Она утаивала от меня правду.

В отель я вернулась поздно и собиралась сразу лечь, но, проходя через вестибюль, заметила Эйдена Макнейла. Он сидел в баре один, и такой возможностью грех было не воспользоваться. Я подошла к нему.

– Не возражаете, если я присоединюсь?

Я уселась раньше, чем он успел ответить, но заметила, что ему приятно видеть меня.

– Буду рад компании, – сказал Эйден.

Бар производил ощущение клуба для джентльменов, но был слишком пуст: мы оказались единственными гостями среди кожаных кресел, свободно расставленных столиков, ковров и деревянных панелей. Громко тикавшие в углу дедовские часы напоминали, что сейчас двадцать минут одиннадцатого. Эйден был в кашемировом свитере и в джинсах, на ногах мокасины без носков. В руке он держал стаканчик с какой-то бесцветной жидкостью, явно не водой. Еще я заметила книгу в мягкой обложке, лежавшую заглавием вниз. Это был тот самый экземпляр романа «Аттикус Пюнд берется за дело», который он уже показывал мне ранее.

– Что пьете?

– Водку.

За стойкой бара командовал Ларс. Возникало ощущение, что они с Ингой в отеле повсюду, словно дети из «Кукушек Мидвича».

– Мне двойной виски и еще водку для мистера Макнейла, – заказала я. Потом бросила взгляд на книгу. – Читаете?

– Перечитываю. Раз в десятый уже, наверное. Все надеюсь, что если Сесили обнаружила в романе какую-то зацепку, то, может, и я тоже найду.

– Ну и?

– Пусто. Я, вообще-то, не поклонник детективов и по-прежнему считаю Алана Конвея ублюдком, но признаю, что рассказчик он хоть куда. Мне нравятся истории про маленькие общины, где каждый скрывает тайну. Ничего не скажешь, история запутанная и держит в напряжении до конца: развязка вообще как удар под дых… по крайней мере, при первом прочтении. Чего я не могу понять, так это откуда в авторе столько яда.

– Что вы имеете в виду?

– А вы послушайте.

Одна из страничек книги была загнута. Эйден открыл ее и начал читать:

– «При всех своих изъянах, говорить Элджернон умел: язык у него, что называется, был подвешен хорошо. Образование он получил в небольшой частной школе в Западном Кенсингтоне и при желании мог быть очаровательным и остроумным. С коротко подстриженными волосами и внешностью звезды театра, он был естественно привлекателен, особенно для дам в возрасте, принимавших Элджернона по номиналу и не спешивших наводить справки о его прошлом. Он до сих пор помнил, как купил свой первый костюм на Сэвил-роу. Костюм стоил дороже, чем он мог себе позволить, но, подобно машине, создавал статус. Когда Элджернон входил в комнату, его замечали. Когда он открывал рот, его слушали».

Эйден положил книгу.

– Это я, – сказал он. – Элджернон Марш.

– Вы так думаете?

– Этот тип работал агентом по недвижимости, как и я. Похож на меня внешне. Даже инициалы мои. Хотя ума не приложу, с какой стати Конвей выбрал такое дурацкое имя.

Тут Эйден попал в точку. В процессе редактуры я убеждала Алана заменить имя Элджернон, которое казалось мне словно бы взятым из пьесы Ноэла Кауарда. «Даже у Агаты Кристи не было ни одного персонажа, которого бы так звали», – говорила я. Но он, понятное дело, не слушал.

– У Алана было своеобразное чувство юмора, – сказала я. – Если это вас утешит, то я тоже выведена в одной из его книг.

– Правда?

– Да. Сара Меринос в романе «Аперитив с цианидом». Райленд, насколько мне известно, это ведь тоже порода овец, как и меринос. Сара – настоящая гадина, и ближе к концу ее убивают.

Принесли напитки. Эйден прикончил свой виски и взял новый стакан.

– Вы много общались с Аланом, когда он был здесь? – спросила я.

– Нет. – Мой собеседник покачал головой. – Я встречался с ним дважды: сначала – когда он выбирал номер, а потом мы с ним еще минут пять поговорили. Мне он не сильно понравился. Алан сказал, что был другом Фрэнка Пэрриса и просто хочет понять, что случилось, но стал задавать все эти вопросы, и я с самого начала почувствовал, что у него на уме совсем другое. Он проводил много времени с Лоуренсом и Полин. И с Сесили. Они имели глупость довериться ему, а Конвей потом взял и написал про нас книжку. – Эйден помедлил. – А насколько хорошо вы его знали?

