Когда наступил вечер, они отправились в лагерь.

Было еще очень светло, но они не могли больше ждать, их тянуло к людям. Каждый из них подумал, не взять ли с собой черную цаплю. Потом, когда они отошли уже довольно далеко. Карл сообразил, что убитая цапля может послужить уликой. Они побежали обратно и спрятали ее в ивняке. Там уже ее никто не найдет. Цапля сгниет там без пользы. А с ней исчезнет и порода птиц, о которой люди так и не узнают. Только они, три солдата, видели последний экземпляр, но для них эта разновидность цапель не представляла никакой ценности, если не считать двух патронов, которые они на нее истратили.

- Главное - ничего не упустить, - сказал Карл. - В таких случаях очень важно хорошенько пораскинуть мозгами, - повторил он на обратном пути. Иозеф и Томас молча кивнули головой. - Теперь вы должны взвешивать каждое свое слово, - в третий раз напомнил им Карл.

- Да, да, да! - вне себя закричал Иозеф.

- Нервы, - буркнул Карл.

Лагерь встретил их шумом и песнями. Пылали костры. Оказывается, выдали спецпаек водки и рома.

Они направились к походной кухне, чтобы получить свою порцию. Дежурный по кухне унтер-офицер сказал, что майор фон дёр Заале за выдающиеся успехи в стрельбе приказал выдать им по двойной порции.

- Что он приказал? - воскликнул, задрожав, Иозеф.

- Да он пьян еще с обеда, - сказал Карл и отвел Иозефа в сторону.

Тогда Иозеф вспомнил, что он ведь стрелял и в мишень.

- Все в порядке, - отрезал он.

Они получили водку и ром, на каждого по поллитра. Подошли однополчане, чтобы вместе отпраздновать их успех. Стрелки не могли не пригласить своих товарищей. Вместе со всеми сидели они у костра и молча пили, уставившись перед собой невидящим взглядом. Первым поднялся Томас. Он сказал, что у него разболелась голова и он хочет спать. Томас ушел. Иозеф и Карл тотчас же последовали за ним. Они спали в низком деревянном бараке без перегородок, где размещалось человек сорок. В бараке было еще пусто, они улеглись первыми. Карл пожелал приятелям спокойной ночи.

Они лежали в темноте - света в бараке не полагалось. Окна были завешены. Хотя они много выпили, но заснуть не могли. Наконец Томас впал в забытье. Его одолевали кошмарные сны. Ему- снилось, как ни странно, не убитая, которая должна была бы присниться, не надпись, возвещавшая о смерти, и во сне ему не нужно было прыгать в неведомую пропасть. Все было, собственно говоря, наоборот: он стоял и видел перед собой что-то серое, расплывчатую темно-серую массу, принимавшую различные формы, чаще всего это была огромная стена, которая косо спускалась на него откуда-то сверху, грозя задавить. Он защищался всеми силами. Томас знал, что все это ему только снится, н делал отчаянные усилия, чтобы очнуться, избавиться от этого кошмара. Он боялся, что во сне может закричать или даже заговорить. Но стена уже съехала на него, однако не раздавила. Она рухнула, теперь она была у него за спиной, и чья-то потная рука провела по его лицу; Томасу пришлось опереться о стену, его тряс озноб. И вот опять перед ним возникла серая масса, она росла, круглая, полая, угрожающая - множество холодных округло стей. Направленные на него дула винтовок словно слились в одно. "Боже, помоги мне, боже, помоги мне проснуться, - простонал он. - Боже, помоги мне, я с ума сойду, я не перенесу этого". Дула перед его ли"

цом не шевельнулись. Томас забормотал: "Я же клянусь, клянусь..." Он запнулся. Ведь говорить нельзя.

Он не знал - и это мучило его, - снится ли ему, что он говорит вслух, или он действительно произнес:

"Я клянусь..." Томас молча ждал, дула винтовок не шевелились. Он ждал приказа, приказа не было.

- Я схожу с ума, - сказал он себе.

Но ничего не произошло. "Этого не может быть, не может быть, чтобы мои друзья стреляли в человека!" - подумал он и чуть не рассмеялся: "Ведь все это только сон!" И он проснулся, ему снилось, будто он проснулся. Он подумал с облегчением: "Все это мне только приснилось. Вот я лежу здесь, ничего не произошло. Никаких винтовок передо мной, никакого трупа. Это только сон, и все в порядке!"

