========== Айсвайн ==========

Холодные и гулкие залы Нурменгарда. Они подходят ему: точно прочерченные, совершенно симметричные, каменные. Но разве однажды он не был… да, счастлив, пожалуй, в совсем ином доме? Отражение в темном стекле, дрожащем под ударами ветра снаружи, незаметно усмехается. Его тянет вспоминать, как и положено после обильных возлияний, а за спиной его — лучшее из пьянящего, что имеется в мире.

Она только вошла, медлит в дверях, золотоволосая фигурка в черном платье отражается в стеклянном полотне огромного окна. Куинни Голдштейн. Ей идет ее фамилия, напрасно она так стремится оставить ее в прошлом. Красивая, светлая, чуть тронутая инеем грусти — прозрачно-золотой и холодный рислинг. Похожа на полудетский душистый сидр, но нет, осторожно, здесь не стоит обманываться. Такого еще не было в здешних погребах. Винда — о, бокал отравленного лафита, алого, как ее губы. Такое стал бы пить лишь самоубийца, но как пахнет, как играет на свету — кровавое, огненное и маковое, как недавняя война. У него были планы на третью женщину, но увы, даже его замыслы не всегда сбываются, и розовый, самую малость перестоявший тавель расплескался без толку на камнях в склепе Лестрейнджей. Ему не доставляло удовольствия убийство. Ему нравилось забирать, но еще больше нравилось быть выбранным, когда выбор был. И не нравилось, когда ему предпочитали любого другого. Пусть даже смерть. Но что толку вспоминать неслучившееся. Смотреть нужно только вперед.

Взгляд его вернулся к девушке в черном стекле перед ним.

Легилимент. Восхитительный и тяжелый дар. Она исключительно полезна: даже такому опытному навигатору в морях людских душ не будет лишним свериться с компасом. Ее привела любовь — самый сильный и простой стимул. Как и Криденса. Любовь не к нему, но что за беда? Когда придет время, он сыграет свою партию без фальшивых нот. Он слишком хороший игрок, чтобы быть способным на ошибки, на волнение, которое их порождает. Ему вспомнился тот магл, ради которого она пришла. У таких есть свое место в мире, это правда. Но на этом месте не пьют драгоценный айсвайн.

Локон цвета белого золота и запеченного суфле падает на ее бледную щеку, зовет прикоснуться.

Нет, не сейчас. Он мог бы околдовать ее даже без магии, но не станет. Пусть она сама сделает выбор. Свободно.

А она его сделает. И тогда они выпьют тот самый айсвайн, вдвоем.

***

Она остановилась на пороге, сама не зная, зачем именно пришла: ее не звали для совета или разговора, и сама она не нуждалась в них. Ей просто становилось спокойнее, когда он был рядом. Преступник, которого ловит весь мир — и внушает покой. Значит, весь мир ошибается.

Разве вежливо так таращиться, Куинни? Но она не отводит глаза от застывшей у окна фигуры.

Он единственный проявил к ней сочувствие, единственный из всех. Якоб, уверявший, что любит ее, но и пальцем не шевельнувший, чтобы это доказать, Тина, которой заплесневелый закон дороже счастья сестры, Ньют с его якобы понимающим укором, а на самом деле… Сумасшедшая, капризная дурочка Куинни, не желающая взрослеть, неспособная думать о последствиях — вот кто она для них. Они знали ее месяцы, годы — и только он один пожелал найти для нее правильные слова. Обошелся без насмешки и снисхождения, без нравоучений и советов. Единственный сказал ей да. Да, Куинни, ты имеешь право хотеть за любимого замуж, укутаться в его фамилию, как в теплое уютное одеяло, и не сомневаться, что тебя любят всерьез!

Она не слышит его мысли, и в этом неожиданное и чудесное успокоение: он не мечется между сотней выборов, как другие, не сомневается, не оглушает себя и ее вопросами без ответов. Он уверен. Потому-то столько людей и пришли его послушать: они устали сомневаться. Прикосновение к каменной стене его мыслей подбадривает ее и сейчас, придает решимости. В детстве отец вот так делал глоточек огневиски за воскресным ужином и шутил, подмигивая: «Для смелости», а потом обнимал их с Тиной и маму, потому что разве осмелишься подойти к таким прекрасным дамам без куражу!

