Заснув с такими мыслями, он видел во сне молебствие, веселую молодежь, вдовушку с белой шеей... Потом Маринка Лигостаева будто бы стоптала его конем и так больно хлестнула вдоль спины нагайкой, что он проснулся и вскочил, словно осой ужаленный...

Перед ним стоял с кнутом в руках разъяренный Иван, грозно потрясая кнутовищем, орал:

- Шарлатан непутевый! До каких же ты пор дрыхнуть будешь! Открой зенки, посмотри, где солнышко-то, где?

На самом деле, солнце уже далеко перевалило за полдень и раскаленным блином висело над холмистой степью. Быки в поисках воды ушли по знакомой тропе к речке, преспокойно залегли в кустах. Туда же упрыгали спутанные кони. Искать их пришлось часа два.

- И колода не вычищена, обормот конопатый! - размахивая кнутом, кричал Иван.

После третьего удара Митька щукой нырнул под низ палатки, выскочив с противоположной стороны наружу, предусмотрительно спрятался за рыдван с сеном. Иван пытался и там достать его длинным кнутом, но это ему не удавалось. Несколько раз они обежали вокруг рыдвана. Митька, прыгая через оглобли, ловко увертывался от кнута. Улучив момент, выхватил из ярма железную занозу, угрожающе крикнул:

- Снесу башку! Кровью умоешься! Не подходи!

- Убью! - со свистом вертя над головой кнутом, ярился Иван.

- Трахну! Вот те бог, трахну! - кричал в ответ Митька, размахивая занозой.

Иван наконец опомнился. Выругавшись, побежал собирать скотину, которая разбрелась в разные стороны.

Митька взял ведро, пошел к роднику, но, пытаясь зачерпнуть, только замутил воду - набрал менее половины, и то с грязью.

Родник перед пахотой прочищали, но он засорился снова. Быки обвалили и растоптали его края. Пришлось опять чистить. Митька сходил на стан, принес лопату и выкидал из родника кучу грязного песка. Подойдя к колоде, он скрутил из клочка сена жгут и стал счищать со дна грязь. Вдруг он заметил какой-то блеснувший предмет... Митька взял его в руку. Это был кусочек необычайно тяжелого металла. Угловатые края его ярко поблескивали, с боков же прилипла рыжеватая плесень. Митька зажал находку в кулаке и, что-то соображая, замер на месте. Потом, наклонившись, свободной рукой захватил горсть песку, поднес его близко к глазам и разжал пальцы...

На грязной, заскорузлой ладони в сером песке лежало несколько одинаковых по форме и цвету комочков, блестевших загадочным колдовским светом, который, казалось, мог свести с ума...

- Золото... Золото, - прошептал Митька осипшим голосом и упал животом на старую, сколоченную из досок колоду, сжимая в руках тяжелые угловатые самородки.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В середине дня Матвей Буянов приехал в станицу Шиханскую. Он приказал кучеру подстегнуть коней и бойко подкатил к дому Петра Лигостаева. Спрыгнув на землю, постучал в некрашеные, с тесовым верхом ворота. В калитке показался высокий, черноусый, горбоносый казак с густыми темными с проседью волосами. Взглянув на Буянова, казак нахмурился, потом вышел из калитки, поклонился и протянул руку.

- Принимай гостей, хозяин! - Матвей Никитич, подмигнув, вытер платком красное потное лицо. Мельком взглянув на рваные, выпачканные в дегте брюки Лигостаева, ухмыльнулся, но руку пожал крепко.

- Милости просим, гостям всегда рады, - ответил Петр Николаевич.

Он сразу догадался, что неожиданный гость пожаловал неспроста. "Не иначе, как лошадь торговать приехал", - подумал Лигостаев.

Петр Николаевич Лигостаев познакомился с Буяновым на осенней ярмарке, во время большой скачки, где дочь его Маринка взяла первый приз, а молодой жеребчик Ястреб стяжал себе и наезднице громкую, небывалую славу. Торговали Ястреба многие. В особенности приставал Матвей Буянов со своим отцом. Старик Никита Петрович даже не поскупился тогда на цветастый кашемировый платок для Маринки, битых два часа вел с девушкой какой-то замысловатый разговор и приглашал приехать в гости. Продать лошадь Петр Николаевич наотрез отказался, а Маринка в гости так и не собралась.

- Въезжать во двор будете, Матвей Никитич? - спросил Петр Николаевич.

- Ежели позволите, мы с нашим удовольствием, - расшаркался Буянов. Он был в самом веселом расположении духа. Шутка сказать, дела-то какие разворачивались...

- Да, прошу, прошу, самовар есть, - проговорил Петр Николаевич, открывая ворота. Взглянув на кучера, он удивленно заморгал глазами. - А ведь никак сослуживец! Кирилл!

- Он самый, Петр Миколаич... Давненько не видались, - ответил Кирилл, понукая истомленных лошадей.

Кирилл был тоже казак, родом из станицы Шиханской. Вместе уходили на действительную, вместе побывали и на полях Маньчжурии в 1905 году. Потом Кирилл служил денщиком у есаула Печенегова, впоследствии войскового старшины. Ушел от него, пропил небольшое, оставшееся от отца хозяйство и нанялся к тому же Печенегову кучером. Пьянствовали они вместе, устраивали оргии в уездном городе, шел слух, что и тревожили они киргизские табуны. Потом Печенегов уехал в Оренбург. И с тех пор б нем не было ни слуху ни духу. Усадьба стояла заколоченной, а земли сдавались в аренду крестьянским хозяйствам.

- Каким ветром тебя занесло, Кирилл Миронович? - спросил Петр Николаевич, с любопытством поглядывая на постаревшего сослуживца.

- На родину потянуло, Петр Миколаич, в свои края. Вот и объявился. Нищему сбор не долог - котомку за плечи, да и в путь-дорогу... - Подобрав вожжи, Кирилл спрыгнул с козел, разглаживая широкую, черную как смола бороду, добавил: - Спасибо, что не забыл станичника. Мы тебя тоже завсегда вспоминали с барином добрым словом.

- Где же теперь твой барин? - спросил Петр Николаевич, мрачнея и вспоминая, как ушел однажды от этого барина едва живым.

- Барин? - Развязывая поперечник, Кирилл загадочно усмехнулся. - С барином, Петр Миколаич, мы полюбовно расстались. А ежели по правде, так из-за барыни... Филипп-то Миканорыч женился, в приданое вместе со своей красавицей конный завод получил. Ну, значит, как это бывает, не показался я барыне-то... рожа, дескать, у меня разбойничья, ездить, говорит, со мной страшно. Лошади, говорит, даже пугаются, трясутся. Ну и получилась мне полная отставка... А вот Матвей Никитич не боится со мной ездить, гоняем за милую душу.