В пакете, который Сашка волочил почти по земле, томились два окушка, один из них средних размеров, а другой совсем маленький. Нужно было зайти к бабке Ане, чтобы та дала хотя бы несколько картофелин на уху.

Вдалеке Сашка завидел Лизиных одноклассниц, которые шли им навстречу.

– Вон, смотри, твои подружки, – подмигнул он.

– Какие они мне подружки? – обиженно произнесла Лиза.

Три девчонки ворковали и над чем-то смеялись. Шли они, растянувшись по всей дороге, то и дело меняясь местами. Лизе хотелось провалиться сквозь землю, только бы не видеть так называемых «подруг». Приблизившись, самая наглая из девочек закричала что есть мочи, так, чтоб было слышно на всю деревню: «Танцы-обниманцы, вокруг танцуют испанцы, а мы танцуем лезгинку в оранжевых ботинках». Девчонки тут же подхватили дразнилку.

Лиза вспыхнула, загорелась алым румянцем, ей вдруг стало недоставать воздуха, глаза наполнились слезами. А девчонкам было весело, задиристая Светка откровенно пялилась Лизе прямо в глаза. Она явно хотела, чтобы девочка расплакалась и убежала, но Лиза твердо решила не поддаваться. «Танцы-обниманцы…» – все ближе подходили девчонки. Достигнув своей цели, они сцепились за руки, будто случайно оттолкнули оторопевшего Сашку с пакетом и веткой в руках и закружились в бешеном хороводе вокруг раскрасневшейся Лизы.

– Танцы-обниманцы, вокруг танцуют испанцы, а мы танцуем лезгинку, в оранжевых ботинках, – веселились девчонки, а Саша стоял и не понимал, что происходит.

Лиза склонила голову, ее длинные волосы свисали безжизненными прядями.

– Ха-ха-ха, ха-ха-ха, лахудра в оранжевых ботинках, – девчонки все кружились и заливались смехом. Они запрокидывали головы и хохотали над Лизой.

Но это было последней каплей, девочка набрала в грудь побольше воздуху и, растолкав оцепивших ее девчонок, вырвалась вон из круга.

– Проклятые, проклятые ведьмы! – закричала Лиза, и тут слезы брызнули из ее глаз, потекли ручьями по пылающим щекам.

Она кинулась прочь от этих несносных девчонок. Бежала что есть мочи, не смея поднять голову от стыда и душевной боли. В ушах шумело, и все же расслышала, как девчонки-задиры хотели было броситься за ней, но вступился Саша. Лиза не думала останавливаться – бежала, бежала до самого дома…

Ворвавшись в квартиру, она упала без сил на колени и разрыдалась. Всё, что скопилось внутри, вырывалось наружу – и обида на мать, которая пропадала в деревне с алкашами, и злоба на девчонок, которые постоянно задирали ее, считая гадким утенком, и яркое ощущение беспомощности. Лиза плакала громко, в голос, пока не иссякли слезы. Всхлипнув в последний раз, она глубоко, с надрывом, вздохнула. Затем закрыла лицо ладонями и сидела так, пока не услышала шорох на веранде.

– Где ты шлялся? Я вас ищу по всей дерёвне, – орала мать. – Можно подумать, у меня других дел нет!

В квартиру ввалилась женщина средних лет, а за ней и Сашка. Черноволосая, высокая, в грязной мятой одежде, она ежилась и кривила лицо, Лиза поняла, что мать еще не успела похмелиться.

– Мы были на озере, есть хотелось, вот и поймали рыбешек, – весело сказал Саша, которому и дела не было до состояния матери. Он потряс перед ее лицом пакетом с двумя пойманными рыбинами, обеспокоенно поглядывая на Лизу.

– Какая гадость, да от них воняет! – поморщилась мать еще сильнее.

– Мама, мама, мамочка, – запричитала Лиза, вцепившись в спортивки матери, – купи мне новую обувь, пожалуйста!

– Что? Совсем сдурела? Вы где-то шатаетесь, а я вам обувь еще покупай?

– Мама, я больше не могу так, надо мной девочки смеются, издеваются, – Лиза умоляюще смотрела на мать. Но та и в голову не брала.

– Я тебе что говорила, нет у меня денег, нет!

– Мама, ну с зарплаты, пожалуйста, – красные заплаканные глаза Лизы вновь наполнились слезами.

– Нет, я сказала, жрать ты что будешь? Ходи в чем есть, – отрезала мать.

