В этом году, как и в прошлом, я не собиралась даже навещать родной дом. Уж точно не в этот период, когда окружающий восторг делал пустую квартиру с минимальными намеками на жизнь настолько невыносимой, словно это не обычная жил площадь, а веками заброшенное помещение, единственными обитателями которой являлись разве что бестелесные духи, распространяющие не зло и жестокость, но горечь утраты и заполняющее каждый уголок бесконечное горе.
Нет, в моей жизни не было места для рождества, и я не собиралась даже притворяться, что разделяю всеобщий энтузиазм. Эту волшебную ночь я собиралась провести в лаборатории, будучи единственным человеком, у которого напрочь отсутствовали всякие планы на праздники. И это меня не волновало. Честное слово. Некоторым вещам суждено было оставаться неизменными. Этот год и так подарил мне слишком много счастья и в волшебном, по-семейному теплом рождестве я не нуждалась. Честное слово.
***
It’s the most wonderful time of the year
With the kids jingle belling — доносилось из окна, пока Гарретт, залитый тусклый светом уличных фонарей, сидел на кровати с гитарой в обнимку. Ему даже не хотелось играть, просто в пустой квартире с выключенным везде светом было настолько одиноко, что прикосновения рельефного дерева к теплой коже были лучше, чем вообще ничего.
Прикрыв глаза, он с умиротворением слушал пение, звучащее на улице. В это время года под его окнами практически каждый вечер собирались ансамбли и устраивали рождественские концерты. Он любил эти дни, ощущая себя причастным к тому самому волшебному и уютному празднику, о котором мог только мечтать. И пусть это было всего на полчаса, и он даже никогда не видел лица людей, исполнявших эти песни, этого было достаточно, чтобы после сохраняя в себе трогательные воспоминания о человеческом тепле, греть себя в ледяном аду родительского дома.
Год за годом даже после побега из дома он мчался обратно на зимние праздники, стоило только матери в телефоном разговоре со слезами в голосе намекнуть, как они скучают по своему нерадивому сыну и как бы много для них значило, если бы они смогли собраться все вместе за столом в сочельник и отпраздновать самый семейный праздник в году. И Гарретт моментально срывался с места и возвращался в свой персональный кошмар, потому что добрые и словно даже раскаивающиеся слова в телефонной трубке не имели ни малейшего смысла, стоило только парню переступить порог родного дома. Двери за ним закрывались, а внутри все оставалось ровно таким, как и все годы до того. И вместо теплого семейного праздника Гарретт играл в игру «усыпить внимание родителей, чтобы потом беспрепятственно выскользнуть из дома ночью и сломя голову бежать от них как можно дальше, а в процессе очень постараться не слушать этих демонов в собственной голове, пусть их голоса и звучат в разы притягательнее всего происходящего в реальности».
Только вот непонятно для чего было все это притворство, ведь знали же прекрасно, что даже если в приказном тоне сообщить сыну, что его ждут на ритуальное расчленение души, которое состоится вместо обеда в сочельник, то он все равно не раздумывая ни секунды отправится в путь, чтобы обескровленный сбежать после, в болезненных попытках сохранить последние крупицы сознания. Зачем нужно было обманывать бесконечно наивное сердце недолюбленного ребенка вместо того, чтобы по привычному так, по-домашнему дернуть со всей силы за стальной ошейник вины и притянуть задыхающееся тело, в очередной раз устанавливая власть над своим чадом.
It’s the most wonderful time of the year
There’ll be much mistltoeing
And hearts will be glowing
When loved ones are near
Только в этом году все будет иначе. Пусть его и ждет одиночество в пустой квартире, пока любимая и лучший друг жертвуют своим временем во благо науке или ради помощи нуждающимся. Все лучше, чем потом по кусочкам собирать изуродованные части своей души, каждый раз не досчитываясь очередного осколка, который родители решили сохранить в своей коллекции «боль нашего сына».
