Обед проходил в торжественной, почти чопорной обстановке. Гости были одеты так, как если бы их обслуживала школа ручной одежды Paco Rabbana. Пили «Grange Hermitage» тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. С аппетитом ели форель с тыквенным шатни, копченые стерляжьи спинки с грушами. И клубнику фламбе – на десерт.

Разговаривали на немецком и французском. В основном о московских нравах и традициях, бескультурье и неспособности местных использовать доставшееся им архитектурное наследство.

Обед проходил в только что отреставрированном «Дягилеве». Русских среди присутствующих не было. Суворин, сидевший за ажурной ширмой в конце зала, имел не только возможность воочию убедиться, что там присутствуют нужные ему люди, но и приблизительно догадывался, о чем шла речь.

Немец Отто Шнейдер и француз Жан Рувье были там собственными персонами. Только костюмчики поменяли. Впрочем, Суворин тоже переоделся. И хотя прошел фэйс-контроль, выглядел намного проще. Официант молча принес ему бутылку минеральной воды, салат из свежих овощей и холодную телятину и с улыбкой, которую он «надевал» для людей не оправдавших его надежд, удалился.

Надо сказать, что «неоправдавшиеся надежды» в «Дягилеве», типа тех, которые сейчас с аппетитом поглощал Суворин, стоили около десяти тысяч. И это было все, на что Панкрат сейчас финансово был способен. Во всем остальном ему повезло больше.

Слежка, которую он несколько дней вел за Шнейдером и Рувье, наконец себя оправдала. И сейчас вместе с едой Суворин получал очередную порцию нужной ему информации.

На правоохранительные органы Суворин больше не надеялся. Иностранцы выкрутились. Объяснили, что приезжали осматривать земли и что машину у них угнали, заявив на очной ставке, что Суворина никогда в глаза не видели. И вид у них при этом был такой добродушный и растерянный, что Суворин сам чуть не поверил в их «железное» алиби.

Особенно жутким был день, когда надо было опознавать парней. Их тела находились в патолого-анатомическом отделении Управления судебно-медицинской экспертизы. Когда Суворину сообщили это, он значительно приободрился, рассчитывая, что дело примет серьезный оборот.

Зал, вдоль стен которого тянулись ряды морозильных камер, особого впечатления на него не произвел. Сказался военный опыт службы в горячих точках. Но тел Виктора и Игоря там не было. Проведя через весь зал, Панкрата подвели к белой пластикой двери в самом его конце, с табличкой «Прозекторская». Один из сопровождавших толкнул ее рукой. Они вошли в комнату с темно-зелеными стенами, и через пару секунд Панкрат увидел Игоря и Виктора. Парни лежали на двух оцинкованных столах со стоками, вокруг которых с деловым видом, поглощенные обсуждением какой-то патолого-анатомической темы, крутились студенты и стажеры-первогодки, облаченные в зеленые халаты. Некоторые держали в руках электронные записные книжки. А у одного был фотоаппарат. Возле одной из трех раковин с табличкой «Только для мытья рук» стоял высокий пожилой мужчина тоже в зеленом халате и в фартуке и мыл руки. Рядом, в другой раковине, лежал какой-то орган.

Панкрат, бросив взгляд на непокрытые тела погибших мальчишек, на желоба по краям столов, по которым текла вода, смывая кровь и кусочки тканей, вдруг почувствовал жуткую волну ненависти к этим людям, терзавшим погибших просто для того, чтобы потом спасти какого-нибудь мерзавца.

Он замер, разглядывая бирку на пальце Виктора: «Арташов, Виктор Алексеевич». Цифры, сообщавшие о дате поступления и вскрытия, заплясали, запрыгали перед его глазами. И Панкрат перевел взгляд на подпись: «Сероглазов М. В., врач».

Потом перевел взгляд на огромный вентилятор для вытяжки воздуха, вмонтированный в окно с матовыми стеклами, и снова на тела мальчишек.

– Тяжелое зрелище? – заметив его ожесточенный взгляд, спросил пожилой мужчина, выключая кран. – Но, как это ни парадоксально прозвучит для вас, делаем мы это из гуманизма.

