… А старый Ким, худая и жилистая птица в больничном халате, кричал и размахивал руками. От ярости запотели его толстые очки в тигриной оправе. Тонкий, острый голос разрезал воздух сумрачного больничного коридора на тысячи мелких неудобных кусочков. Юра Корзинкин глотал их быстро и часто. Захлебывался. Воздушные ледышки толпились и медленно таяли в узком засушенном горле. Юра сидел на твердой и тонкой скамейке, прислонившись к свежевыкрашенной стене. Прямо над ним бушевал Ким. Наскакивал на ленивобрюхого Горбовского. Горбовский стоял нерушимо. Прижимал к широкой груди зеленый прозрачный файлик с документом формата А4 внутри. Эта бумажка обладала явно экстра бюрократической силой. Положительно, только она сдерживала ярость и натиск старого хирурга. Ее синяя внушительная печать и много-много важных печатных букв и подписи. Как два африканских паука опасно замерли по краям магической бумаги.

– Я обязательно! Обязательно подам на вас в суд! – кричал Ким, и рушились с грохотом и треском воздушные кусочки.

– В трезвом уме и твердой памяти. –не особо надеясь на крепость слова, Горбовский приблизил документ ближе к кирпично-фарфоровому лицу доктора Кима. – Мы действуем согласно закону…

На четверть мгновения Корзинкину показалось, что в голосе его доброго мастера появилась нотка земной растерянности и раздумья. Длилось это недолго. На бойкое симпатичное лицо с рыжеватыми бровями и горбатым почти квадратным носом явилась стотысячная улыбка и озарила поднебесную теплом и радушием.

– Любой гражданин. – почти пел Горбовский свой боевой пеан. – В трезвом уме и твердой памяти имеет право…

– Право? Право! – доктор Ким едва не задохнулся в чингизе своей злобы и ярости. Он морщился и корчился под лучами краткой и твердой истины. Ким пытался сопротивляться. Он поднял до плеча свой крепко сжатый кулачок, но Горбовский не верил. И правильно делал. Ким не решился. Вернее полурешился. Он разжал кулачок, но, что есть силы, щелкнул по зеленому блестящему файлику своими сильными и тренированными пальцами.

– Молчите вы….А ты, Юра…– доктор Ким повернулся к сидящему Корзинкину.

– Решай, Юра. У тебя 20 минут. Сатурация ниже 80. Максимум полчаса.

Корзинкин протолкнул поглубже воздушное крошево. « Сатурация? Неужели так все…Люба. Люба». Сильно хлопнула дверь реанимационной палаты, а рядом с Корзинкиным на тонкую больничную скамейку присел Горбовский. Положил на плечо Юре мягкую дебелую руку. Милота. Всепоглощающая, тоталитарная милота.

– Такие дела, брат. Но из тьмы родится свет. – Горбовский искал глаза. Как бывший милиционер и настоящий религионер этот «ловец человеков» хотел вытащить из подведомственного Корзинкина нужный ему «карачун карачуныч». Особый взгляд, который отделяет просто верующего от без остатка вверяющего. Ладно бы себя, но и весь окрестный мир в придачу.

– Я выйду? – Из нагрудного кармана седого пиджака с редким волчьим волосом Корзинкин достал блестящую упаковку таблеток. Горбовский какое-то время молчал. Проверял. Настоящий ли «карачун карачуныч». Настоящий.

– Конечно. Я жду тебя, брат.