Ансамбль под окнами продолжал песнопения, расходясь все громче и громче, пытаясь донести свой восторг и энтузиазм до всех жителей этой улицы и прохожих, спешащих по своим делам. Казалось, что своей энергией и чистой любовью к празднику они зажигали какие-то невидимые источники света, потому что иначе, прикрывший глаза Гарретт, не мог объяснить почему ему так светло в сумерках своей комнаты.
Сжимая гитару еще крепче, он покачивался из стороны в сторону и нежным мурчанием подпевал подходящей к концу песне. А заваленный подушками телефон тем временем надрывался нервной вибрацией, оставляя очередной звонок без ответа. Но Гарретт не слышал или притворялся, что не слышит. Ему было не до этого. На улице проходил концерт, требующий его полного внимания.
It’s the most wonderful time
Yes the most wonderful time
Oh the most wonderful time
Of the year
***
— Криво весит, подними правый конец повыше, — скомандовал темноволосый мужчина в белом врачебном халате, наблюдая за снующими туда-сюда санитарами. Процесс превращения отделения в рождественскую сказку шел полным ходом, пусть и с небольшим успехом.
Разноцветные гирлянды и мишура, конечно, делали стерильно белые стены чуть праздничнее, но вот криво вырезанные снежинки и звездочки вместе с развешенными тут и там картинами с последней арт-терапии, темой которой было «Мое волшебное рождество», тоскливо навевали мысль толи об отделении педиатрии, где больные дети были лишены настоящего праздника и тепла родительского дома, толи о, собственно, отделении психиатрии, большая часть пациентов которого не то что не радовалась рождеству, но и в целом была неспособна испытывать радость, находясь в крепких оковах своих диагнозов.
Но весь мед персонал из рук вон лез, старался превратить бездушные коридоры больницы во что-то хоть чуть-чуть отдающее ароматом хвои и мандаринов. Чтобы у тех, кто еще не был сломлен окончательно, появилась пусть и слабая, может даже вымученная, но улыбка.
— Питер, я как раз тебя искал. У тебя вся неделя забита, да?
Мужчина перевел взгляд со все еще пытающегося выровнять мишуру санитара на бесшумно подошедшего главу отделения психиатрии.
— Да. Неделя перед рождеством — горячий сезон для депрессий, неврозов, тревожностей. Некоторый постоянные клиенты ко мне уже как на курорт ездят. Сначала помотают нервы своему терапевту, а потом как ни в чем не бывало отправляются за стол к любящей семье. Господи, благослови психотерапевтов! Все еще криво, опусти правый конец на сантиметр, — прерывая свою жалобную речь, только чтоб исполнить свой долг прораба, Питер в очередной раз делал то, что его начальник обозначил как «довольно странный, но действенный защитный механизм».
Нельзя же было в открытую заявить уважаемому коллеге, что, честное слово, это работа становилась невыносимой. Не то, чтобы Питер не любил свою профессию или не стремился помогать несчастным. Все было так, но нужно же и меру знать. Одно дело, когда в течение целого года умеренным потоком к нему текут клиенты со своими проблемами средней тяжести, без каких-либо дедлайнов для ожидаемой помощи, и совершенно другое — то, что из года в год творится в период зимних праздников. Все, кто остальные 11 месяцев вполне спокойно отмахивались от любых тревог и переживаний, внезапно решают, что этот год обязательно должен стать последним для их надорванной психики и что светлое рождество они должны провести уже спокойными и счастливыми людьми, чтобы потом совершенно обновленными со стабильной психикой шагнуть в новый год. И вот такие вот амбициозные люди наводняют ординацию Питера с нереальными требованиями исцелить их за два сеанса. А им ведь и объяснить, что он не волшебник, который напоит их чудесной микстуркой, обеспечивающей безоблачное будущее, совершенно невозможно. Вот и приходится из кожи вон лезть, чтобы избегать таких энтузиастов. Как будто кроме них проблем не хватает.
Ей богу, Питеру вообще не до подобных личностей. Уж точно не в рождественскую какофонию обострений даже у собственных клиентов, которые, казалось бы, никогда особо больными и не были. Что уж говорить о действительно несчастных пациентах из отделения, за которых Питер тоже по-своему был ответственен. В общем и целом, рождество — лучшее время в году. Иначе и не скажешь.
