План был такой: силами комсомольской организации школы при поддержке спорткомплекса папы моего друга организовать фестиваль советской молодежной песни где–то на просторах Ленинградской области с видом на Финский залив, палатками, гитарами, кострами, ночными посиделками и всеми вытекающими последствиями. Папа в козырях, он записывает на свой счет шефскую помощь школе сына и получает бонусы от партийной организации района, Вася в козырях, он молодец, а я просто в дамках и на два года становлюсь королем диско всей округи.
С папой друга Борьки Георгием Рониковичем проблем не возникло.
– Па, можно с тобой Жорик поговорит, у него к тебе есть какой–то вопрос, – Борька любил папу, но боялся. Поэтому сразу бросил меня под танк. А вообще Борька был верным другом, просто он знал, что с танками лучше умею договариваться я.
– А, тезка, давай, тащи сюда свою задницу. Что там у тебя? – дядя Жора распылял интеллигентность. Его лысина с прожилками вен выдавала в нем мощную мозговую активность, квадратная челюсть – боксерское прошлое, а брюхо над поясом – сытое настоящее. Дорогой финский костюм и итальянские мокасины указывали на свободный доступ к заграничным товарам.
– Дядя Жора, имею к Вам интерес, – начал было я, начитавшись книжек про то, как говорят в Одессе, откуда, по словам Борьки, происходил его отец.
– Слышь, сопля ушастая, давай без этого, не дорос еще до интересов. Что хочешь? – дядя Жора был конкретно интеллигентным мужчиной, без сомнений. Его деловой тон и моя врожденная тяга к конкретике не оставили мне выбора:
– Хочу стать секретарем школьной комсомольской организации. Для этого мне нужно стать другом Васьки Петрова, чтобы он порекомендовал меня, для этого я должен помочь ему провести что–то массово–полезно–комсомольское, например загородный слет–фестиваль молодежной песни, – выпалил я на одном дыхании и сам поразился, как все складно получилось сказать.
Это был понятный для дяди Жоры язык. Он быстро прикинул плюсы для себя, сына и своей организации и просто сказал:
– Что с меня? – Слегка не готовый к такому развороту в свою сторону, я судорожно и заикаясь стал говорить что–то про палатки, снаряжение и автобусы.
– Харе мять кал, – снова интеллигентно заметил дядя Жора. – Завтра список, что нужно. Передашь с Борькой. А сейчас оба за стол! Пожрем чего–нибудь кошерного.
«Time, it needs time» в двадцать пятый раз за тот вечер пели Скорпы. Тогда я поцеловался в первый раз: двадцать минут, не разжимая губ. Не забуду этого никогда, сначала я не понял, почему столько суеты вокруг этого, если просто сохнут губы и ничего не чувствуешь. Но она была опытнее меня – через двадцать минут протиснула свой язык сквозь два ряда обороны моих зубов и ее язык стал выписывать танго в полости моего рта. Понемногу я поймал ритм и вскоре повел в танце.
«Still loving you» лучше всего подходит для первого поцелуя. Волны вселенской тоски накатывают на вас и вы, не в силах сдерживать порывы, думаете, что это навсегда.
– Тебе хорошо? – внезапно спросила она.
Я не знал с чем сравнивать. И как говорить. Но на всякий случай с небольшим вызовом изрек: «А как сама думаешь?»
Все–таки девчонки определенно любят засранцев. Загадка природы, но я знал уже тогда, что веду себя правильно. Немного грубый, но безмерно нежный, из меня фонтаном вырывались эмоции, которые я передавал движениями пальцев, губ, языка. Это было во мне всегда. Оказалось, что мне не нужно этому учиться. Что–то животное открылось во мне. Но я мог обуздать зверя. Позже это сыграет со мной злую шутку. Я умел контролировать эмоции. Даже когда их нужно отпускать на волю.
Но тогда было еще очень далеко до понимания таких фундаментальных основ. В тот вечер я имел все шансы стать мужчиной.
Уже почти 2 часа мы облизывали друг другу лица.
– Если люди любят друг друга, я не считаю это… безобразным, – выпалила она внезапно.
