– Вот, на полкурицы напели сегодня, – сообщила девочка, пришедшая вместе с вожаком, и стала делить на части половинку жареной куриной тушки. – И колбаса варёная ещё, – добавила она.

– Ух ты! Рая, мне чур ножку! Я первый забил! – закричал юркий мальчишка. – Ножку мне!

– Обойдёшься, Саратов! Ножку старшему! – возразила девочка.

Саратова на самом деле звали Генкой. Он год назад приехал в столицу из Саратова и чуть что говорил: «У нас в Саратове…», поэтому и прилипло к нему это прозвище. Его так и называли среди беспризорников: «Генка-Саратов», или просто «Саратов».

– Теплотрасса – жизнь наша! – ничуть не расстроившись, проговорил несостоявшийся обладатель куриной ножки тоном человека, много в жизни повидавшего, заваривая свою порцию продукта и шумно швыркая вздёрнутым носом. – А у нас в Саратове…

Громкий смех сотрапезников прервал фразу мальчишки.

– Ну и ла-адно, – обиженно протянул он.

Куриную ножку Сенька Моряк аккуратно разломил пополам, половинку протянул Рае.

– Ну, что? Давай, устраивайся поудобнее, Воробышек, – Тоня усадила Егорку рядом с собой на деревянный ящик, дала ломоть хлеба с тонким пластиком варёной колбасы, кусочек куриной грудки и круглую баночку из-под сметаны с горячей лапшой.

– Это можно просто пить. Как бульон. Через край. Подожди, пока остынет, – посоветовала она.

– Ну, ты, Тонька, типа, нянька теперь! – со смехом прокомментировал Генка-Саратов.

– Кончай ржать! Он хоть и маленький, а тоже человек! – одёрнул его вожак.

– Я бошой! – возразил Егорка.

– О, видали? Молодчага! – смеясь, похвалил малыша Сенька. – Настоящий мужик растёт! Э, Саратов, что это у тебя там?

Генка потупился, спрятал в карман брюк кошелёк, который перед этим вертел в руках.

– Где взял? Украл? – строго спросил Моряк. – Ах ты, зверская каналья!

Парень молчал.

– Ты, стручок мелкий, опять за старое? Грабитель, блин! – старший подошёл и наградил Генку крепким подзатыльником.

Тот, опустив голову, молча почёсывал затылок.

– Воровать плохо! Что не ясно? – уточнил Сенька. – Стрёмно, если так понятнее! Чтобы завтра тебя здесь не было! Или сейчас прямо вали отсюда!

– Сень, я не буду больше…

– Воровать стрёмно! – назидательно повторил вожак. – Или у вас в Саратове не так? Просить – не стыдно! Можно металл откуда-то ободрать, на крайняк – бутылки собирать, там… банки из-под пива. Петь по электричкам… Много чего ещё можно! Машины мыть…

– Ага! Нас прогоняют! – захныкал Генка. – А один раз меня так побили взрослые пацаны на шоссе! Говорят, мойка – это не наш промысел!

– Мне сегодня один парнишка сказал, что на свалку в Саларьево опять кучу нераспечатанных продуктов выбросили, – сообщил Сенька. – Можно туда съездить отовариться. Далековато, правда.

– Там же местные всё захватили, Сень! – возразил Федька. – Мы уже пробовали! Еле удрали от них.

– Это когда там нет ничего! А если грузовиками жратву вываливают – прямо со склада – жалко им, что ли? Упаковками! Некондиция какая-нибудь, или срок реализации прошёл – бери, сколько хочешь! Они и слова не скажут.

– Ага, они всё равно чужих гоняют!

– Да мало ли, как ещё еду добыть можно? Попросить, например, если денег нет. В столовках добрые буфетчицы остатками могут поделиться. На худой конец – на помойках у кафешек промышлять!

– Как собаки? – жалостливо спросил Федька.

– А у людей красть – подло! Может, у них последнее! Кто не понял – катитесь к Сане Шалому в банду! У них грабежи в почёте! И дорога оттуда – на нары! А то и прямиком в могилу! Там тех, кто ослушался, насмерть забивают! Сами знаете! У них другие понятия! Вам это надо?

– Не надо, Сень!

– Не-е, – хором откликнулись собратья.

– Сень, я не буду больше! Не прогоняй, – в слезах принялся вымаливать прощения Генка.

– Засохни, погань! Катись, сказал! – вожак был непреклонен. – В прошлый раз из-за тебя место менять пришлось! Ёшки-матрёшки…

– Ну Сень, я обещаю!