Мороз, подиравший его по коже, стал проходить, серая масса перед ним таяла, ему казалось, что туман быстро падает на землю. Нет, он сам падал сквозь туман куда-то в глубину. Ему хотелось упасть. Затем он открыл глаза; ах... он вздрогнул и проснулся окончательно. Спящие солдаты вокруг него храпели и стонали. Один говорил во сне, он все повторял: "Иди отсюда, прохвост, иди отсюда, прохвост". Томас был мокрый как мышь. Тыльной стороной руки он вытер крупные капли пота на лбу и на груди. И снова увидел перед собой убитую, залитую кровью. Он закрыл руками глаза, как делают дети, когда они что-нибудь натворили и ждут наказания. Томас тяжело ворочался, сухое дерево койки трещало и скрипело. Вдруг он замер. Он услышал голос Иозефа, который тихо окликнул его:

- Томас?

Он не ответил. Он даже вздрогнуть боялся. Все в нем, мысли и чувства, слилось в одно - затеряться, исчезнуть. Ему хотелось лежать на месте убитой, в болоте, в тине, с камнем на груди.

"Будь у меня револьвер, я бы знал, что делать, - подумал он. Задал себе вопрос и сам на него ответил: - Нет, из винтовки не выйдет, я не смогу нажать пальцем ноги спусковой крючок, и штыком не могу, и повеситься тоже. Яду бы мне, один глоток, чтобы заснуть навеки".

Он чувствовал, что Иозеф наблюдает за ним.

Он смотрел в темноту. "Мне нужно сказать, необходимо все рассказать майору, иначе я сойду с ума", - думал он с отчаянием и решимостью. Томас неслышно слез с кровати. Без всякого шума. Храп спящих заглушал его шаги. И все же он заметил, что кто-то крадется за ним. Он направился к уборной и, сделав несколько шагов, быстро обернулся. Он увидел, как Иозеф отскочил в тень барака. Томас притворился, будто ничего не заметил, и пошел дальше.

Стало очень свежо, ветер дул с моря, упорный, холодный. Свежесть и соленый запах ветра успокаивали Томаса, так же успокоительно было смотреть на мир, который ничуть не изменился: ночное небо, словно вылепленное из черного воска, и месяц, похежий на кусочек сыра, силуэты бараков, палаток и деревьев, редкий лес на холмах и ветер. Под ногами все еще была земля, мир был цел и невредим, жизнь продолжалась, ничего не произошло.

Вдруг рядом возникла чья-то тень: комендант лагеря гитлеровской молодежи.

"Ты слишком мягок, парень, тверже надо быть, тверже", - услышал Томас его голос. Комендант говорил это же и тогда, когда ему предстояло сделать "прыжок мужества". Томас вспомнил, что откос, с которого они прыгали, был не высок, меньше двух метров, и никто из них при прыжке даже пальца не вывихнул. Может быть, и сейчас так; может быть, в самом деле нужно выдержать только одну эту ночь!

Рядом снова появилась тень: Томас, как тогда, во время последнего построения под знаменем, сказал:

"Наша честь - это верность! Горе тому, кто предаст своих соплеменников! Тот будет проклят своим народом! Быть немцем-значит быть верным своим соплеменникам до гробовой доски. В этом наше историческое величие! Поэтому мы избранный народ, мы хранители верности нибелунгов!"

Потом Томас вместе с товарищами принес присягу знамени, фюреру, чести и верности. Когда он стал солдатом, он еще раз принял присягу, а сегодня он сказал: "Убейте меня, если я вас предам!" И что же? Чего он хотел? Куда шел? Кто он? Разве он не Иуда? Он услышал, как сзади него прошмыгнул Иозеф. Он не обернулся. "Возьми себя в руки!" - приказал он себе. Он заставил себя восстановить в памяти все случившееся. Увидел лунный свет, бледный свет у своих ног, блестящие струйки песка. Он увидел ее, она лежала у его ног. Он обратился к ней.

"Тебя никто не сможет оживить, никто! - сказал он. - Я не Христос и не могу тебе сказать: "Встань и иди!" Я признался бы добровольно, пошел бы в тюрьму, умер бы, да, умер бы, если бы мог этим воскресить тебя. Но я не могу". Он повторил: "Я не могу! - Ив третий раз сказал: - Я же не могу!"