– И вообще, – потихоньку распаляясь, продолжал Потапчук, – какого лешего тебя потянуло шпионить за Вронским? Всю необходимую информацию тебе поднесли на блюдечке, оставалось только занять позицию и спустить курок. А ты устроил мне проверку и по ходу дела намотал на себя неизвестно кого. Вот и ешь его теперь с кашей…

– Конечно, было бы намного лучше, если бы он нарисовался у меня за спиной прямо во время акции, – не удержался от ответной колкости Глеб.

– Да уж… Черт! – Федор Филиппович в сердцах пристукнул кулаком по колену. – Теперь действительно придется все проверять. Ты погоди пока с этим Вронским…

– А время терпит? – дипломатично поинтересовался Глеб.

– Ничего, перетопчутся, – буркнул генерал, отлично понявший, что Слепой, говоря о времени, имел в виду вовсе не календарные сроки. – Я и пальцем не шевельну, пока не выясню, что это за комбинация. И чья. Что-то мне не улыбается на старости лет сделаться пешкой с деревянной головой!

– То есть задание меняется, – полувопросительно произнес Слепой.

– Временно, – кивнул генерал. – Постарайся выяснить, что это за тип так ловко обул тебя… гм… в новую резину. А я займусь тем же по своей линии. Словом, действуем по обычной схеме: ты в поле, я в лесу…

– В каком еще лесу?

– Коридоры Лубянки – это, Глеб Петрович, такой темный лес, что никаким братьям Гримм и в страшном сне не снился! И хватит возить меня по кругу. Думаешь, я не вижу, что мы уже третий раз мимо магазина проезжаем?

Глеб послушно свернул на стоянку перед гастрономом. Федор Филиппович взялся за дверную ручку, явно горя желанием поскорее разделаться с покупками и вернуться к своему футболу. Глеб подозревал, что удовольствие от просмотра матча, каким бы мизерным оно ни было, безнадежно испорчено: после всего сказанного генерал вряд ли сможет с должным вниманием следить за перипетиями игры, и футбольные комбинации будут занимать его воображение гораздо меньше, чем другие – не такие зрелищные, зато куда более сложные и эффективные. Поэтому, останавливая Федора Филипповича красноречивым покашливанием в кулак, он не испытывал ни малейших угрызений совести: ничего, потерпит еще минутку, все равно торопиться некуда…

– У меня еще одна просьба, товарищ генерал, – сказал он, когда Потапчук принял прежнюю позу и повернул к нему наполовину освещенное мертвенным светом горящих на стоянке ртутных ламп лицо. Глубокая тень от козырька пересекала его наискосок, скрывая глаза, и на мгновение Федор Филиппович показался Глебу опасным незнакомцем, который обманом проник в машину, имея намерения самого дурного, зловещего свойства. – Было бы неплохо узнать происхождение вот этой штуковины.

Вынув из кармана, он протянул генералу стальной чертополох. Федор Филиппович покатал колючку на ладони, придирчиво разглядывая со всех сторон, и осторожно дотронулся кончиком пальца до блестящего острия.

– А выделка-то фабричная, – заметил он. – Остальные где?

– Тут, в бардачке, – признался Глеб. – Хотел выбросить, а потом подумал: хорошая же вещь, а вдруг самому пригодится?

– Куркуль, – констатировал Потапчук, осторожно укладывая колючку в карман ветровки.

– Вас подождать? – предложил Глеб.

– Зачем?

– До дома подброшу, а то у вас там футбол…

Генерал помедлил, явно борясь с искушением.

– Нет, – сказал он, наконец. – Пройдусь пешком, воздухом подышу. И для здоровья полезно, и вообще… От дома до магазина четверть часа ходу, это проверено, а ты хочешь, чтобы я за двадцать минут в оба конца обернулся? А что я жене скажу, когда она спросит, с каких это пор наши люди на такси по булочным начали разъезжать?

– Скажете, что всю дорогу бежали.

– А футболка сухая, потому что пользуюсь «Рексоной», – иронически поддакнул Федор Филиппович. – А одышку заработаю, просто поднявшись по лестнице. Езжай уже, извозчик, тебя тоже дома ждут.

Глеб проводил взглядом его удаляющуюся в сторону ярко освещенного входа в магазин фигуру с пустым пакетом в руке и запустил двигатель: его действительно ждали дома, и ему не терпелось поскорее туда вернуться.

