Иногда, когда у меня оказывалась в зубах очередная конфета, а Мишки в этот момент не оказывалось дома, я начинал с этой конфетой играть сам. Я гонял её по полу, словно она живая, словно это моя добыча, которая от меня убегает, а я должен её поймать. Обычно заканчивалось тем, что конфета пряталась от меня под диван, откуда я уже не мог её достать. Там и оставалась.

Мария Фёдоровна знала, что я не ем конфет, что отношу их Мишке, но всё равно продолжала давать их именно мне. Может, ей просто нравился мой танец на задних лапах. Может, ей было приятно приглашать меня в гости, чтобы поговорить со мной на журчащем языке, который никто, кроме меня, не понимал. Может, ей просто не хватало живой души рядом, ведь жила она одна, а люди – они всегда слишком заняты, чтобы замечать, что кому-то рядом их не хватает. А я не был слишком занят, и я чувствовал, что нужен Марии Фёдоровне. Мы, собаки, чувствуем людей лучше самих людей. Я уже говорил об этом, но это так. Я знал, что Мария Фёдоровна была хорошая и что она меня любила.

А Аркадий Борисович не любил. Я это тоже знал. Аркадий Борисович появился в нашей квартире, когда я уже жил в семье. Я помню, как на лестничной клетке стало шумно, послышались шаги, возня, что-то вдруг загрохотало, потом кто-то на кого-то стал ругаться, а потом в дверь позвонили.

– Здравствуйте, меня зовут Аркадий Борисович, я ваш новый сосед, вот ордер, – с порога вывалил кучу слов человек в строгом пальто и фетровой шляпе.

Я залаял. Я не любил чужих, особенно тех, что ругаются. На лестничной клетке ругался тот самый голос, который представился Аркадием Борисовичем.

– Арти, фу! – остановил меня Хозяин. – Здравствуйте, очень приятно. Вы на Арти не обращайте внимания, он у нас пёс добрый, мухи не обидит. Уверен, Вы с ним подружитесь, когда поближе познакомитесь.

– Милый пёс, – изобразил на лице улыбку Аркадий Борисович. Но я сразу понял, что ничего милого он во мне не нашёл, и улыбка его была ненастоящей. Не только улыбка, он весь был ненастоящим. И пахло от него так же, неправдой.

У вранья есть свой запах. Любая собака это знает. Человек, который лжёт, пахнет враньём. Который боится – пахнет страхом. Это совсем другой запах. Он резче и сильнее. У вранья запах тонкий, немного сладковатый. Он неприятный, и от него слегка подташнивает. Иногда он настолько тонкий, что почти незаметен. Запах страха не заметить нельзя. Он пробивается сквозь одежду и бьёт в нос. Он тоже неприятный, но от него не тошнит. И злость имеет свой аромат. Тоже другой. И любовь, и радость… У всех чувств есть свои запахи. Вообще странно, что люди их не чувствуют. Как они понимают друг друга, не ощущая запахов чувств и эмоций? Ведь, если их не чувствовать, то очень легко обмануться, принять одно за другое. Для собаки потерять нюх – это всё равно, что ослепнуть или оглохнуть. А люди все время так живут, немного глухие и слепые, потому что не чувствуют запахов. Если бы чувствовали, то сразу, ещё тогда, поняли бы, что Аркадий Борисович не такой, каким хотел казаться. Но они не чувствовали.

– Милый пёс, – снова повторил новый сосед и бросил на меня злобный взгляд. Запах неприязни я тоже почувствовал. – Уверен, что непременно подружимся. Вы не могли бы показать мне мою комнату?

– Да, конечно. Вот эта дверь слева – ваша. Здесь у нас кухня, санузел. Давайте, я Вам помогу вещи занести, а потом введу Вас, как говорится, в детали нашего коммунального быта.

– Нет, нет, спасибо! Помощь не нужна, я нанял носильщиков. Правда, они безрукие, чуть не разбили на лестнице мою коллекцию, – Аркадий Борисович бросил гневный взгляд на виновато опустившего глаза человека, как раз ввалившегося в коридор с огромным фанерным ящиком. – Осторожнее, любезный, не уроните его во второй раз.

В голосе нового соседа вовсе не было любезности. Была лишь раздражённость и неприязнь, которую ему в этот раз не пришлось прятать. С челядью можно не церемониться.

