Впрочем, вернемся к моему повествованию. Выпроводив посетителя, Кощей некоторое время походил из угла в угол, потирая плоской ладонью лысину, поискал что-то в своей картотеке, даже вынул пару дел, но открывать их не стал, а только поизучал сафьяновые изящные папки.

Потом вспомнил, что на двенадцать дня назначен у него массаж в одном из балийских спа-центров, привычно сотворил портал и нырнул в него, позабыв в задумчивости сменить парчовый халат и турецкие туфли с золотым шитьем на более подходящую одежду. Ничуть не смущаясь своим диковинным видом, он гордо прошел мимо туристов обоего пола с их неизменными шортами и майками и в той же задумчивости приземлился, наконец, на столик массажистки. Массажистка – невысокая, крепко сложенная женщина средних лет – быстро вымяла из Кощея нужное знание. Был-был должник у Кощея, который мог помочь в этом сложном деле!

И это был Дегустатор. Великий Нос. Потрясающий вкусовой сосочек. Существо, которое могло распробовать любого и повесить на него четкий не вызывающий сомнений ярлык.

Так что со стола бессмертный старик встал вполне довольный собой и внимательный к мелочам. Мановением брови обратив халат и туфли в атласную рубаху романтического фасона, темно-синие брюки, алый широкий пояс и сапоги козловой кожи, он на глазах у изумленной балийки облачился в этот пиратский костюм и шагнул в дверь.

А вышел совсем в другом месте, и даже совсем в другом времени.

Совсем другое место, то же время

Вытянуть ноги не было никакой возможности. Хотелось бы думать, что это связано с их необыкновенной длиной. Но – увы! – ноги у Даши, хотя и стройные, и красивые, были длины самой обыкновенной. Просто в «Сапсане» так тесно поставлены кресла, что даже ногам самой ординарной длины места не хватает. Впрочем, Даша уже привыкла к поездам. Частые командировки входили в ее должностные обязанности, и в них даже были свои прелести. Москва – дорогой город, родственников там нет, и когда бы еще она попала в столицу? Когда бы увидела Красную площадь, и Манежную, и странные лабиринты улочек, разбегающееся по кругу, так не похожие на прямые строгие магистрали Петербурга?

И уж, конечно, ни за что бы она не могла вообразить это радостное чувство приближения к дому, когда поезд несет тебя на северо-запад, к родному городу, к родной квартире, к родному Хэму.

Жалко, что он не может встретить ее на вокзале – пока день долог и каникулы, муж работает в две смены. Впрочем, багажа у нее – только ноутбук и небольшая сумка. Хотя, конечно, вырвавшись на волю из кондиционированного фальшивого воздуха вагона, хотелось бы встретить родное лицо. Поэтому Даша бессознательно вглядывалась в лица людей на перроне. Ой! Кто это? Бабушка! Что она тут делает? Что случилось? И девушка, не чуя ног, бросилась к Марье Михайловне.

– Что-то с родителями? Что-то с Хэмом?

– Да нет, родная, что ты, успокойся. Дома все в порядке. Вот во дворе у нас…

Неужели страшное произошло в семье Петуховых?

– Кондратьевна заболела. Совсем плоха стала. Лежит, не встает. В больницу не хочет. Помирать – Марья Михайловна всхлипнула, – говорит, помирать дома сподручней.

– Как помирать? Да она же еще совсем не старая.

– А кто ее знает, сколько ей лет… Может, семьдесят, а, может, и восемьдесят. В паспорт-то я к ней не заглядывала.

Между тем Даша уже собралась и легкомысленно, как то свойственно молодым, решила, что уж она, с ее целительной силой, быстро найдет, что не в порядке с доброй старушкой, и вылечит ее.

Сразу видно, как мало она знала об упрямстве Кондратьевны.

Во дворе на Лиговке

– Сказала: помирать буду, значит, буду помирать! – упорствовала добрая волшебница.

Лежала она на узенькой железной кровати с панцирной сеткой, которая магической силой еще удерживалась в упругом состоянии, несмотря на полувековую службу (кстати сказать, служила она каким-то неизвестным людям, пока Кондратьевна лет десять назад не купила ее за гроши на блошином рынке и не приволокла собственными руками в свою маленькую квартирку). Под голову старушки были подложены две подушки, на тумбочке возле кровати стояла чашка с чаем и долькой лимона, а на блюдечке лежали любимые ею «Раковые шейки».

