– Да-да, я читал про это в старых газетах… – кивнул Дубовик. – Скажите, а Аглаю вы хорошо знали?
– О-о! Эту девочку знал весь город! Она ведь от рождения была глухонемой! – при этих его словах подполковник вскинул брови, но промолчал. – И, видимо, недостаток этого в полной мере был восполнен художественным талантом. Картины её были просто волшебны!
– А что же стало с ней после трагедии? Вы знаете об этом?
– В их семье, вообще, пошло всё крахом! Хотя надо отдать должное самому Лыткину: он не враз лишился состояния. Собственно, пока он сам был жив, его капитал, невзирая на трагедию, не иссяк. К ним из села переехала сестра купца… Как же её звали?.. Ммм… Гликерия Устиновна! Да, точно! – Савелий Лукьянович постучал себя пальцами по голове: – Память ещё не подводит! Так вот! Она-то и взяла в руки полностью владение хозяйством. И, судя по разговорам городских кумушек, вполне в этом преуспела. А потом… Началась война, я был призван. Революция, ещё одна война… Когда вернулся, жизнь здесь сильно поменялась!.. Многих уже не встретил: кто уехал, кто погиб!.. Но кое-что я тогда узнал о семье Лыткиных. В их доме был устроен приют для детей-сирот, а сами Лыткины… Глава семейства к тому времени умер, проводив перед этим года за два на погост свою парализованную супругу. Михаил будто погиб в гражданскую. А вот малышей сестра Лыткина смогла увезти за границу. Поговаривали, что и фамильные бриллианты она благополучно переправила в Париж. Что сталось с ними дальше – не скажу! – Корзинкин развел руками.
– А Аглая? Она что? Тоже уехала во Францию? – немного разочарованно спросил Дубовик.
– А вот и нет! Её забрали к себе Уборевичи!
– Князья?!
– Представьте себе – они! Сначала она жила у них, как приемная дочь, а после Аркадий женился на ней! Она, говорят, когда подросла, стала похожа на свою сестру.
– Вы знаете это совершенно точно? – несколько недоверчиво спросил подполковник.
– Да, абсолютно! Об этом мне рассказала моя матушка, правда, Уборевичи ко времени моего возвращения уже уехали из города, но и братья мои подтвердили это. Даже в газете была небольшая заметка по этому поводу. А вот почему она не уехала с теткой за границу – не спрашивайте – не знаю.
– Вы и так много рассказали. Но ещё один вопрос, позволите? – Корзинкин кивнул. – Вы вспомнили имя сестры, а фамилия её? Лыткина?
– Н-нет, по-моему, она вдовела. Детей у неё не было, это точно, а вот фамилия мужа мне неизвестна, к сожалению… Но, думаю, что вы найдете старожилов в селе, где проживала эта женщина. Наверняка, найдется кто-то, кто помнит их.
– А название села?
– Рассыпино. Оно и теперь так называется.
– Ну, что ж, информация ваша вполне исчерпывающая. Но, возможно, что у меня могут возникнуть ещё вопросы. Думаю, вы не откажете мне в помощи? – улыбнулся Дубовик.
– С превеликим удовольствием буду рад помочь! И из истории нашего города многое, что смогу ещё рассказать! И судьбой если вдруг чьей-то вдруг заинтересуетесь – милости прошу!
Год 1908, лето
Село Рассыпино по праву носило такое название: дома крестьян были раскиданы по холмам, как горох, в полном беспорядке. Улица, одна единственная, виляла между домами, то сужаясь, то расширяясь. На самом высоком холме блестел на солнце крест местной церкви, с пристроившимся рядом погостом.
Среди бревенчатых изб, крытых дранкой, выделялся один – кирпичный, под красной железной крышей. Вокруг него раскинулся огромный сад, ядом у подножья холма плескалось большое озеро, за которым открывались пастбища со стадами коров и большой отарой овец.
К воротам этого дома и направлялся сейчас Гордей Устинович Лыткин. С ним рядом в крытой пролетке восседала Домна Кузьминишна. Дети с нянькой давно отдыхали в деревне у сестры Лыткина Гликерии Устиновны, которая была бездетна, и с удовольствием принимала племянников в большом своем доме в Рассыпино, доставшемся ей от покойного батюшки.