Вечером вместе пили чай на кухне. Аркадий Борисович угостил всех шоколадными конфетами из коробки. Все хвалили эти конфеты, говорили, что вот же, умеют у нас, оказывается, такую красоту и вкусноту делать. А я не понимал, чем это таким конфеты в коробке лучше конфет с фантиками. По мне так наоборот, с фантиками лучше. А от коробки какой толк? Конфеты в коробке – это тоже немного обман. Конфет в коробке всегда меньше, чем, казалось бы, должно было в эту коробку поместиться.

Аркадий Борисович любезно улыбался.

– Берите, берите! – липким сиропным голосом предлагал он угощение. – «Красный Октябрь»! Ничего лучше во всей Москве не найдёте. Да что там в Москве, во всём Союзе!

Мама никогда не была в Москве, и потому упоминание столицы всегда вызывало в ней внутренний трепет и восхищение. Она, смущаясь, взяла одну конфетку. Перед тем, как съесть, долго рассматривала её, словно пыталась разглядеть на ней отсветы кремлёвских звёзд.

Мишке конфеты понравились. Он проворно сковырнул из коробки своими пальчиками сначала одну конфету, быстро сунул её за правую щёку. Тут же подцепил вторую, отправил за левую. Третью конфету зажал в руке, в рот она уже не влезала.

– Миша, разве так можно? – строго взглянул Хозяин. – Это очень нескромно и очень некрасиво.

– Ничего, ничего, – снова прыснул сиропом Аркадий Борисович, – пусть кушает. Славный мальчик!

И снова запахло враньём. Он вовсе не считал Мишку славным. И конфет ему стало жалко. И делился он ими не из добрых чувств, а по необходимости, считая это, по-видимому, неизбежной платой за расположение новых соседей к своей персоне. И Мишку теперь невзлюбил, поскольку его любовь к конфетам сделала плату несколько выше ожидаемой, а как раз Мишкино благорасположение Аркадию Борисовичу было нужно меньше всего.

Да и вообще весь он был какой-то двухслойный: внешне один, а внутри совсем другой. Даже одежда его была слоёная. Сверху – мягкий домашний халат цвета бордо с золотыми вставками и синим отворотом. Под ним – классические серые штаны с отутюженной стрелкой, белая рубашка со скрипучим накрахмаленным воротником, черные лакированные туфли на шнурках. Чопорность и высокомерие в мягкой домашней упаковке.

Но люди, в отличие от собак, чаще всего судят именно по упаковке.

– Какой приятный и воспитанный человек, – поделилась своим впечатлением Мама, убирая со стола. – И очень интеллигентный.

– Да, – согласился Хозяин, – на меня он тоже произвёл благоприятное впечатление. С соседом нам повезло.

Лишь Мария Фёдоровна изрекла многозначительное «Ну-ну», покачала головой и, пожелав нам спокойной ночи, скрылась в своей комнате. Может, она тоже чувствовала запахи? Ведь это она первой стала называть соседа не Аркадий Борисович, а просто Аркашка. Не сразу, конечно, а позже. Но всё же намного раньше, чем все остальные.

А Аркадий Борисович продолжал источать любезности и проявлять заботу о своих соседях. Он заботился обо мне, говоря, что такой большой собаке, как я, должно быть, очень плохо в городской коммунальной квартире, что мне нужна природа, воздух, свобода.

– Может, ему было бы лучше в деревне? – с заботливо участливым видом вопрошал он у Мамы. – У вас, случайно, нет никого в деревне? Нет? У меня двоюродная тётушка живёт в Вырице. Вот где был бы рай для Арти! Смотрите, если что, я могу устроить.

Мама, конечно, вежливо отказывалась. При Хозяине же Аркадий Борисович старался обо мне заботу не проявлять. Зато искренне переживал, что нашей семье очень тесно в одной комнате. Шутка ли, двое взрослых, ребенок, да ещё и собака. Большая, между прочим, собака. Говорил, что вот бы Мишке хорошо бы братика или сестричку. Но откуда ж взяться братику или сестричке в такой тесноте? Да и сон у собак чуткий, ночью, поди, и не пошевелиться из-за него, то есть из-за меня. Сон у меня действительно чуткий, но причём тут Мишкины братики и сестрички, я так и не понял.

О Мишке сосед тоже заботился.

– Вот знаете, – говорил он Маме, – никогда не угадаешь, что у животных на уме. Вроде ручной, добрый, а что-нибудь щёлкнет в его маленьком мозгу, он и цапнет. Хорошо ещё, если за руку или за ногу. А если за шею цапнет? Взрослого то сложнее, а вот ребёнка… Мишка ведь у вас ещё совсем мелкий, ему такой пёс, как Арти, запросто глотку перегрызть может.