– Что? Впрямь настоящий тролль? – одновременно спросили Мона-Даниэла.
– А бывают ненастоящие? Хм… Уж вам-то, трёхсотлетние «девоньки малы» мои, чему удивляться? – ни открывая ни глаз, ни губ проговорил месмерист Цельнов, – Натуральный! Повелитель Гор и Вод! –Андрей открыл один глаз – сын Бора и Бестлы – открыл второй – внук Бури, брат Одина – открыл наконец «третий» – Как успехи, Алёна Игоревна? – он уже улыбался – Метла удобна?
Молодая женщина еле успокоила «летательный аппарат», весь гудящий и трепыхающийся, и не желающий обращаться в «подметательный». Поправила волосы, выпрямила спину и с задором лётчика-стажёра ответила:
– Отлично, Мастер! Здравствуйте все!
К столу подошла высокая стройная девушка с летящими до сих пор волосами, с «неслышной» интеллигентностью и сдержанным шиком в наряде язычницы. Следует сказать, что умудрённому человеку было заметно, что «весёлость» была слегка напускной. Магия всегда чуть печальна. А приподнятое настроение Алёна объяснила просто:
– Я вновь сочиняю! Моя музыка сейчас летала с другой, чудесной музыкой! Это Зодиакальные Мистерии! Сегодня я долетела до созвездия Овна! И эта Мистерия так хорошо легла на мой бубен! Или бубен на неё?… Не важно! Как жаль, что почти все люди не летают, как мы! Их мир, этот земной, видимый мир, так обманчив и неоднозначен! Так жаль…
– И не только люди… – задумчиво продолжила Алиса – Вот моя Гусеница… Вся синего цвета, курит кальян и требует от всех неизменности личности и высокой морали… Как можно быть настолько глупой?!
Алиса представилась и представила Венедикта.
– До, ре, ми, ер… – шаловливо напела Алёна – Как хорошо, когда рядом любимые писатели: До – Доджсон, Ре – Ремарк, Ми – Михаил Булгаков, ну и Ер – Ерофеев… Вы же, Веничка, любите неправильность?…
– Очень.. Но смущает, когда их много… Когда в одном месте столько очаровательных…, «ведьмочек»…
– Тост! Прошу поддержать! – Алёна Игоревна подняла бокал «Луи Рёдерер» – За нас, Одиссеев!
– За путь! – Алиса выросла до «18+» и взяла в руки бокал шампанского.
«Рёдерер» было очень созвучно и «Ре», и «Ер». Пусть даже они и привыкли к более крепким напиткам.
* * *
Есть город, который я вижу во сне,
О, если б вы знали, как дорог
У Чёрного моря явившийся мне
В цветущих акациях город,
В цветущих акациях город…
У Чёрного моря…
– Ах, славно! Славно у тебя тут, Саввик! – Гоша-«Кит» поднял бокал шампанского «Просекко».
Они уже выпили одну бутылку шампанского «Одесса» и одну шампанского «Киев».
– За встречу! За Одессу! За эту вечную песню нашей любви к родной Одессе! – Савва Арсеньевич выпил и поставил пустой бокал на рояль, подцепив вилочкой кусочек сыра.
