, вот так, просто стать калекой на всю оставшуюся жизнь от рук негодяев? Или даже погибнуть от их жестоких побоев. Притом, что не в борьбе за правое дело, а не известно за что пострадать? И кто встанет на его сторону? Остальные шестеро, таких же солдат первого периода службы? В лучшем случае только трое из них. И это против толпы старослужащих. Оставалось одно – пережить, перетерпеть. Он попытался смягчить своё положение лёгкой фразой:

– Ребята, да кончайте вы, спать охота, а не шутить.