– Я была его редактором. Но близко мы не общались.

– Все писатели такие? Присваивают то, что видят вокруг?

– Писатели разные, – ответила я. – Но они ничего не присваивают, если быть точным. Они впитывают. Это на самом деле очень странная профессия: жить в своего рода сумеречной зоне между реальным миром и тем, который возникает в твоем воображении. С одной стороны, писатели – чудовищные эгоисты. Самоуверенность, самокопание, даже самоненавистничество… Но обратите внимание: везде первая часть слова «само». Все эти долгие часы наедине с собой! Но в то же время они искренние альтруисты. Все, чего им хочется, это угодить другим людям. Нередко мне кажется, что литераторами становятся неполноценные личности. Им не хватает чего-то в жизни, и они заполняют этот изъян словами. Бог свидетель, мне это не дано, при всей моей любви к чтению. Вот почему я стала редактором. Я получаю вознаграждение и испытываю восторг от создания новой книги, но при этом моя работа значительно веселее.

Я отпила глоток виски. Ларс подал мне односолодовый с острова Джура. В нем ощущался привкус торфа.

– Замечу, что Алан Конвей не походил на писателей, которых я знала прежде, – продолжила я. – Он не любил писать. По крайней мере, не любил те книги, которые принесли ему успех. Алан считал, что детективная литература ниже его достоинства. Вот одна из причин, по какой он поместил вас и этот отель в свой роман. Думаю, ему нравилось играть с вами, превращая в Элджернона, потому как все это занятие представлялось Конвею не более чем игрой.

– А другие причины?

– Я вам скажу, хотя никому больше не говорила. У Алана почти истощились идеи. Вот так все просто. Он в буквальном смысле украл сюжет для четвертой своей книги, «Гость приходит ночью», у одного из своих слушателей на курсах писательского мастерства. Я встречалась с тем человеком и прочла рукопись. Мне кажется, Алан приехал в «Бранлоу-Холл» отчасти из любопытства – он знал Фрэнка Пэрриса, – но в основном потому, что искал вдохновение для следующего романа.

– Но ему каким-то образом удалось выяснить, кто настоящий убийца. По крайней мере, так решила Сесили. Не в этом ли все дело?

Я пожала плечами:

– Не знаю, Эйден. Алан мог раскопать что-то. Но в равной степени возможно, что он обозначил ключ, сам не понимая, что делает. Когда Сесили читала книгу, какое-то слово или описание могло пробудить воспоминание или послужить толчком к осознанию некоего факта, известного только ей. Ведь если Алан выяснил, что Фрэнка Пэрриса убил не Штефан Кодреску, то почему умолчал об этом? Это вовсе не повредило бы продажам. Даже, напротив, подстегнуло бы их. Можно ли найти вескую причину, по которой он держал рот на замке?

– Но что в таком случае вычитала в романе Сесили? И почему она пропала?

На эти вопросы у меня не было ответа.

Ларс за стойкой протирал бокал. Он поставил его и обратился к нам:

– Через пять минут бар закрывается, мистер Макнейл. Не желаете заказать что-нибудь напоследок?

– Нет, Ларс, спасибо. Думаю, нам уже хватит. Можете закрываться прямо сейчас.

– Я не спросила у вас про Сесили, – сказала я. Этого разговора я опасалась больше всего, но мы вроде как нашли общий язык, да и момент был подходящим. – О том, что произошло в тот последний день.

– Среда… – Это единственное слово Эйден произнес низким голосом, глядя в стакан, и я отчетливо ощутила, как переменилась атмосфера между нами, стоило мне вступить на запретную территорию.

– Вы не против поговорить об этом?

Он замялся:

– Я уже прогонял это все раз за разом, с полицейскими. Не вижу, как это может помочь. Это не имеет к вам никакого отношения.

– Верно. И я понимаю, что это не мое дело. Но я тоже переживаю за Сесили, и если вдруг в ходе беседы всплывет какое-то воспоминание, мельчайшая деталь, кажущаяся вам незначительной, то кто знает…