Она снова взглянула на черно-белую фигуру у окна, не знающую оскорбительных полутонов. Ощутив ее взгляд, он обернулся.

— Куинни. — Ее собственное имя, сыгранное этим негромким голосом, придает ей уверенности. Да, это она, она здесь и она права. — Новое платье. Вам очень идет.

Она касается широкого черно-белого воротника, под которым сердце бьется чаще, чем должно бы от простого комплимента.

— Благодарю!..

***

Пожалуй, стоит приготовить бутылку.

========== Вальс ==========

Комментарий к Вальс

Написано ко дню рождения самой настоящей Куинни — Морха

Куинни всегда засыпала легко, даже слишком: едва успевала с наслаждением закутаться в одеяло и прикрыть кудри наколдованной сеткой, чтобы не смялись, как уже открывала глаза на следующее утро. Так было дома. Нурменгард же описывали совсем другие слова. Незнакомый, великолепный, таинственный… Разве можно сладко спать в башне над этой неведомой глубиной лестниц и залов? Здесь Куинни засыпала не раньше рассвета, а пару часов спустя уже просыпалась, вздрагивая, напряженная, не знающая, чего ожидать от нового дня. Возможно, если она хорошенько познакомится с этим местом, ей станет легче? Тогда ведь Нурменгард будет мало чем отличаться от выученной наизусть квартирки в доме миссис Эспозито…

Ну, разве что персоной домовладельца.

Нервно хихикнув и чуть приободрившись от этого жалобно-веселого звука, Куинни открыла тихо скрипнувшую дверь и вышла из своей спальни в сумрачный коридор. Кругом тишина и темнота, полные шепчущих шорохов сквозняка. Куинни шла медленно, поневоле крадучись, но камни под каблуками не желали молчать о ее присутствии. Звонкий стук собственных шагов странным образом бодрил ее. Узкая полоса света впереди преградила ей путь: за приоткрытой дверью в каминном зале горел огонь. Она не одна бодрствовала в этот поздний час. Наверное, надо было поскорее пройти мимо, она ведь вовсе не искала компанию, но вместо этого Куинни тихонько приблизилась, взглянула внутрь.

Он стоял перед камином, непривычно тёплый, угольно-охряной в золотых отблесках пламени, и курил: дым окутывал, смягчал резкий чёрный росчерк его фигуры. Она думала, что совсем не шумела, но он как будто расслышал ее дыхание и повернулся к дверям.

— Куинни. Вам тоже не спится?

Она собралась ответить, объясниться, но бесконечные извинения и виноватости невесть в чем остались в прошлом, и она только кивнула.

— Я рад вашей компании.

Он сказал это с вежливой приязнью, такими же словами встретил бы Криденса или Винду Розье, явись они сюда, но притом так, что Куинни не сомневалась: рад он именно ее компании.

Чуть заметная улыбка сменилась такой же едва уловимой морщиной между бровей.

— Ваша комната удобна?

— Да! Да, все прекрасно!.. Я только… Здесь все такое непривычное.

Неуютное — вот более верное слово, но такое хозяину дома не говорят.

— Я долго был… далеко, — сказал он, веско и горько заменив этим «далеко» месяцы в заключении, — и сам не привык к этому месту. Здесь слишком тихо.

Он обвёл зал рассеянным взглядом и остановил глаза на ней, как будто только ее здесь и стоило видеть.

— Пожалуй, лишь вам я могу это сказать. — Куинни замерла, ненавидя своё восторженно колотящееся сердце, такое шумное, что чуть не заглушало его негромкую речь. — Маглы тоже способны на волшебство. И я люблю их магию. Их музыку.

Куинни понятия не имела о магловских музыкантах, Якоб ей не… Мысль о нем она не стала даже додумывать, торопливо запрятала поглубже.

Он снова поднёс к губам папиросу и, отвернувшись, выдохнул дым, а тот вдруг прянул по сторонам, разросся, хлынул вверх, обрисовывая вдоль стен силуэты нарядно одетых мужчин и женщин, фигуры музыкантов с инструментами в руках. Куинни завороженно оглядывала это призрачное великолепие. Что это, иллюзия, воспоминание?..

— Вальс.

Прозрачные музыканты пришли в движение, и совершенно настоящая музыка заструилась по залу, прекрасная, зовущая… Гриндевальд чуть качнул головой, не в силах противостоять мелодии, а затем протянул ей руку.