– Эти стены еще отца моего помнят. Вот умру, и хоть по кирпичику разнесите. А пока пусть все будет, как при Василии…
Дети старожил в Коммуздяках еще чувствовали пиетет перед малой родиной – вкладывались и поддерживали семейное наследство. Например, глава Стальинвеста, молодой Сатаров не трогал дома, в котором умер его отец, но самого Генриха с тех пор очень редко видели в поселке. Жаль, Коммуздяки сдали…
За время перечисления всех обстоятельств, постигших славные Коммуздяки на их историческом пути, Максим Елгоков успел подъехать к знакомому дому. Серый вечер незаметно переживал ночное перерождение. Небо стало насыщенного синего цвета, его высокие складки кое-где выделились тонким серебряным абрисом. Звездные огоньки еще не вспыхнули, а вот трубы совершенно потерялись в толще свежего ночного воздуха, хотя тревожные красные сигналы вспыхивали раз за разом, пульсировали. Уличные фонари тихо зацедили бледный искусственный свет – тот упал дрожащими полосами, высветлив фрагментарно крупную зернистость асфальта, сухие комья земли, груду камней, стебли травы, рытвины, часть лучей преломилась на металлических воротах и остро сбликовала. Однако окружающие дома не выступили из тени – лишь кое-где через невидимые шелестящие заросли проглянули зажженные окна. За окнами продолжалась жизнь, качались силуэты. Все как всегда. Окружающая обстановка была изучена Максимом с детства до мельчайших подробностей – он разбирал ее на вкус, на цвет, на запах, мог зайти с закрытыми глазами. Но не стал закрывать и не стал нажимать на кнопку входного звонка, грохать в дверь, дабы никого не потревожить. У Максима имелся свой ключ, и он знал, что в доме сейчас только один человек – тот самый, кого он жаждал увидеть. Дом стоял тихий и темный, лампы везде потушены. В прихожей Максим сбросил куртку – не обратил внимания, где она оказалась – возможно, на полу. Максим громко позвал:
– Юлия! Юлия!..
Прислушался – никто не ответил. Где же она могла находиться? В одной из комнат на первом этаже – на второй Юлия не любила подниматься – ей было тяжко. С порога Максим старательно прищурился, и его зрение, немного погодя, привыкло к темноте. Но это была не кромешная тьма – от окна под тюлевой завесой проникал уличный электрический блеск – скупыми, прерывистыми порциями, на противоположной стене трепыхалась и растягивалась причудливая сетка из света и тени, повторяющая плетеный узор тюля. Обстановка – здесь и во всем доме – сохраняла неизменность десятки лет. Старый громоздкий шкаф с антресолями, выдвижными нижними ящиками, зеркалом, полированный стол, кресла и диван, задвинутый в угол. Как бы все так – и одновременно не так. У комнатной мебели твердые прямые очертания оказались зыбкими и пошли изгибаться под странными углами, образуя некую сказочную реальность, в которой прежние предметы вдруг обернулись своими отражениями. Что за чертовщина? где тут, вообще, отражаться? Ах, вот где – в зеркале, подвешенном на передней дверце шкафа. Это зеркало опять блеснуло таинственной гранью и поменяло местами две стороны реальности – нашу и зазеркалье. Максим поежился, но к счастью, нашел, что искал – вернее, кого – невысокую, сутулую и щуплую фигуру на фоне оконного проема. Это она – Юлия стояла, опираясь на палку, и на шум от двери даже не повернула головы.
Рассыпавшиеся короткие седые пряди, нечто вроде упрямого хохолка спереди, вязаная шаль на плечах – все это высвечивалось и пушилось, выглядело очень уютно. Что Максима удивило – ему почудилось, будто за время от их прошлой встречи Юлия уменьшилась в росте – или больше согнулась? Все возможно с человеком по достижении восьми десятков годов – никто не становится краше и здоровее. Юлия слабела, сгибалась, уже не способна обойтись без палки. Бедная, бедная старушка – замерла у окна, закуталась в теплую шаль, и думает невеселую думу. А он, Максим, явился, нежданный, незваный, чтобы терзать расспросами бедняжку. Зачем? С отчетливой, абсолютно логичной ясностью Максим понял, что сегодня вечером его погнало в Коммуздяки – все бред, нелепость, вранье выжившего из ума Порываева. Но тот – сумасшедший, чужой, а здесь родная бабушка – слабенькая, худенькая, спрятавшаяся под шалью. Бред!! Не существовало никакого майора Решова, и брутальным именем Гранит никто никогда не дерзнул назваться, и даже вздорного Порываева ни сегодня, ни прежде не было. Это даже не увиденная Максимом на экране блестящая кремлевская сказка, а ее отраженная версия – некто при галстуке и в собольей шубе в коридоре из лагерных бараков, охраняемых дворцовыми гвардейцами, и толпа вредных Порываевых как массовка на заднем фоне… Бред! Надо отдохнуть, успокоиться, и галлюцинации исчезнут сами собой.
