– Гуд, – улыбнулась Даша и кивнула на стул перед Эвой. – Садись.

Под напряженное сопение Карины Эва села. Оказывается, до ее появления они грызли орехи с изюмом, но ей не хотелось ничего, кроме как отмотать назад последние пять минут собственной жизни и ничего не говорить никому, а продолжать сидеть в молчащих наушниках на подоконнике.

– Я хотела завтра с тобой это обсудить, но лучше сегодня, – держа Эву в прицеле темного взгляда, продолжила Даша. – Речь пойдет о любимом – о школе. Говорят, за последние два месяца ты там практически не появлялась. Такой кошмар… – Последние два слова Даша произнесла как-то шутливо, и все даже изобразили улыбки, хотя на самом деле никому смешно не было.

Эва не знала, что ответить, и пожала плечами:

– Было, да.

– Что нужно для того, чтобы не было? – спросила Даша.

– Какая тебе раз… ница… – психанула, испугалась и еще раз психанула Эва. Она смотрела куда-то в ключицы старшей, не решаясь отвести взгляд совсем и боясь поднять его.

– Посмотри на меня, – вкрадчиво произнесла Даша. Карина замерла стеклышком.

В звенящей тишине Эва медленно подняла глаза до встречи со взглядом старшей – убийственно холодным, как в гараже с Савиным.

– А теперь сама ответь нам на свой вопрос, – так же холодно произнесла Даша и добавила: – Время.

– Ты бумагу подписала. – У Эвы получилось ответить почти не нервно, почти без восклицания.

– А ты хочешь меня подставить, – мягко дополнила Даша, – но в семье… – ее голос вдруг странно дрогнул, – так не делают. – Закончила она фразу совсем каким-то мертвым тоном.

Даша сама на несколько секунд отвела глаза, а затем вернула жесткий, ледяной взгляд Эве:

– Подтягиваешь то, что можешь подтянуть сама, что не можешь – будешь заниматься с репетитором. С этого дня никаких пропусков, никаких выбрыков, никаких жалоб, ни твоих, ни тем более на тебя.

Поставив взглядом точку, едва не пригвоздив Эву к стулу, Даша дождалась сдавленного «да, поняла», затем посмотрела на Карину, и та попугаем повторила то же самое.

– А теперь не отвлекайте меня. – Произнеся это без эмоций, без нажима, Даша поднялась из-за бара и переместилась за компьютерный стол.

– Я спать, – так же никому сказала Эва.

Карина в полном недоумении следом за старшей легла в новую постель и, засыпая, смотрела на рассеянную Дашину тень на стене. Жизнь раньше не всегда была приятной, но зато понятной и простой, а теперь все стало сложно, а кое в чем еще и опасно.

Подтянув одеяло повыше, Карина в конце концов уснула глубоким и странным сном.

На следующее утро Эва проснулась раньше всех. Она вообще за последние два дня выспалась на месяц вперед. Удивительно, что вчера вечером так легко отключилась.

Сев на своей части дивана, она обвела взглядом доступную часть квартиры. Карина сопит себе рядом – дите дитем. Даша на своем кресле-кровати рисуется отвернутым к стене контуром.

«Надо было найти вчера этот ее доллар дурацкий!» – звякнула мысль, будто камушком по голове.

Эва тихо поднялась, натянула штаны, толстовку и бесшумно прошла в сектор кухни. Мысль неотступно проскреблась следом.

Вчера ничего не разбирали; начать сейчас – значит поднять шум, возню и, возможно, перебудить всех, а так есть хоть какая-то иллюзия уединенности.

Из сектора прихожей на Эву поблескивали ключи от Дашиной машины. Она сама их там вчера положила, когда они с Кариной дотащились до квартиры.

Еще раз глянув на спящих, Эва аккуратно взяла ключи и тихо вышла, постаравшись бесшумно закрыть за собой дверь.

Лифт показался опасно громким, но по мере путешествия вниз его звуки все меньше ранили слух и вызывали неприятные чувства.

Освещение в подземном гараже зажглось с каким-то странным звуком, похожим на приглушенный хлопок. Больше в такую рань в воскресенье здесь никого не было. Даже крысы, наверное, уже спят.

Сняв машину с сигнализации, Эва открыла дверь салона.

– Куда она завалилась вчера? – Пытаясь вспомнить траекторию полета, девочка принялась заглядывать под сиденья и шарить руками по полу, когда, наконец, металлический кружок холодно ткнулся в пальцы. – Есть! – с облегчением выдохнула она. Вытянув монетку, она поднялась, но, разгибаясь, заметила в противоположном окне отражение человеческой фигуры и, едва не вскрикнув, резко развернулась. Крик застыл в горле, противно царапая стенки страхом: позади (теперь впереди) совсем рядом стояла Даша.

– Я убью тебя, – холодно и бесстрастно сообщила она. – Что ты здесь делаешь?

Эва если бы и хотела ответить, то все равно не смогла бы: адреналиновым взрывом ее затрясло крупной дрожью, да так, как никогда еще в жизни. Она буквально не могла говорить, язык не слушался, а зубы едва не клацали друг о друга.

Даша рукой взяла Эву за горло, приблизила лицо к ее лицу. Вблизи ее глаза были в сотню раз страшнее своим неживым и все замечающим холодом.

– Какого хера ты без спроса трогаешь мои вещи? – прошептала-прошипела она и слегка сжала пальцы.

Сдавливающая горло рука показалась Эве обжигающе горячей.

Вместо ответа Эва подняла свою руку и разжала кулак.

Даша медленно отпустила девчонку. Эва осталась стоять, держа в раскрытой ладони монету преступления и урывками хватая воздух.

– Говори, – приказала Даша.

– Я… вчера ее уронила… – срывающимся голосом, с трудом, но все-таки ответила Эва. – Хотела сейчас положить на место.

Даша выглядела немногим лучше Эвы.

– Либерти Карины отсюда, – то ли спросила, то ли ответила сама себе. Прошлое очень больно царапало душу, вырастая в ней чем-то геометрически неправильным.

Когда Даша сделала шаг к Эве, та невольно зажмурилась, но не шевельнулась (да и куда ей деться, если позади машина, а впереди опасность), не опустила руки. Все, что она могла сделать, это, зажмурившись, принять свою судьбу.

Даша своими руками свернула Эвину кисть обратно в кулак, зажимая в нем монетку.

– Я не знаю, зачем эта история повторяется, – полушепотом и очень тяжело прозвучал ее голос над ухом Эвы. – Я не знаю.

Не глядя на Эву, Даша видела себя ее одногодкой. Они с группой младших провалили задание, но братьям повезло больше – они уже были мертвы, а ей предстояло вернуться в семью и объяснять. Человек, убивший пятерых подростков, чтобы не быть убитым самому, выглядел в своем «отходняке» страшнее, чем избитый до полусмерти его товарищ и тихое, туманное воскресное утро.