– Я ничего не могу сказать вам. Вы уже решили, где будете ее искать?
– Нет…
В это время раздался телефонный звонок. Муж Нины кинулся к телефону:
– Да, это я… – Он, закрыв глаза, довольно долго кого-то слушал.
– Что случилось? – спросила Наталия, уже догадываясь о том, что произошло что-то очень страшное и непоправимое.
– Позвонил мой давнишний друг, помощник прокурора. Он сказал, что мне необходимо немедленно приехать на опознание женщины, которую нашли на обочине дороги в нескольких метрах от железнодорожного переезда. Но он-то знает Нину, утверждает, что это она… – Передреев говорил так, словно каждое произнесенное им слово приносило ему нечеловеческие страдания. Казалось, еще несколько мгновений – и язык откажется повиноваться ему.
– Я отвезу вас. – Скользнув взглядом по большим напольным часам, которые хорошо просматривались из прихожей, Наталия отметила про себя, что уже через пару часов начнутся занятия, а она по уши увязла в этом криминальном деле. От всего пережитого и усталости ее подташнивало.
– Куда надо ехать? – спросила она Передреева уже в машине.
– В центральный морг, – сказал он высоким фальцетом, словно его голос, равно и как его самого, застали врасплох.
Наталия шла за ним по гулким, выложенным кафелем коридорам, и ей казалось, что их шаги совпадают с ударами сердец. При входе их встретил человек в белом халате.
– Глеб Борисович, прошу сюда.
Они вошли в небольшой зал, воздух которого напоминал ядовитый густой прозрачный студень, где на столе лежала обнаженная женщина с русыми короткими кудрями, словно откинутыми ветром за уши. Чистый высокий лоб, как будто нахмуренные брови и плотно закрытые веки. Под глазами залегли черные полукружия, скулы заострились, щеки впали, губы казались искусанными в кровь. На белом гладком теле ни единой ссадины, и только в области сердца чуть заметный прокол с запекшейся – в форме небольшой изюмообразной родинки – кровью. Передреев сначала не знал, что ему делать, настолько был шокирован смертью жены, но потом приблизился к ней, взял в руки ее голову и поцеловал мертвую Нину в губы.
– Как она умерла? – спросил он, отходя от стола и поворачивая свое лицо с глазами, полными невыразимой боли, к человеку в белом халате. Очевидно, это и был помощник прокурора. Подошедший неслышно сзади патологоанатом (Наталия определила это по забрызганному кровью прорезиненному фартуку и грязной шапочке на голове) сказал:
– Судя по внешним признакам, ее убили шилом. Или длинной острой иглой. Просто прокололи сердце. Вот, видите? – И он указал на крошечную ранку на груди.
– Девушка с вами? – спросил помощник прокурора у Передреева.
– Да, – рассеянно кивнул головой Передреев. Затем повернулся к Наталии: – Спасибо вам… Я сейчас должен побыть некоторое время здесь, а вы поезжайте. Если что понадобится – звоните.
Она понимала, что он говорит машинально, как загипнотизированный. Поэтому быстро попрощалась и ушла. Села в машину и поехала домой. Но после горячей ванны, вместо того чтобы уснуть, она почему-то выпила чашку крепкого кофе и долго потом лежала, глядя в потолок и не понимая, как же могло так случиться, что Нина, чудом уцелев после аварии, умерла от укола острым шилом или иглой в сердце? Кто же убил ее? Наталия уже начала засыпать, когда раздался телефонный звонок. Она взяла трубку.
– Наташа? Ты уже проснулась? – услышала она очень близкий голос Рафа.
– Да нет еще… Ты чего это звонишь в такую рань?
– Соскучился. Можно, я к тебе приеду?
Раф. Красавец Раф. Вот кто сейчас убаюкает ее, наговорит много чего приятного и непременно привезет цветы.
– Ты не ответил мне, почему звонишь в такую рань?
– Да я только что прилетел из Питера, везу тебе альбом импрессионистов, ты же любишь…
– А что ты делал в Питере?
– К другу ездил. Рояль ему настраивал. Он богатый, черт, дорогу оплатил в оба конца да еще и за настройку денег дал. Поняла, какие у меня друзья?
– А может, это вовсе и не друг, а подруга? – впадая в сомнамбулическое состояние, спросила Наталия, медленно, но верно погружаясь в сон.