Шумной толпой все дети выбежали встречать родителей, следом утицей выплыла нянька, а за ней на большую террасу вышла сама хозяйка – Гликерия Устиновна. Была она на десять лет моложе своего братца, в меру полна, лицом бела, но некрасива, что, впрочем, не портило впечатления о ней, поскольку характер она имела добрый и отзывчивый.
Как и в доме брата, здесь всегда были гости, крутились приживалки, пара нищих старух месяц-другой задерживались под гостеприимным крылышком добродушной хозяйки. А уж про детей Лыткина и разговору не было! Любили тетушку безмерно, вечерами усаживались вокруг неё на диване и на полу, с замиранием сердца слушали страшные сказки, где были главными лешие и ведьмы, «населяющие» ближний лес, за оврагом, а водяной «жил» в озере под холмом. И визгу было, и смеху в этом доме довольно!
Расцеловавшись, всё семейство двинулось дружно в сад, где под огромной яблоней к приезду городских гостей накрыли большой стол. Яств наставлено было обильно, разными напитками наполнены пузатые графины, а для любимого братца выставлена холодная водочка в хрустальном штофе.
– А что это, матушка, у вас тихо у кузни? Звону не слыхать? – обгладывая большую баранью кость, спросил Гордей Устинович у сестры.
– Э-э, милый братец, беда у нас приключилась с кузнецом, – подливая бульон в пузатую чашку, проговорила Гликерия Устиновна. – Помер он третьего дня!.. Только смерть его была не так проста, как представили это урядник со становым приставом. Или уж людей мутить не стали?
– А что с ним приключилось-то? – заинтересовался Лыткин. – Мужик-то вроде здоровый, и водочкой не баловался, как другие…
– То-то и оно, что не баловался, а в тот день напился до положения риз. Таким его никто не видел! Мой кучер водил лошадь подковать, вернулся озадаченным, сказал, что Гаврило пьян вусмерть, а лошадь хромает, до сей поры, куда вести её, ума не приложу! – сокрушенно закачала головой Гликерия Устиновна.
– Ты, матушка, начала об одном, а теперь на другое перескакнула! – укорил её брат.
– Так я и говорю, что пьян был, а наутро помер, прямо там, в кузнице! Вид у него, по словам фельдшера, был страшен. Уж над хлебом произносить таких мерзких слов не стану, – она перекрестилась, – но жена сельского старосты Акулина была там, когда Кузьма Кузьмич осматривал покойника, – Гликерия Устиновна вновь перекрестилась. – Вот она-то и услыхала, как тот пробормотал: «Отравлен»! Только потом уж другие причины стали произноситься.
– Так, может, и верно, что ошибся фельдшеришко-то? – Гордей Устинович выпил очередную стопочку холодной водки и крякнул: – Хороша-с, голуба! – и впился зубами теперь уже в гусиную ногу – мяса он ел много, до утробной отрыжки, но на здоровье не жаловался, только посмеивался на замечания и переживания своей супруги.
– Может, и ошибся! А ты, братец, сходил бы к старосте-то, узнал бы, будет ли у нас новый кузнец-то? Должны бы выписать другого!.. Куда ж мы без мастера? Сходишь, что ли? – Гликерия Устиновна посмотрела вопрошающе на Лыткина.
– Вот вздремну после обеда часок-другой, потом прогуляюсь, узнаю, что за дела тут такие у вас творятся, а то ведь, верно, без лошадей останетесь!.. – он успокоительно похлопал сестру по руке.
Сельский староста Силин Назар Трофимович жил в просторной бревенчатой избе, с окнами, выходящими на церковь. Во дворе расположилась пара тёплых хлевов, с лошадьми и коровами, в отаре паслись два десятка его овец, в клетях кудахтали куры и повизгивали свиньи. Силин был одним из самых зажиточных на селе, ходил в рубахе из красного ситца, в зипуне, яловых сапогах, а в праздники наряжался в кафтан тонкого сукна.
Гостя он встретил со всею гостеприимностью, присущей сельскому жителю. Жена его Акулина тут же накрыла стол в красном углу, застелив его, по случаю прихода гостя, вышитой скатертью. Была подана лапша с курятиной, кулеш, обильно политый животным маслом, яичница на сале, грибы в листочках укропа. Бутылки с различными настойками отличались только цветом, а в размерах были все равны – по штофу.