Горбовский настороженно огляделся. Больничный коридор был пуст. Тогда Горбовский выпустил точнехонько в понурую спину уходящего Корзинкина паучью нить. Сыграл толстыми белыми пальцами, проверяя психологическое натяжение. Корзинкин не остановился. Чуть замедлил свой подраненный внутренней болью ход, повернулся и от титановой, постной рожи Горбовского отскочили его страдание, его печаль и его решение. Горбовский не сомневался. Все будет в порядке. Ведь Люба никогда не отпустит Корзинкина, а значит Корзинкин никогда не отпустит Горбовского. Так. И только так начинаются великие лидеры, гуру и чего-то там боги. Идея существует в режиме «И-Де-Я?» пока страждущие сами не отыщут ее на ближайшей свалке гениальных идей. Отмоют, покормят, дадут денег. Много денег. Сделают все, чтобы радостно и осознанно подставить свои разнообразные шеи под окрепший бетонный кулак. Горбовский мелко вспотел от таких монументальных и обыденных мыслей. Он стоял у пыльного окна в рассохшейся деревянной раме. Иногда постукивал по стеклу, проверяя крепость своей паучьей нити, а Корзинкин все ходил и ходил по сухой апрелевской листве. Закручивал узлы вокруг развалистых покрашенных известью яблонь…

… Может все и вышло бы по-другому, но сначала Юра встретил Любу Бомбезнову, а потом со второй чеченской вернулся брат. Старший Корзинкин. Семья Бомбезновых: отец Федор, мать Евдокия Сергеевна, дочь Люба и двое мальчишек-пагодков появилась на Фабрике №7 вместе с миллениумом. Переехали-бежали из старинных казачьих мест. Цветущей жасмином и ненавистью долины Ош в Киргизии. Бомбезновы купили депрессивный шлакоблочник на 5 окон в депрессивном Троицком. Федор стал работать в гараже у Бегемотыча. Не пил, не курил. Застегивал верхнюю пуговицу на рубашке и носил алюминиевую расческу в нагрудном кармане седого пиджака с редким волчьим волосом. Человек, по мнению местных жителей, во всех отношениях подозрительный. Такой гладкий, что до крови колется. Юра Корзинкин заканчивал 11-й класс. Их родовое поместье на 14 соток с бревенчатой избой и высоченными грушами, дающими маленькие и сочные плоды, прерывисто раскинулось напротив бывшей автобазы №4, а теперь автосервиса « У Бегемотыча». В одно и тоже время, около 13:30, они встречались у мезозойской одинокой березы, такой полумертвой, что была она живее всех живых. Каждую весну лезли и лезли из черно-зеленых ветвей жилистые, на ребро встречающие окружающий мир, листья. Стройная и милая Люба со светло-русыми волосами и скромными «нибожемой» платьицами. Юра Корзинкин с младенчества и до седых волос пухлый. С половинкой глобуса в китайских джинсах. Каждый день под древней березой скользили они друг напротив друга. Люба спешила с обедом к отцу. В маленькой загорелой ручке качался, скрипел алюминиевый бидончик. Глаз на Корзинкина она не поднимала, а Корзинкин всегда замедлял шаг. Круглил свои соловые глаза. Остановить? Заговорить? Трудно было ожидать чего-нибудь подобного от человека со школьной погремухой Щекан. От дальнейшего логического и пошлого развития этой клички Юру спасало наличие старшего брата. Алексея Корзинкина звали Рокки. Юра стоял столбом. Смотрел, как пробегала мимо Люба. Она вбегала в поворот, там, где под черным телеграфным столбом с резными шишечками мостилась продуктовая лавка « Мага и Зина», а Корзинкин бежал вместе с ней, всегда оставаясь на месте. Когда Люба исчезала, Корзинкин тоже уходил. Прямиком в старушку березу. Иногда успевал тормознуть, а пару раз все-таки пришлось долбануться наикруглейшей своей головой, заросшей гражданскими недисциплинированными волосами о многовековую березовую кору. Он даже голоса ее не слышал. Люба была старше и школу уже закончила. Но сияние. Такое, что спирало дыхание. Наполняло все тело несвойственной легкостью и желанием. Желанием свернуть всяческие горы. Чувства свои Корзинкин таил. Щекану и так хватало неприятностей. Его бы подняли на смех, а собственная бабка прокляла. Корзинкина Мария Семеновна позвала бы батюшку Никодима из заводской, с греческими колоннами церкви. Изгнать лукавых бесов из отрока невинного Георгия.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.