— Ты прав, пора заканчивать этот шекспировский роман. Дай мне телефон.

Я быстро вбила в протянутый аппарат свой номер и перезвонила, чтобы сразу сохранить его. Дело было сделано. Ощущалось это довольно странно, словно этой простой деталью мы привязали себя друг к другу, но это ощущение не было тяжелым, а скорее успокаивающим.

— Я обещаю звонить тебе или хотя бы писать каждый день. Ты меня не потеряешь, а я не потеряю тебя. Удивительные чудеса нынче доступны каждому, — он беззаботно улыбнулся, словно речь вовсе не шла о болезненном заточении в доме тиранов на столь длительный срок.

— Гарретт, ты всегда возвращаешься домой и всегда потом сбегаешь. Какой в этом смысл? Если ты чувствуешь необходимость быть с ними, почему уходишь? — мой вопрос не был тактичным, но я должна была знать.

— Я дурак и возможно больной, поэтому всегда возвращаюсь, но ухожу я от них, потому что кто-то должен меня защищать. Я не обманываю себя и прекрасно понимаю, что мои собственные родители медленно меня убивают и когда дело заходит слишком далеко, я должен брать себя в руки и ставить собственную жизнь превыше их желаний. И знаешь, что меня каждый раз сильнее всего тяготит в этом решении? Мои родители были бы куда довольнее, если бы я просто убил себя.

========== XX. ==========

Неделя после того звонка была моей последней экзаменационной в семестре. И каждый ее день Гарретт был рядом, тихо сопровождая меня к концу этого ада.

Когда был сдан последний экзамен мы провозгласили это трехкратным «Ура!» и по традиции собрались праздновать в родной кофейне. Все были так рады, словно я вернулась из долгой рабочей командировки, несмотря на то что, по сути, я проводила с ними так же много времени, как и прежде.

— Наша малышка наконец-то вернулась к нам! — радостно объявил Марк, поднимая бокал с шампанским.

— Вы серьезно, что ли? Я была здесь чаще чем дома! — я понимала, что они имели в виду, но не возмутиться было невозможно.

— Ты была далеко-далеко от нас. С возвращением домой, — Гарретт поддержал общее настроение, с веселой улыбкой целуя меня в макушку. Я покраснела, раньше парень никогда не показывал наши отношения при людях. Ребята это тоже заметили и соответствующе отреагировали. Эмили захлопала от умиления и восторга, Марк хохотнул, а Питер был в своем репертуаре.

— Ребята, ну вы бы уединились для начала!

Вечером продолжался в таком ключе с шутками, подколками и атмосферой семейного единения — все, за что я так любила наши празднования.

После выпитой бутылки Эми по обыкновению исчезла где-то на кухне, по-матерински хлопоча, чтобы все были сыты и довольны. Марк и Питер начали разговор на сложную и спорную тему и были полностью поглощены дискуссией, а мы с Гарретом вышли подышать воздухом на освещенную фонарями улицу.

Июньский вечер был ласковым как объятия нежного кудрявого мальчика. Я поддалась ему, несмотря на терзавшую меня весь вечер тревогу. Парень обнимал меня со спины, соединив ладони на моей талии. Я запрокинула голову, нежась в его чутких руках. Эти объятия были с оттенком горечи, и я знала, что последует за ними.

— Лайла, — прошептал он практически мне на ухо.

Я недовольно застонала. «Не надо, только сейчас. Не порть этот вечер».

— Лайла, я уеду сегодня.

Слова были произнесены. Июнь был убит выстрелом в сердце.

Я вывернулась из его рук и отошла. Было глупо обижаться, но чувства редко бывают рационально оправданными. Я ничего не могла поделать с ощущением, что он меня бросает. Разумные доводы не имели для меня смысл в тот момент, все что я знала — это то, что я останусь одна.

— Лайла, — Гарретт не решался подойти. Он знал, как я себя чувствовала. Он всегда все знал, но в этот раз не мог сделать ничего, чтобы это отравляющее чувство исчезло. — Лайла, пожалуйста, не позволяй мне уехать, не попрощавшись с тобой.

Я разозлилась на себя и на него, на его родителей и на эти отношения. Я чувствовала себя беспомощным маленьким ребенком, у которого отбирают только что подаренную долгожданную игрушку. Злые слезы брызнули из глаз, я сжала зубы и руки, чтобы не дать рыданиям вырваться из груди. Я так часто плакала на глазах Гарретта, что это уже становилось унизительным.