– Что меня лечить, если время пришло? Что мне еще тут делать? Силу свою я Анюте завещаю, а больше у меня ничего ценного и нету. – Два великовозрастных внука-оболтуса, зашедшие навестить бабку, встрепенулись на этих словах и посмотрели вопросительно. Взволновали их не слова о совсем неведомой им силе, а предположение, что полоумная старуха и квартиру свою (ценой не меньше шести миллионов) подарила неизвестной Анюте.

Кондратьевна устало вздохнула, угадав их мысли. В прежние времена она, может быть, и посмеялась бы над корыстными внучками, но теперь поспешила их успокоить

– Да уж квартиру-то я вам отписала, не бойтесь. Что обещано, то получите.

И оболтусы, просветлев лицами, принялись прощаться. А что им тут еще делать – все самое главное они узнали.

Едва за внуками закрылась дверь, как Даша склонилась над больной.

– Ну, что? Где болезнь-то? – спросила через пятнадцать минут Мария Михайловна.

– Да нет никакой болезни. Давление низкое. Холестерин высокий. Две грыжи в позвоночнике. А больше, вроде, ничего. Никаких смертельных болезней не чувствую.

Кондратьевна слабо улыбнулась и кивнула:

– Я же говорю, Дашенька, время пришло. В жизни не осталось никакого вкуса. Ни цвета, ни запаха. Никакого интереса. Пришло время мне, старой, помирать.

Ну, вот что тут поделаешь! Если что втемяшилось в голову старой женщине, ее ни за что не переубедишь. А уж если это не просто старая женщина, а старая волшебница, то пиши пропало! Неужели пришло время прощаться с Кондратьевной?

Дегустатор

Он словно бы нисколько не изменился с тех давних пор, как Кощей видел его в последний раз. Как и тогда, он сидел за дальним столом в самой грязной и вонючей таверне Тортуги, заставленным пустыми бутылками из-под дешевого рома, заваленным грудами табачного пепла. Как и тогда, он тянул из огромной кружки пойло гнусного качества и потягивал из трубочки еще более гнусного качества табак. Только так Дегустатор мог хоть как-то снизить свои необычные способности.

– Фу-фу-Фу! – вскричал он, едва Кощей переступил порог таверны. По правде сказать, он издал звук, скорее напоминающий «пф-пф-пф» – из-за трубки, зажатой его желтыми крепкими зубами. – Прежде русского духа мы и слыхом не слыхивали, и видом не видывали, а нынче русский дух к нам сам пожаловал!

Кощей несколько смутился – он любил все эти старинные церемонии сам, и любил, чтобы их соблюдали и другие.

– Да-да-да, – торопливо пробормотал он, стараясь скрыть удовольствие, – конь на обед, молодец на ужин. По правде сказать, старина, нынче я по-простому, без коня.

– Ну, – хлебнув здоровенный глоток из кружки, сказал Дегустатор. – Ты же знаешь, старина, я – человек простой и давай сразу, по-простому, вываливай, что у тебя на душе. Что тебе запонадобилось от меня?

– Я хотел бы, чтобы ты кое-кого распробовал.

– И кого же из тех, чьи запахи витают вокруг тебя, словно обеденный пар вокруг горшочка свинопаса? Надеюсь, ты припас для меня что-то поинтересней служки или массажистки?

– Нда. Ты бывал в Петербурге?

– Несколько раз. И каждый раз неудачно. Не мог найти подхода ни к тамошним дамочкам, ни к тамошней шпане. Какие-то они с выкрутасами, – Дегустатор выбил пепел из трубки и принялся уминать в нее свежий табак зеленоватым большим пальцем.

– Ну, вот его и распробовать надо.

– Что сам город?

Кощей кивнул.

Дегустатор задумался. Губы его причмокивали, раскуривая трубку, а ноздри раздувались. Наконец он крякнул, хмыкнул и закричал громовым голосом:

– Марта! Марта! Корова иерихонская, не видишь, что ли, ром кончился! – К столу тут же подскочила тощая девчушка в лохмотьях с двумя бутылками.

– Вот за что люблю Тортугу, так это за ее славный ром. И в этой таверне он самый ароматный!