Пачка повторила свой перелет. Мэтт инстинктивно поймал ее в воздухе. Решив, что только одно спасет его от тюрьмы, он сердито спросил:

– Вы зачем деньгами швыряетесь?

– Швыряюсь деньгами? Я?

– А это что такое, по-вашему? – предъявил пачку Мэтт.

– О нет! – простонал кассир.

– Я всерьез намерен пожаловаться директору. – Мэтт шмякнул пачку на прилавок и вознес безмолвную молитву. – Подумать только, кассиры разбрасываются деньгами!

Он отвел руку. Деньги, о чудо, остались на месте, но кассир, как ни старался, не мог их сцапать – в конце концов они вернулись в кассу сами собой.

Мэтт стоял, не в силах оторваться от этого зрелища. Пачка, не даваясь в руки, порхала по кассе, как пьяная бабочка, кассир скакал за ней, точно кот.

– Боже, что я творю! – вскричал он в конце концов, схватившись за голову. – Я, должно быть, с ума сошел!

С этими словами он стал хватать деньги с полок и подкидывать вверх. Зеленая метель закружилась по всему банку.

– Денежки, мои вы денежки…

На место происшествия сбегались другие кассиры и клерки. Солидный джентльмен с брюшком перемахнул через барьер вокруг своего стола, как заправский спортсмен.

– Зовите доктора! – крикнул Мэтт, пробегая мимо охранника у дверей.

Где-то под потолком прозвенели серебряные колокольчики.

Выезжая из Клинтона, Мэтт больше не сомневался, что Эбби его преследует. Он ни секунды не был свободен – она с самого начала знала, где он. Мышка воображала, что ей удалось сбежать, но кошка ее словила. Мэтту представлялись ужасные фурии – Алекто, Тисифона, Мегера – в окровавленных одеждах, со змеями в волосах. Они гнали его бичами по всему миру, и у них были лица Эбби.

Полумертвый от усталости, мучимый жаждой и голодом, он поехал на север, но в Канзас-Сити не задержался. Какая-то слабая, еще не угасшая надежда побудила его ехать дальше. В пяти милях от Лоренса его застали лиловые сумерки. Увидев белые шпили и красные черепичные крыши университета, мерцающие под горой Ореада, как маяки, Мэтт понял, на что надеялся.

Вот она, цитадель знаний, твердыня мировых истин, противостоящая темным волнам суеверия и невежества. Здесь, в здравой атмосфере мысли, логики и учености, он стряхнет с себя морок, лишающий его воли. Здесь он сможет мыслить яснее, действовать решительнее. Здесь он избавится от мстительного демона, сидящего у него на плечах. Здесь он обретет помощь.

В полном изнеможении он ехал по Массачусетс-стрит. Голод несколько притупился, но жажда не унималась. Мэтт помнил, что ел и пил где-то в дороге, но ничего не смог проглотить.

Неужели этому конца не будет? Неужели нет никакого выхода? Есть, конечно. Выход всегда есть. Был у Мэри ягненок…

Чисто рефлекторно он въехал на парковку. Прежде всего надо поесть и попить. Ресторан заполняли летние студенты, парни в спортивных рубашках и слаксах, девушки в ярких ситцевых платьях и босоножках на плоской подошве.

Мэтт, покачиваясь на пороге, глядел на них мутным взором. Когда-то и он был таким, юным, сознающим, что это лучшие его годы. Теперь он измотанный, обреченный старик.

Он сел за столик, зная, что все его счастье осталось в прошлом.

– Суп и молоко, – сказал он подошедшей официантке.

– Да, сэр. – Голос звучал знакомо, но ведь они все одинаковы, юные голоса, и он не впервые здесь.

Вода из стакана полилась в горло, блаженно оросила желудок. Голод тут же вернулся – надо бы бифштекс заказать, но это потом, после супа.

Мэтт, опять-таки без проблем, съел первую ложку.

– Что, полегчало вам, мистер Райт? – спросила официантка.

Эбби! Мэтт поперхнулся, закашлялся. Студенты оборачивались, и у всех девушек были лица Эбби! Он вскочил, едва не перевернув стол, бросился к двери – и замер, держась за ручку.

Сквозь стекло на него смотрели налитые кровью глаза в черной бороде, чуть ниже виднелись широченные плечи.

– А-а-а! – Мэтт с криком подался назад и через распашную дверь ввалился на кухню. Запахи жареного и печеного больше не волновали его.