— Лайла, я очень скоро вернусь, и я буду звонить и писать каждый день. Ты не останешься одна, я обещаю. Я буду рядом, Лайла. На расстоянии вытянутой руки, если ты будешь носить телефон с собой. Я обещаю.

Он обошел меня, чтобы не навязывать прикосновения и видеть мое лицо. Он всегда знал, что и как нужно говорить и делать. Этот чертов мальчишка всегда знал, как я себя чувствую.

Я глотала злые слезы, не слушая его и не желая смотреть. В тот момент мне было все равно на его обещания, я чувствовала февральский холод одиночества и страха.

— Лайла, посмотри на меня. Пожалуйста, посмотри, — он мягко взял меня за плечи и наклонился, чтобы заглянуть мне в лицо. Я все еще была зла, поэтому вскинула голову и вызывающе посмотрела ему в глаза. Но моей дерзости на долго не хватило, потому что теплые ореховые глаза смотрели так же как всегда: с огромной любовью и заботой. Я ощутила себя ужасно глупой и неблагодарной. У меня больше не было сил терпеть эти злые одинокие слезы, и я как маленькая девчонка бросилась ему в руки, чтобы меня приласкали, погладили по головке и еще сотню раз пообещали, что все будет хорошо и одна я больше никогда не останусь.

— Я очень скоро вернусь и всегда буду рядом. Все будет хорошо, я никогда не оставлю тебя одной. Я обещаю, Лайла. Я тебе обещаю, — он гладил меня по волосам и приговаривал одно и то же мягким успокаивающим голосом.

В его руках я действительно была ребенком, все той же маленькой девочкой, которая, надрываясь, кричала одна в квартире, звала маму и понимала, что никто не придет и никому она не нужна. Только в этот раз я действительно не была одна и только в его объятиях я почему-то начинала верить, что это невыносимое одиночество больше никогда не повторится. Один Гарретт заставлял меня поверить, что человек, которому я всегда была нужна, наконец-то нашел меня и никогда не отпустит.

— Если ты хотя бы раз в день не будешь давать о себе знать, можешь не возвращаться. Я не буду ждать тебя, если ты позволишь себе хоть на день забыть меня. Ты понял, Гарретт? Я не буду ждать тебя, если ты заставишь меня думать, что я тебе больше не нужна, — я отстранилась немного, чтобы запрокинуть голову и высказать свои капризные требования прямо ему в лицо.

Дважды повторять не надо было. Парень с очень серьезным видом кивнул и снова крепко прижал к себе, немного укачивая в объятиях.

— Лайла, ты мой ангел, единственная причина, по которой я живу. Я ни на секунду не смогу забыть тебя.

И этот чудесный момент, как и каждый до этого, мастерски разрушил тот самый человек, который по всей видимости годами оттачивал свое мастерство на других людях, чтобы потом разрушать отношения своему лучшему другу. Да-да, в этот трогательный момент на сцене появился Питер.

— Ребята, я все понимаю, любовь-морковь все дела, но мы вообще-то сегодня возвращение Лайлы празднуем, а вы от нас сбежали! Так нельзя, так не делается! — вероятно выпитое шампанское сыграло свою роль, и парень стал просто невыносимо активным и разговорчивым.

— Говорил я Марку, что ему нельзя даже безалкогольное пиво. Никто меня не слушает, — Гарретт тихо проворчал, озвучивая мои мысли. Я захихикала, несильно пихая его в бок, давая понять, что полностью поддерживаю его негодование.

А внутри под громогласное сопровождение Питера мы разрушили еще одну идиллию, но ребята по всей видимости были либо слишком долго женаты, либо уже достаточно дружили с парнями, чтобы полностью игнорировать любой шум, производимый невыносимым психотерапевтом. Они как стояли, прижавшись друг к другу, так и стояли еще несколько минут, пока неугомонный Питер открывал следующую бутылку и всем разливал. Мы с Гарреттом были умилены видом супружеской пары, которая нам всем выступала в роли родителей, но тем не менее наш озабоченный взгляд был прикован к парню, который держался совершенно трезво, если не считать хлещущей через край энергии. Но делать было нечего, отбирать у него из рук алкоголь никто не собирался, и мы с моим кудрявым мальчиком в унисон беспомощно вздохнули и в качестве поддержки друг для друга взялись за руки и переплели пальцы.