Глава 1

В комнате, тускло освещённой лунным светом, висела гробовая тишина. На письменном столе, изредка надрывая эту тишину хрустом, оттаивал завёрнутый в полотенце пакет с замороженными грибами. Тут же валялось множество таблеток. Одни из них были упакованы в блистеры, другие высыпаны из пузырьков. Большие и маленькие. От белых до фиолетовых. Гладкие и шероховатые. С буковками и без. От безвкусных до невозможно гадких. Объединяло их только одно – все они были предназначены для облегчения головной боли. Подобно одной из этих таблеток на стоящем рядом диване неподвижно лежал Николай. Его взгляд был прикован к трещинам на потолке. Казалось, что они, убегая из поля его зрения, перебирались на стену позади него, спускались вниз, крались по скрипучему полу и, в один прыжок оказавшись на его голове, расползались по ней от макушки во все стороны, после чего подкатывавшая тошнота заставляла его соскакивать с дивана и устремляться к унитазу. Выворачиваясь наизнанку и выдавливая из себя скудную порцию желчи, Николай каждый раз испытывал мимолётное облегчение и, крепко сжимая голову ладонями, бережно нёс её обратно на диван. Невыносимая боль распирала голову с самого утра. Каждый день. Уже больше месяца. Таблетки перестали помогать. Временами даже хотелось удавиться. Теперь Николай понимал безнадёжно больных, понимал, как они готовы поверить во что угодно, в любое чудо, только бы облегчить свои страдания. Он и сам, наверное, согласился бы сейчас и пить мочу, и натирать чем угодно свою голову, даже испражнениями, скажи ему только кто-нибудь, что это поможет. Решив, что если он переживёт сегодняшнюю ночь, то утром, непременно, отправится в поликлинику. С таким твёрдым намерением Николай в очередной раз возвращался из туалета, но, не дойдя до дивана, остановился у окна. В свете фонаря, как в глицерине, пышными хлопьями медленно опускался снег. Он продолжал падать быстрее и быстрее. Быстрее и быстрее. Прямо на глазах всё вокруг побелело. И в этом не было бы ничего странного, если бы не июль, если бы не самая середина лета. Видимо, там наверху окончательно посходили с ума, иначе бы такое не было возможно. Поднялся ветер. Николаю не верилось, что это происходит наяву. Хотелось открыть окно и убедиться, что никакого снега нет, хотелось ощутить движение тёплого наполненного ароматами цветочных клумб воздуха, хотелось услышать стрекотание ночных насекомых и тихий шелест листвы. Но так было спокойнее. Ведь окажись это всё на самом деле, в квартиру ворвался бы вихрь, несущий вперемешку листья и снег, и так же легко унёс бы Николая прочь. Пока он об этом думал, бешено мечущиеся снежинки превращались в град, и слышалось, как их грузные тела глухо разбиваются вдребезги о подоконник. С густых крон деревьев теперь уже толпами срывались листья. Зелёные, ещё полные жизненных соков, бегущих по их жилкам, они после непродолжительного полёта падали на снег, где их добивало градом. Раскачивающийся долговязый фонарь запутался в налетевшем на него полиэтиленовом пакете, отчего его жёлтый треугольный свет сделался красным. Всё вокруг приобрело жуткий оттенок. Безобразные тени метались по двору, будто не зная, куда деться в этом хаосе, тем самым привнося в него свою лепту. Усиливающийся ветер ломал облепленные снегом ветви деревьев, которыми они, как руками, размахивали из стороны в сторону, будто протестуя против творящегося безумия. Очень скоро к их протесту присоединилась группа людей, выбежавших из-за угла дома напротив. По двое они растянули простыни, на каждой из которых был один и тот же лозунг «ВЕРНИТЕ ЛЕТО!!!». Протестующие все до одного были в полосатых пижамах и босиком. Они ходили под фонарём, потряхивая простынями, смотрели куда-то вверх и что-то кричали. Незамедлительно по обе стороны от беснующихся появились белые больничные «Газели» с выключенными фарами и проблесковыми маячками. Из продолжавших дымить автомобилей высыпало большое количество сотрудников здравоохранения, которые сразу же принялись валить демонстрантов в снег, лупить их резиновыми молотками и кутать в смирительные рубашки. «А ещё говорят, что с ума по одному сходят. Когда наверху все спятили, не мудрено, что и у людей крыша поехала», – подумал Николай. Наблюдая с высоты третьего этажа за всей этой вознёй под фонарём, он