Повар опешил, увидев его. Мэтт выбежал с черного хода, налетел на какой-то ящик, захромал дальше. В конце темного переулка маняще горел фонарь. Мэтт побежал туда и увидел с замиранием сердца, как легла поперек света большая, плечистая, бородатая тень.

Он медленно, как в кошмарном сне, направился в другой конец переулка. Сознание работало, как мотор на холостых оборотах. Уже близко… совсем близко…

От темной стены отделилась еще одна тень… нет, не тень. Мэтт застыл, ожидая неминуемого конца. Две ручищи протянулись к нему и заключили в объятия.

– Сынок, – пролепетал Дженкинс. – Первое знакомое лицо за весь день!

Сердце Мэтта забилось вновь. Он выпутался из бороды Дженкинса.

– Не пойму я, что в эти последние дни творится, но чувствую, что без Эб тут не обошлось. Только хотел помахаться всласть, как все пропало, и я очутился тут. Скажи где, сынок.

– Лоренс, штат Канзас.

– Канзас? – Дженкинс помотал бородой. – Слыхал, что это засушливые места, но я куда больше высох. Этот город вроде бы сжег Куонтрилл в Гражданскую, и лучше б его не отстраивали. В кармане ни пенни, ладно в бутылке чего-то осталось, не то бы помер от жажды. С Эб надо что-то делать, сынок, – это ведь она, да?

Мэтт кивнул.

– Стар я уже для таких делов, мне б в качалке сидеть с кувшинчиком. С этой девкой надо чего-то делать.

– Боюсь, уже поздно, – сказал Мэтт.

– В том-то вся и беда. Годков на шесть запоздали. Ты ученый человек, скажи, что нам делать?

– Не могу вам сказать. Думать об этом и то не могу, иначе ничего не получится. – Был у Мэри ягненок… – Хотите ударить меня – валяйте. Все это случилось из-за меня.

Ручища Дженкинса легла ему на плечо.

– Да ладно тебе, сынок. Не ты, так другой. Ежели Эб чего втемяшится, из нее уж не выбьешь. И утихомирить ее нельзя ни в какую, а злая она хуже, чем все ведьмы геенны огненной.

Мэтт дал ему десять долларов.

– Это чтобы великую сушь одолеть. Постарайтесь забыться, может, в скором времени что-то изменится.

– Хороший ты парень, сынок. Только сгоряча ничего не делай.

Был у Мэри ягненок…

Дженкинс, вскинув руку в прощальном салюте, повернул за угол, и его гигантская тень ушла из мира живых.

Мэтт вернулся на Массачусетс-стрит, дошел до машины и почти физически почувствовал, что Эбби здесь, совсем близко. Она окружала его, как облако пыли, видимой только при определенных условиях, – полуангел, получертовка, полулюбящая, полуненавидящая. Нестойкая смесь полярных противоположностей, нежизнеспособная комбинация.

Она не виновата, со вздохом подумал Мэтт. Он сам ввязался в это из любви к науке, но наука не властна над женщиной. Освобождая женщину, она не в силах ее понять. Эбби – женщина, наделенная могуществом богини, но оно ни к чему ей. Она хотела только одного: выйти замуж. Это он, Мэтт, пробудил в ней неведомые ранее силы и теперь расплачивается за то, что содеял. Закон действия и противодействия непреложен.

Когда Мэтт приехал на Седьмую улицу, настала теплая ночь, и вокруг фонарей кружились ночные мошки. Он остановился у старого желтого – возможно, когда-то белого – дома за узорной чугунной оградой, кое-где покосившейся.

На звонок Мэтта вышел профессор Франклин, декан его факультета.

– Мэтт! Не сразу узнал вас. Что так быстро? Я думал, вы надолго засели в Озарке – не говорите только, что уже закончили книгу.

– Я ее не закончил, но хотел бы поговорить с вами, если позволите.

– Конечно, о чем речь. Заходите. Я тут разбираю работы первокурсников, коим, как водится, конца нет.

Франклин, высокий, с буйной седой шевелюрой, немного сутулый в свои шестьдесят с небольшим, привел гостя в заставленный книгами кабинет, где на кипе бумаг лежали его очки.

– Что это с вами? – вскричал профессор, надев их. – Не больны ли?

– Можно и так сказать. Вопрос в том, как вылечиться. Что бы вы прописали человеку, верящему в сверхъестественное?