– Ты и в прошлый раз обещал! Каналья зверская! Проваливай отсюда! – упорствовал Моряк. – У меня отец мент был, а ты тут… ворьё вонючее! Уголовщина поганая…

– Сень, ну последний раз поверь! Я понял…

– Что ты, гад ползучий, понял?

– Стрёмно воровать… Последний раз, Сеня! Слово даю!

– Последний! Понял? – смилостивился вожак.

– Да, Сеня! Спасибо! – обрадовался Генка.

– Палубу драить будешь неделю за свой проступок! – назначил наказание Сенька.

– Так Нелька вчера только пол вымела и кипятком помыла!

– Ну и ладно! Мало грязи уже натащили? Будешь драить, сказал! – не уступил старший парень. – Или не согласен? – он сердито сдвинул свои светлые брови, пытаясь казаться строгим.

– Согласен, Сень! – потупился Саратов. – Только не прогоняй.

Егорка ничего не понимал из того, что говорили ребята, но догадался, что тот мальчик, которого ругал вожак, сделал что-то очень плохое. Малышу стало страшно. Хотелось заплакать, но он сдержался. Насупившись, жевал бутерброд, запивая бульоном из пластиковой банки. Мама никогда не давала Егорке колбасу. Говорила, что для детей это вредный продукт. Иногда ему удавалось стащить ломтик со «взрослой» тарелки, но она всегда замечала и сетовала, что он сам себе делает хуже. Малыш не понимал, что плохого может случиться от такой вкусной и красивой еды… Здесь колбасу ему есть разрешали… но мамы рядом не было. Снова захотелось плакать…

После ужина девочки собирали освободившуюся «посуду» со стола и складывали в ведёрко с горячей водой.

А вожак вдруг взял гитару, бережно потрогал струны и завёл песню про Чёрное море…

Когда родители Сеньки погибли в автокатастрофе, откуда ни возьмись понаехала отцова родня – двоюродный брат отца с семьёй. Мальчик никого из них прежде не видел. Ушлые родственники оформили не только опеку над ребёнком, но и права на двухкомнатную квартиру, а после окончательного переезда в столицу осиротевший племянник вдруг разом стал им совсем не нужен.

Отдельной комнаты его лишили – туда поселили «сестрёнок» – двух премиленьких девочек-двойняшек шести лет. Сына бывших хозяев переселили на кухню, благо она была просторная. Спал он теперь на гостевой раскладушке, которую следовало утром быстро убирать, чтобы не мешать домочадцам, а уроки делал за кухонным столом, но сначала должен был перемыть посуду, накопившуюся за день. Ужинал, кстати сказать, он позже всех: сначала подавали еду для «своей семьи», как говорила тётка. «Зачем ему наши семейные разговоры слушать?» – объясняла она. Хотя «семейные разговоры» Сенька слышал и так, дама отличалась визгливым голосом и никогда его не приглушала. В один прекрасный день в квартире вдруг поменяли замок, даже не посчитав нужным дать мальчику новый ключ. Теперь ему приходилось часами ждать на лестничной клетке, когда дядька или его супруга вернутся из троллейбусного депо, куда они вместе устроились на работу. Придя домой, они ругались, что племянник бездельничает.

– В школе-то кружки всякие есть! И продлёнка! Сидел бы там, занимался бы делом вместо того, чтобы по подъездам болтаться или на кухне торчать! – высказывалась «добрая тётушка».

Её воспитательная функция на этом заканчивалась. В остальном на мальчишку никто не обращал внимания.

Но более всего Сеньку огорчало то, что новые родственники куда-то дели все вещи родителей, его любимые книги и даже альбом с фотографиями, а модель парусного судна, сделанная когда-то вместе с папой, пылилась теперь на окне и была в зоне доступа двойняшек, которым всегда хотелось её потрогать. В результате некоторые детали были оторваны и потерялись.

– Что, тебе жалко этот хлам? Они же твои сестрёнки! И ещё маленькие! – визжала тётка, выставляя мальчугана бесчувственным эгоистом.

Стоит ли говорить, что Сеньке Моряку совсем не нравилась такая жизнь. Это был уже не его дом, где мама встречала сына с пирогами, а отец спешил порадовать новой книгой или фильмом про путешественников. Здесь даже запах стал другим. Чужим и враждебным. В знакомых с детства комнатах поселились теперь совсем посторонние люди, для которых он, Сенька Моряк, был лишним и ненужным.