С тех пор как уехала Печенегова, прошло больше месяца.
Перед вечером, выехав из города, изрядно подгулявшие Митька и Шпак гнали резвых рысаков почти без отдыха. Под утро, не доехав до Шиханской верст пятнадцать, Микешка, пустив лошадей шагом, решительно заявил:
- Как хотите, Митрий Лександрыч, а так ехать - коней загубить можно.
- Это еще что? - сердито крикнул Митька.
- А то, что коням надо отдых дать. Нельзя же гнать без останову... В городе с утра гоняли и всю ночь...
- С кем разговариваешь, а?
За последние дни Митька так изменился, что его невозможно было узнать. При каждом случае словно нарочно старался унизить Микешку, подчеркнуть свою беспредельную власть хозяина. От Доменова он вернулся особенно злой, словно его там подменили. То ему не так, то не этак.
Микешка начинал противоречить и огрызаться. В его сознании хозяин все еще оставался рыжим, взбалмошным Митькой, который только благодаря случаю вытащил свой билетик счастья...
- С кем ты разговариваешь, я тебя спрашиваю? - кичась перед инженером, приставал к Микешке Митька.
- С золотодобывателем и продавателем, его превосходительством господином Степановым... Вот так и буду тебя называть, - с издевкой ответил Микешка, теряя терпение.
Митька еще пуще разгневался.
- Помолчи, кобылий урядник, да погоняй без рассуждениев, а то вдоль спины кнутом перекрещу!
- Ну, кнут-то пока я в руке держу, Митрий Лександрыч... хозяин-барин, как говорится...
Обидные слова бывшего товарища больно задели Микешку. Сжимая в кулаке обвитое тонким ремешком кнутовище, решил было стегнуть по лошадям, но сдержался, только щелкнул хлыстом и, тронув вожжами, поехал легкой, перевалистой рысью. Микешка с детства привык любить и жалеть коня, как самого верного друга. Потому и пошел в кучера, да и привлекла на первых порах Митькина доброта. От бессонной ночи, безалаберной езды, от пьяного Митькиного куража, от разлада с Маринкой тяжело и горько было на душе у Микешки. С грустью вспомнил он, как в разгар весны, когда травы от легкого ветерка начинают шевелиться и словно шептаться на разные голоса, выходил он с табуном на широкий степной простор. Много знает Микешка разных степных трав. Как приятно растереть на ладонях иван-чай, душистый шалфей, чабрец, сорвать пучок желтоватой кислятки, поднести его к губам трехмесячного жеребенка или приманить брыкливую озорницу с белой звездочкой и поймать за теплую шею. А как хорошо лежать на пригретой солнцем земле или промчаться по степи на диком коне!
Раздумье Микешки прервали звуки дорожных колокольчиков и глухой топот конских копыт. Микешка оглянулся. Пара больших коней рыжей масти катила экипаж. Позади ехала повозка и маячили двое верховых на таких же рослых серых конях. Чубатый, с красным лицом кучер, догнав степановский тарантас, крикнул:
- Эй, любезный! Сколько верст осталось до Шиханской?
- Пятнадцать будет!
- С гаком?
- Не мерил, - ответил Микешка и придержал коней.
- Ну что еще? Кто там? - встревоженно закричал Митька. Разбуженный его криком Шпак вздрогнул и в полусне часто заморгал.
Сопровождавшие экипаж верховые, плечистые, вислоусые казаки в серых косматых папахах, молча поклонились, сдерживая разгоряченных коней.
Из экипажа высунулась женщина в зеленой шапочке. Прищурив глазки, она рассматривала попутчиков. Потом вдруг, замахав рукой, крикнула:
- Боже мой! Кого я вижу! Петр Эммануилович!.. Неужели это вы?
Шпак продолжал спросонья хлопать глазами и ничего не мог сообразить, да и трудновато было думать после нескольких бутылок выпитого вина.
- Чего же вы, голубчик, старых знакомых не хотите признавать? улыбаясь дерзкими зелеными глазами, спросила женщина.
- Зинаида Петровна!.. Нет, нет, я даже сам себе не верю! Может быть, продолжается чудесный сон?
Петр Эммануилович выпрыгнул из коляски и бросился целовать у Зинаиды Петровны руки. Согнув спину, он застыл в каком-то оцепенении. Не то он прятал свои глаза, не то был сильно взволнован неожиданной встречей.
"Что это он перед ней гнется, того и гляди спину переломит?" - с неприязнью подумал Митька, тоже вылезая из тарантаса.
- Ах, вот кто еще мой попутчик! - с удивлением воскликнула Зинаида Петровна. - Здравствуйте, милый степной богатырь, здравствуйте! Это сам господь бог сжалился надо мной и послал вас, - неустанно щебетала Зинаида Петровна, лукаво посматривая на растрепанные Митькины волосы, огнем горевшие при утреннем солнце. - Днем ехать жарко, так мои изверги ночью нас везут. Уморили! Я и спать хочу, и пить, и кушать... Слушайте, господа! Давайте-ка устроим маленький пикничок. Ехать еще порядочно. Подкрепимся на воздухе! Дашенька! Ты проснулась?
- А я, Зинаида Петровна, давно не сплю, - раздался из экипажа приятный женский голосок.
Вместе с Печенеговой из экипажа легко выпрыгнула молоденькая девушка с припухшими от сна голубыми глазами, повязанная беленьким измятым платочком. Когда экипажи свернули от дороги в сторону и остановились, Даша подошла к повозке и стала вынимать из-под козел какие-то свертки и бутылки, укладывая все это прямо в густой ковыль.
Верховые спешились в сторонке и отпустили подпруги у коней. Микешка хлопотал около своих лошадей. Свернув из сухого ковыля жгут, смахивал с лошадиных крупов серый налет пыли. Даша при помощи кучера разостлала на траве ковер и скатерть, расставила тарелки с закусками и бутылки.
У экипажа кто-то крякнул и громко рассмеялся. Микешка обернулся. Даша из темной бутылки наливала вино в синюю чашку и угощала казаков и чубатого кучера. Те выпивали, разглаживали усы и благодарили. Даша посмотрела на Микешку, в одной руке держа бутылку, в другой чашку, направилась к нему.
- Не хотите выпить немножко? - спросила она нежным, певучим голосом.
Микешка вдруг так растерялся, что выронил из рук ковыльный жгут.
- Это не крепкое, хорошее вино, - наполняя чашку розовым вином, проговорила Даша.
Взгляд ее больших, смелых глаз был ласков. Вьющиеся волосы густыми прядями лежали на открытой нежной шейке и спадали на стройные плечи.
- Мы тоже всю ночь ехали, - продолжала Даша, когда Микешка выпил и поблагодарил. - Хорошо ехать ночью, прохладно... А я все смотрела, как в небе звезды пролетали... Спать неудобно, трясет... А ваш хозяин смешной, правда?