В то время, когда Глеб Сиверов входил в дверь своей квартиры, Чиж резким поворотом руля заставил машину съехать с ухабистого лесного проселка и загнал ее на мшистую прогалину, с трех сторон окруженную густым подлеском. Из кустарника редким частоколом выступали мощные стволы сосен, в свете фар похожие на изъеденные временем колонны какого-то заброшенного древнего храма.

Вокруг бестелесными белесыми призраками порхали привлеченные светом ночные мотыльки. Их было много, и они напоминали не то взвихренные порывом ветра хлопья пепла над остывшим кострищем, не то крупные снежинки. Чиж погасил фары и выключил двигатель. Наступила тишина, в которой стало слышно, как под днищем автомобиля шуршат и потрескивают, потихоньку распрямляясь, примятые кусты.

Машину со всех сторон обступила кромешная, первобытная тьма. Небо затянули низкие плотные облака, через которые не пробивался ни единый лучик звездного света, и казалось, что на свете не осталось ничего – ни неба, ни леса, ни земли. Машина будто парила в невесомости глубокого космоса, уносясь в неизвестном направлении по кометной орбите. Поймав себя на этом ощущении стремительного слепого полета, Чиж понял, что изрядно вымотался и отчаянно нуждается в отдыхе. Увы, об отдыхе пока следовало забыть: до наступления утра ему надо было утрясти еще одно небольшое дельце.

Он энергично встряхнул головой, а когда это не помогло, закурил сигарету. Вообще-то, перекур не входил в его планы, но время терпело, и он позволил себе эту маленькую слабость: в конце концов, кто еще тебя пожалеет, если не ты сам?

Докурив, он на ощупь загасил окурок в выдвижной пепельнице и выбрался из машины. Свежий ночной воздух, в котором гораздо сильнее, чем днем, чувствовался аромат цветения, прогнал остатки сонливой мути, ощущение мягко подающегося под ногами мха, скрывающего под собой старые сосновые шишки и трухлявые ветки, расставило все по своим местам. Мир никуда не делся, он просто уснул, с головой, как одеялом, укрывшись ночной темнотой.

Чтобы привести себя в окончательное соответствие с окружающей действительностью (а заодно и для того, чтобы не переломать ноги и не выколоть глаза, споткнувшись сослепу о какую-нибудь корягу), Чиж включил карманный фонарик и, подсвечивая себе, выгрузил из машины багаж – небольшую, изрядно поношенную и потертую спортивную сумку. Поставив ее на землю, он запер машину, пошарил в кустах и выволок на прогалину большую охапку березовых веток. Молодые клейкие листья уже успели слегка пожухнуть, но это не имело значения.

Ветки он рубил накануне, средь бела дня, ни от кого не прячась. Сезон заготовки банных веников был в самом разгаре, и вид мужчины, срезающего большим охотничьим ножом молодые березовые ветки, ни у кого не вызывал удивления – здесь, в окрестностях дачного поселка, это было вполне обыкновенное, привычное зрелище, на которое никто не обращал внимания.

Вынув из багажника старый полотняный чехол, Чиж укрыл им машину и навалил сверху веток. Теперь заметить ее с дороги нельзя было даже по случайному отблеску фар в стеклах задних фонарей. Вообще-то, до машины, оставленной хозяином в лесу, как правило, никому нет дела, но рисковать не хотелось, тем более что возможных неприятностей было очень легко избежать. Старый чехол, какими давно уже никто не пользуется, охапка зелени, и готово – машины как не бывало…

Забросив на плечо ремень сумки, он вышел на дорогу и для проверки осветил прогалину фонариком. Даже зная наверняка, что машина там, он не сразу разглядел ее ставшие бесформенными, сливающиеся с кустами очертания. Результаты осмотра были известны заранее, поэтому Чиж не удостоил их даже кивком, а просто направил луч фонарика себе под ноги и зашагал вслед за прыгающим по грунтовой колее световым кругом в сторону недалекого дачного поселка.

Вскоре впереди сквозь путаницу черных ветвей блеснули первые огни. Чиж опустил фонарик, светя прямо себе под ноги, и пошел медленнее, то и дело поправляя норовящий сползти с плеча ремень сумки. Нельзя сказать, чтобы там, куда он шел, его ждали с нетерпением, но что ждали – это факт. Пусть не его, а кого-то другого, но неприятного визита там ждали давно. Ждали и боялись, и вот – дождались…