У меня внезапно свело язык и мысли застыли в голове как каменные изваяния.
– Что ты имеешь ввиду? – только и смог выдавить я, очевидно пытаясь выиграть время, чтобы взять ситуацию под контроль.
– Так и знала, что ты так ответишь, забудь, – она отстранилась. – Проводи меня, – в ее голосе не было и следа от страсти, пылающей еще минуту назад.
В тот вечер я не стал мужчиной. Но многое понял про себя. Понял, что не люблю ее, понял, что начался отсчет чего–то нового и главного.
А еще в тот вечер дико болело между ног. Было трудно ходить и невозможно вместе свести ноги.
Василий Петров сидел в своей каморке недалеко от туалета и с тоской думал о конце своей комсомольской карьеры.
Единственная стенгазета свидетельствовала об угасании комсомольского порыва в нашей школе. Но в мои планы не входило безучастно смотреть на то, как чахнет мой старший товарищ. Я решительно толкнул дверь Васькиной обители.
– Привет, Василий, – начал я как можно увереннее, пытаясь в будущем разговоре встать с ним на один уровень. Он вскользь знал о моем существовании. Вообще–то, я был школьным антигероем. Мной стращали младшеклашек, которые много шалили. Красный галстук должны были носить все.
– А, ты, что тебе нужно? Имей ввиду, инструменты не получишь, Олимпиада Степановна четко сказала на счет тебя, – безучастно сказал Василий и тут же попытался потерять ко мне интерес.
Инструменты, о которых говорил Петров, были набором музыкальных инструментов для школьного ВИА. Я несколько раз покушался на них, но попытки не увенчались. Однако моя деятельная натура не оставляла надежд.
– Да нет, Василий, я не за этим, – Василий все еще не смотрел в мою сторону.
– Слушай, ты же выпускаешься в этом году? – сразу в карьер начал я. Вечером накануне, обдумывая этот разговор, было решено атаковать в лоб.
– Ну да, – стало видно как заболела его мозоль.
– Василий, я знаю, как тебе дорог комсомол.
Наконец он посмотрел на меня! Но как–то странно. Наверное, болела не только мозоль. В глазах Васи поселилась боль всей вселенной. Комсомольская карьера – единственный шанс в его жизни. Вася был не то, чтобы глуп. Скорее не очень умен.
– Василий, ведь до выпуска пара месяцев осталась?
– Ну да, а что?
– Понимаешь, мне твоя помощь нужна.
– Какого хрена?
– Чувствую себя оторванным от жизни школы, товарищей. Ты же знаешь, как мне в детстве не повезло с пионерией?
В этом месте нужно вспомнить историю нашей с Олимпиадой любви.
Классе в первом школы мы с еще одним моим другом Гришкой Ручкиным любили ставить эксперименты с разными предметами и продуктами питания. Одной из первичных форм опытов был запуск с балкона пятого этажа наполненных водой полиэтиленовых пакетов и швыряние куриных яиц в проходящие под домом автомобили. На людей мы не решались.
В один из прекрасных зимних дней, купив предварительно десяток яиц, мы, возомнив себя профессионалами–баллистиками, изготовились к метанию. Техника простая: один из нас, стоя на балконе, мечет яйцо в цель и мгновенно прячется от последствий за стенкой. Второй, находясь в соседней комнате, глядя в окно из–за тюля наблюдает за исполнением и определяет, поражена ли цель. Потом происходит ротация. Мечем по 5–10 яиц и определяем победителя. Смысла ноль, зато не скучно.
Первым метать выпало мне. Дождавшись подходящую мишень в виде снегоуборочного шнеко–ротора, я уверенным движением послал снаряд в цель. По счастливому стечению обстоятельств, рядом с техникой гордо шествовала с работы Олимпиада. Жила по–соседству. Женщина сильно выдающихся вперед достоинств, она по размеру мало отличалась от первичной цели. Видимо, ее тело обладало большей массой и как следствие – большим притяжением. Яйцо вдребезги разбилось о ее массивную грудь. Молчание Гришки раздражало, я хотел знать результат и высунулся из–за укрытия. Наши с Олимпиадой глаза встретились. Это была любовь на всю жизнь.