– Где вы здесь видели хоть намек на гуманизм? – возразил Панкрат и бросил взгляд на пол, выложенный зеленой плиткой, туда, где возле ножек столов находились специальные стоки.

Затем вышел, умудрившись так хлопнуть пластиковой дверью, что в шкафу, набитом перчатками, бутылями, заполненными какими-то реактивами и пустыми емкостями, зазвенели стекла.

– Нервы! У всех нервы, – вздохнул патологоанатом. – Спасибо, хоть «клиенты» на нас не жалуются, – пробормотал он и, склонившись над телом Виктора, принялся что-то объяснять окружившим его студентам.

С тех пор прошло пять дней. А теперь был последний четверг августа. И Панкрат, сидя за столиком, спрятанным за ажурной ширмой, мог слушать и наблюдать за теми, кто убил ни в чем не повинных студентов из-за килограмма золота и пары изумрудных камней.

Словно подслушав его мысли, Шнейдер заговорил о какой-то раритетной вещи. Еще через пару минут стало ясно, что речь идет о медальоне Анэс.

– У нас нет ни дня на обдумывание, – переводил его речь Суворин. – Этот парень в любой момент может избавиться от медальона или исчезнуть из Москвы.

– Что делать? – спрашивал немец на плохом французском, бросая короткие взгляды на каждого из собравшихся за столом.

– Я был бы рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека, – заявил Рувье. Лицо его было угрюмым и холодным.

Из дальнейшего разговора Панкрат понял, что собравшиеся раскручивают вариант с обвинением его самого в убийстве студентов. Однако через некоторые время все они пришли к выводу, что способ этот хоть и хорош, но к медальону их не приблизит.

– Только западня! – наконец было принято решение.

В этот момент им как раз подали кофе.

– Вот как! – Панкрат с яростью сжал под столом кулаки. – Значит – западня и значит – я должен быть благодарен «Анэс» за то, что до сих пор на свободе.

«Доберусь я до вас», – мысленно пообещал он, представив всю эту компанию сидящей на электрических стульях. И себя, стоящего рядом с рукояткой и одним ее движением пронизывающего их тела двумя тысячами вольт для верности и повторяя разряд восемь раз, как во время казни в некоторых Штатах.

Правда, американцы считали, что смерть от такого удара током наступала в течение двух минут, и предполагали, что приговоренные теряли сознание в первую же секунду. Но Панкрат, имевший некоторый опыт работы в криминалистической лаборатории, знал, что кровь в сосудах после удара током сворачивается и затем начинается быстрый процесс разложения. Поэтому он сильно сомневался, что такая смерть не приносит мучений.

Он снова прислушался.

Но разговор резко перешел на другую тему. Иностранцы заговорили о москвичках.

– А вы говорили, что русские женщины не стоят французских. Надо уметь взяться, – двусмысленно улыбаясь, заявил Отто Шнейдер.

– …Эти порядочные женщины… – взгляд Рувье, сидящего до сих пор со скучающим видом, оживился, – …между нами.

– Идиоты! – повторил Панкрат достаточно громко и едва сдерживая себя. – Я покажу вам diese Russen (этих русских).

– Мой друг! – вскочил он, кивнув заскучавшему официанту и положив на стол деньги. – До свидания.

– Adieu, honorable (Прощайте, достопочтимый), – проснулся тот, по достоинству оценивая оставленные чаевые.

Минут через двадцать «Boy Racer», предварительно натертый фланелью и ослепительно сверкающий серебристым металлом на августовском солнце, оставил далеко позади мирно беседующих в «Дягилеве» иностранцев и летел в сторону «Туриста».

Еще через десять минут, сделав четкий разворот на сто восемьдесят градусов, «Boy Racer» остановился возле гостиницы и был сдан на руки выбежавшему навстречу парню в униформе.

– Держи наготове! – вложил Панкрат купюру парню в нагрудный карман.

– Так точно! – последовал ответ.

Суворин бросился в отель. Задержавшись возле администратора ровно настолько, чтобы взять ключ от заказанного заранее номера, и отмахнувшись от направляющегося к нему с приветственной улыбкой портье, он кинулся к лифту.