Лиза посмотрела на стол: есть же все равно нечего.

– Я… я.… Порву их, разрежу ножницами, – воскликнула девочка, вскочила на ноги и в одно движение стянула ненавистные оранжевые кеды. Она моментально выдвинула ящик кухонного стола и достала заржавевшие ножницы.

– Посмей только! Будешь босиком ходить, тварь! – бросила женщина злобно и, что-то прихватив из серванта, преспокойно вышла.

Лиза замерла. Руки опустились сами собой. Сашка подошел сзади к сестре и обнял ее своими длинными худыми руками:

– Сейчас я сварю уху. Там ее мужики на улице ждут, она уйдет сейчас, – Саша аккуратно забрал у сестры ножницы.

– За что она так с нами? – посмотрела на брата Лиза.

– Иди полежи, я тебе чай заварю, – Саша набирал воду в чайник. – Бабка хлеба дала, полбуханки, правда, старая скряга.

– Неужели наконец поедим? – слегка улыбнулась Лиза.

– Только матери про хлеб не говори, вдруг не ушла, – кивнул Сашка в сторону дверей, – а то унесет еще к собутыльникам…

На горушке стояла женщина в хлопковом платье до земли. Темно-зеленое в мелкий цветочек платье казалось невзрачным и старым. Голова обмотана платком, который не позволял жестким темным волосам спускаться на лицо. Женщина стояла, опустив голову, переминалась с ноги на ногу и теребила в руках пакет, свернутый вчетверо. Руки ее были худыми, под кожей проступали синие жилы, хотя сама женщина была болезненно опухшей и смотрела себе под ноги, будто боясь поднять глаза. Ветер гонял клубы пыли по дороге, иногда подбирался к женщине и развевал подол ее платья-халата.

Наконец со стороны школы показались девочки. Женщина всплеснула руками, попыталась что-то сказать, но слова словно застряли, она так и осталась стоять, смиренно ожидая, когда девочки поднимутся в гору. Среди девочек была Лиза.

В выпускном классе Лиза наконец поняла, к чему стремится, чего хочет от жизни. Она скоро поступит на медицинский! Еще немного – и она уедет, оставит все, что здесь у нее есть, сбежит от этой нищеты и убожества. Исчезнет все, от чего ей приходилось страдать: не будет ни голода, ни издевательств, ни этого жуткого запаха перегара, часто царящего в доме. Скоро новая жизнь!

Когда компания почти поравнялась с женщиной, она воскликнула:

– Лиза, Лизочка, ну как? Сдала?

– Мам, да. Я сдала на четверку, – спокойно и равнодушно проговорила девушка, сомкнув пухлые губы, словно больше не хотела ничего рассказывать.

– Я… я так рада, моя девочка, – на глаза женщины навернулись слезы, одна слезинка не удержалась и спустилась по морщинистой щеке. – Поздравляю, милая!

– Спасибо, – сдержанно и несколько холодно ответила Лиза.

– Прости меня, – мать виновато обняла Лизу, притянув ее за стройную талию к себе и неуклюже положила голову на грудь к девушке. Лиза была смущена, на щеках появился легкий румянец. Но Лиза отстранилась.

– Мам, я пойду.

– Это тебе, – женщина неловко протянула сверток. – Там шоколад.

– Спасибо, мама, – с трудом сдерживая наворачивающиеся слезы, вымолвила девушка. Она не ожидала подарков от матери.

Лиза еще хотела добавить, что прощает маму, что хочет все исправить, что будет рядом, но не смогла. Слишком много обиды, горечи и детских слез скопилось внутри.

Лиза вспомнила, как приходилось оставаться у бабушки, только чтобы не видеть маму с заплывшими от алкоголя глазами. А как часто приходилось отправляться по деревне на поиски мамы! Не подаренные куклы, не рассказанные сказки, не заплетенные косы и эти оранжевые ботинки… Лиза молча отправилась дальше. Мать только успела провести сухой ладонью по ее руке. И осталась стоять на горушке смотреть, как удаляются девочки.

Наталья Аркадьевна неустанно думала о Левушке, даже по прошествии стольких лет не могла оставить привычку разговаривать с ним про себя, мысленно, он словно стал ее внутренним голосом. Она облегченно вздыхала, когда разговаривала с внучкой, на это время внутренний Левушка замолкал, ведь внучка в детстве была точной копией ее мальчика, да и сейчас она больше походит на Левушку, чем на своего отца.