Именно так, начиная каждую встречу с этой песни и исполняя её за вечер не менее трёх раз, старые друзья сидели на втором этаже дачи Черского уже третий час. Савва играл, а Григорий пел. И пел красиво, с трепетной красотой тембра и широтой диапазона Паваротти. Однако был и недостаток. Имея прозвище «Кит» (и от фамилии Китаврасов, и от схожести с телосложением кита), Гоша уступал в весе и росте итальянцу. Весил он лишь 137 кг, а росточком был 189 см. Однако к концу этого весёлого, хмельного и праздничного вечера, уничтожившего в хлам всё несовершенство мира, произошла характерная неправильность: вес и рост Гришки сильно преувеличились. Да, определённая «гордынюшка» была свойственна литератору и журналюге Григорию Фёдоровичу. Сейчас он весь как-то раздулся. А не нужно столько пить и есть! Ну зачем вот гость «слопал» столько мяса и устриц? Зачем его седая, короткостриженная голова, посаженная на «бычью» шею, да ещё с каким-то «горбом» сзади, сейчас пучила глаза и дула губы? Это ей, голове, совершенно «не шло»! Вот ноздри раздувать – это было мило! Это подчёркивало бессознательно-экзистенциальную сингулярность застолья, когда «гордынюшка» переходит в «гораздость». Ну, а уж «гораздость» в «дурёж»… Непременнейше! Кто понимет…
Такой день друзья называли «День на дне, или Блямсдэй». А вечер – «Вечер на рее». Да, их подсознание то уходило на дно, а то всплывало «китом», а сознание свободным парусом болталось на реях краткой праздности. Иной раз оно хотело совсем уже «отвязаться» и превратиться в пиратский флаг. Но как всегда – настоящей «гораздости» мешало высшее образование. И «углупиться» в праздность очень даже мешало: у них были мысли. И они обменивались. Сейчас в круг их бесед попадали то Леопольд Блум, то Кот Леопольд… Конечно же, имя Леопольд не могло не подтянуть к себе Захер-Мазоха. Нет, мы не намекаем, за какое место его подтягивали… Будем считать, что за «фон». Леопольд Фон За-хер-Мазох. На «фон» и «захер» сразу отзывался и Сэмюэл Беккет… На запашок абсурда кто только ни пёр! Разумеется захаживал Альфред Хичкок, похожий на захлебнувшегося болотной водой Дуремара. По этой причине, видимо, он был наполнен «трепетом» (то бишь, триллером) и был «подвешен» за петлю «тревоги ожидания» (то бишь саспенса). Ясно, что эта модерновость булькала у него в мозгах и в животе. Круг бесед не мог быть замкнут без Жана Мари Люсьена Пьера Ануя. Причём его образ «оттопыривался» более Жаном и Пьером, нежели Мари. Ну не простой же автор! Может поднять, например, «розово-голубые» темы. Поднять, да как бросить! Ну ясно куда – в «Бурный поток»… Литература каждые пятьдесят лет, говорят математики, должна «просраться» до пустого множества. И тогда новый, чистый анус «выдаёт на гора» нового «Ануя». Было же: взяло и выдало в Латинской Америке всех этих «Хулио Кортасаров». И те, чуть что, сразу в сюр! И Жан Кокто, и Кафка им не указ! Эх, жаль, что наших «сорокиных» с «пелевиными» они не знают! Вот бы насладились!
Разумеется, что теперешний стёб Саввика и Жорика (так Савва называл Гришу после ужина), был не только по причине употребления столь «мужественных» имён «Леопольдов» и прочих «Люсьенов» с «Альфредами». Черский только недавно прочёл новый роман Китаврасова, который неожиданно для почитателей пера Григория Фёдоровича, оказался в полистилистике жанров: и постмодернизма, и абсурда, и сюра. Но более всего – это психологический триллер. Написан роман дерзко, с намеренным эпатажем и желанием шокировать читателя! Но, разумеется, не пошленькой «клубничкой», а болевым ударом в совесть.
Сейчас друзья сидели в «овальном кабинете» и трепались. Душевно, не позволяя пустой глубокомысленности мешать хорошей беседе «тёртых» в искусстве профессионалов. Этот «овальный кабинет» был любимым местом и хозяина, и гостя. Отец Саввы построил его на втором этаже дома. В плане он имел вид эллипса. Стены – дюраль и стекло. Сверху крыша в виде парящей чайки. Из дюралевой обрешётки и толстого оргстекла. Прочно, воздушно и очень красиво! Ощущение света и полёта! А уют создавали двойные шторы: тонкие шёлковые белые и более плотные голубые. Внутри кабинета по периметру стояли: рояль, два дивана, четыре венских кресла и письменный стол. Сейчас на письменном столе стояли закуски, а бутылки с напитками, бокалы, стопочки и фужеры – на рояле. На рояле же стоял тяжёлый старинный бронзовый подсвечник. На столе – лампа с зелёным абажуром. И люстра в центре потолка тоже была в виде зелёного абажура, только из шёлковой ткани. И подсвечник, и лампа, и люстра помнили ещё молодого деда Саввы, Игоря Елисеевича Черского, которому и прослужили до его смерти, и были унаследованы отцом Арсением Игоревичем.
Такие вещи, как эти светильники, как фамильное серебро или семейные альбомы, как разные другие предметы на даче и не были собственно просто предметами. Это были «светлячки-хранители» Рода! Духа его… И когда стемнеет и эти «светлячки» зажгутся, «овальный кабинет» будет казаться небесным кораблём пришельцев, но не чужих каких-то инопланетян, а своих «ушедших пришельцев»!