Максим с облегчением выдохнул:
– Извините, Юлия, я без звонка. Надеюсь, не потревожил…
– Чего уж там. Не часто ты меня навещаешь, внучек. А сегодня примчался на ночь глядя.
– Еще раз извините. Просто захотелось вас увидеть.
– Ах, как трогательно. Ладно, пойдем на кухню. Чаю погреем. Свет включим и будем видеться. Хорошо, что ты здесь.
Щелчок – и кухня ярко осветилась, а к Максиму вернулось хваленое чувство реальности. Кухонные предметы на положенных местах – неизменные и настоящие. Все хорошо – так и должно быть. За окончательным подтверждением своих мыслей Максим обернулся к бабушке, пытливо вгляделся в ее лицо – и у нее никаких фатальных перемен. Слава Богу!
Уже упоминалось, что возраст у Юлии весьма преклонный. Ее муж, Василий Петрович Тубаев был далеко не рядовым работником на комбинате, он последовательно прошел ступеньки карьерной лестницы руководителя среднего звена, чем подтвердил правильность советских идеологических постулатов насчет равенства и насчет возможностей – или как сейчас модно выражаются, социального лифта. Имя В.П. Тубаева значится в почетном списке первых строителей КМК. Список напечатан на плотной бумаге и оформлен книгой в красной кожаной обложке с профилем В.И. Ленина, на титульном листе золотыми буквами выведено: «Трудящиеся СССР под руководством КПСС успешно строят передовое общество. Первые герои строительства КМК показали пример коммунистического отношения к труду, превратив его в дело чести и в дело славы». Раритетная книга передовиков храниться вместе с раритетной лопатой Прова Сатарова в музее КМК. Ну, определение первых героев сильно растяжимое – комбинат-то строили больше двадцати лет, а Василий стал работать уже после войны. Закончил вечернюю школу, где директорствовал тот же вечный Генрих Шульце (немец разрывался на две школы – семилетку и ШРМ, и везде успевал), после вечернее отделение металлургического техникума по специальности литейное производство черных металлов (понятно, в Кортубине одна чернина и ничего кроме). Тогда Иннокентий Павлович Елгоков уж не читал студентам обширные курсы по многим дисциплинам – состояние здоровья не позволяло. Василий познакомился с его младшей дочерью Юлей – энергичной, пухленькой, очень правильной комсомолкой. Именно Юля подвигла его на получение образования. Через несколько лет – Василий работал мастером в доменном цехе, а Юля после института в лаборатории – они поженились, родили троих детей – сына Марата и двух дочерей Полину и Веру. Правда, вдруг выясняется, что сына не они родили, а он уже был в семье Елгоковых, в которой Марат рос на правах родного ребенка, и ни у кого тени сомнений не закрадывалось, что здесь скрыта целая история. Позиция Юлии, в общем-то, прозрачна: ребенок любимой сестры – считай, собственный ребенок, а вот что касается Василия, то можно и усомниться – действительно, далеко не каждый мужчина способен принять чужого отпрыска, да еще мальчика.
Вообще, парочка – Юлия и Василий – являла собой разительный контраст. Она – воспитанная девочка из вполне благополучной семьи (дворянской, но тогда это тщательно скрывалось). А он – крестьянского, да еще бедняцкого корня, из деревни. У живой, смешливой Юлии имелась масса друзей, но ее выбор жениха многих удивил – уж явно они не подходили друг другу. Но Василий тоже далеко не глуп, хотя не столь восприимчив – покинув глухой угол, он поработал на стройке, успел выдвинуться в ударники, усвоил полный курс политграмоты, посидел за партой, и его с полным основанием включили в список перспективных и надежных кадров для будущего производства, направили на учебу в техникум. В дальнейшем Василий сделал неплохую карьеру на комбинате, стал начальником цеха. В его облике – и в молодости, и особенно в зрелости – проступало происхождение из низов. Здоровый, сильный, но силу его демонстрировала не красивая рельефная мускулатура. Сила появлялась при каждодневной тяжелой работе, одновременно без силушки той тягости не одолеть – истина беспросветного крестьянского труда. Длинное, негнущееся, могучее тело, в котором ощущалась усталая натруженность поколений предков – опущенные плечи, вдавленная грудь, и дальше сложение напоминало прямую доску; при своей природной худобе и умеренности, Василий был тяжелым из-за костей – прямо-таки свинцово тяжелым – его неспешные шаги глубоко вдавливали землю. Большие кулачищи, обвитые синими веревками вен. Всегда сумрачное, непроницаемое выражение на лице, молчаливость. Что называется, неотесанный мужик. Но Юлия умела с ним обращаться. В их паре с самого начала – еще с поры девичей кудрявой юности – командовала Юлия – чего греха таить, она умнее, эмоциональней и резче мужа, и образованней его тоже. Так что вопрос с Маратом Юлия решила раз и навсегда, а рождение дочерей выбило из традиционных притязаний Василия последние подпорки.