вдруг почувствовал, что и на него кто-то смотрит. Пробежав по картине происходящего, его взгляд уткнулся в высоченную фигуру в медицинском халате, который, как и снег, в свете фонаря казался окровавленным. Верзила, заложив руки за спину, стоял и смотрел прямо на Николая, по крайней мере так ему показалось. Николай отошёл от окна и лёг на диван. Через пару минут раздались удары в дверь. Тон у этих ударов был более чем приказной. Но Николай оставался неподвижен, он уже не раз слышал про людей, которые по ошибке попадали в дурдом, и ему никак не хотелось оказаться в их числе. Скрипнула дверная ручка, но дверь была заперта. Последовала новая серия ударов. С потолка посыпалась извёстка. По всей вероятности, теперь уже били ногами. Наконец, наступила тишина. Затаив дыхание, Николай продолжал лежать на диване. Ему хотелось встать и задёрнуть штору, но казалось, что верзила в белом халате продолжал стоять и вглядываться в его окно, готовый при малейшем шевелении снова броситься к двери и на этот раз непременно до него добраться. За всем этим Николай не сразу осознал, что голова его стала болеть гораздо меньше, и совсем прошла тошнота. Но, несмотря на это, уснуть он не смог. В полудрёме перед глазами продолжали носиться причудливые тени. Падающие листья покрывали собой людей в смирительных рубашках, и те превращались в кучи. Потом эти ворохи вспыхивали кострами, от которых валил густой белый дым, и они, как рыбы, широко раскрывали чёрные рты, но так же, как рыбы, оставались безмолвны. В какой-то момент Николай оказался окружён чадящими кучами. Сквозь пелену молочного дыма проступили очертания чёрной как смола высокой фигуры бойца Народно-революционной армии, в руках которого были неизменные знамя и труба. Боец наклонился к самому уху Николая и попросил, когда ему доведётся быть на железнодорожном вокзале, передать Ленину, что рядом с центральной площадью выстроили храм, и, видимо, их самих скоро сдадут на металлолом. После этого, вытянувшись в струну, боец поднял знамя и поднёс к губам трубу. Он усердно раздувал щёки, но инструмент предательски молчал. Дым, окутывавший чёрную фигуру, становился всё гуще и гуще, пока не превратился в большую смирительную рубашку, ремни которой стянули тело бойца. Его щёки упорно трубили безмолвную тревогу до тех пор, пока последними не растворились в дымовой завесе. Тлеющие кучи хором открывали рты, и Николаю казалось, что он слышит их немые крики: «Бросай курить! Сдохнешь от рака! Отрежут ноги! Инфаркт, как у Бродского! Инсульт, как у Белого! Бросай курить! Сдохнешь от рака!» Парень оступился и упал. Кучи продолжали смыкать кольцо. «Жарко… Наверное, я в аду», – подумал Николай и крепко зажмурился.

Когда он открыл глаза, уже светало. Соскочив с дивана, Николай никак не мог понять – то ли проснулся, то ли не засыпал. Подойдя к окну, он замер в недоумении – во дворе не было и следа ночного бесчинства. Даже фонарь, и тот ещё лил свой привычный жёлтый свет. «Наверное, когда я проснулся вчера утром – это всё ещё было продолжением сна, и весь вчерашний день был сном, а теперь я действительно проснулся», – размышлял Николай. Но одних умозаключений ему было недостаточно. Для верности он взял коробок, чиркнул спичкой и затушил её двумя пальцами. По крайней мере, теперь он был уверен, что проснулся. Дальше – календарь. Если вчерашний день – это сон, то сегодня должно быть пятнадцатое июля. Но на экране телефона предательски высветилось шестнадцатое. Николай объяснил себе и это, посчитав, что, не спав до этого двое суток подряд, он просто-напросто проспал с вечера четырнадцатого до утра шестнадцатого – такое с ним уже однажды случалось. Теперь всё стало на свои места, но от этих раздумий у него вновь стала пухнуть голова. Тут Николай вспомнил о своём намерении отправиться в поликлинику. И пускай оно пришло ему во сне, но с головной болью действительно нужно было что-то делать. Он стал осторожно собираться, двигаясь так, будто голова его была вовсе не голова, а ведро, до краёв наполненное расплавленным свинцом. Уже переступив порог, Николай достал из кармана пачку, на которой была изображена почерневшая нога с надписью «ГАНГРЕНА». Не разуваясь, он прошёл в комнату, переложил содержимое пачки в отцовский портсигар и, посмотревшись в зеркало, закрыл дверь.