– Да нет, это друг. Я его с первого класса знаю.
– Раф, милый, я засыпаю. Извини, но ко мне сейчас нельзя… – Она положила трубку, подтянула повыше одеяло и тотчас уснула. Примерно через час раздался звонок, на этот раз будильника. Наталия встала и пошла под холодный душ. Она чувствовала себя опустошенной. Мало того что ей не дали поужинать толком, лишили ночного, необходимого каждому человеку сна, да еще и заставили волноваться. Какое ей дело до совершенно незнакомых ей людей, почему она должна переживать за них? Да мало ли происходит на дорогах автокатастроф, мало ли убийств совершается каждую ночь? Но это были не ее мысли. Это были мысли, взятые из воздуха, из ниоткуда. На самом деле ей было очень жаль и Антона, и Нину, которую ей так и не удалось застать в живых. Она и видела-то ее только в своем воображении. Или как еще назвать те видения, которые прочно вошли в ее жизнь и теперь пытаются изменить ее ритм, да и не только это. Надев черный костюм с белым пушистым свитером, она наскоро позавтракала бутербродом со щучьей икрой и большим куском вишневого немецкого пирога, запила все это яблочным соком и, взяв несколько учебников по музыкальной литературе, поехала на работу. Бланш встретила ее как единственного человека, который еще не знает последнюю новость. Она усадила ее в учительской на стул и сказала, скрестив ладони на груди:
– У моего соседа сегодня ночью умерла жена.
– Какого соседа? Где вы живете?
– Как где, разве вы ни разу не были у меня? На Крымской. Сегодня под утро ко мне постучался Глеб Борисович за успокоительными каплями. На него было просто больно смотреть. Бедняжка Нина… Царство ей небесное.
– И от чего же она умерла? – удивилась Наталия тому, как тесен мир и почему, собственно, Передреев обманул соседку, ведь его жену убили.
– Сердечный приступ. Такая молодая.
Наталия весь день находилась под впечатлением этого убийства. О чем бы она ни рассказывала детям, что бы ни играла или слушала, перед глазами все равно стояла картинка из морга: стол, на столе тело…
Вечером к ней пришел Раф. Ей так хотелось рассказать ему обо всем, что произошло с ней прошлой ночью, но тогда придется рассказывать все с самого начала, а это пока не входило в ее планы.
– Держи, это тебе. – Он вошел с мороза, пахнувший снегом и свежестью, поцеловал ее холодными губами и вручил выуженный из большого роскошного дипломата альбом импрессионистов. На глянцевой суперобложке были изображены знаменитые «Девушки в черном» Ренуара.
– Вот спасибо, проходи, Раф, ужасно рада тебя видеть.
– Сашка был?
– Нет, я его прогнала. Решила, что это все-таки безнравственно – встречаться одновременно с двумя парнями. Ты как думаешь?
– Она еще спрашивает! – Он сгреб ее в охапку и прижал к себе. – Ужасно соскучился.
– Будешь ужинать?
Все шло по сценарию. Ужин вдвоем, диван, телевизор, невинные ласки и воркование, немного любви и, наконец, блаженный, спокойный сон.
– Выходи за меня замуж, – сказал Раф. В спальне было темно, Наталия не видела глаз Рафа, она лишь чувствовала его большое и сильное тело рядом с собой, нежные руки и слышала его ровное дыхание.
– Ты снова за свое. Мы же договорились – никакого брака. Я еще слишком молода, чтобы в корне менять свою жизнь. Кроме того, я ленива, не люблю готовить и вообще предпочитаю свободу размеренной семейной жизни. Где семья, там должны быть дети, а у меня у самой еще ветер в голове гуляет.
– Ты можешь подумать, – мягко, но настойчиво напомнил о прежнем разговоре, который проходил примерно в том же русле, Раф, целуя ее в шею.
– Ты поспи, а я немного поиграю… Сегодня услышала одну мелодию, вот послушай… – Она знала, что он не пойдет за ней следом, что останется лежать в постели и будет все равно слушать или, во всяком случае, слышать ее игру. Она из вежливости сказала «…вот послушай…», потому что знала, что это еще ничего не значит. Пробежав босиком через гостиную, в ночной рубашке, Наталия закрыла за собой дверь, чтобы видения ее не могли «просочиться» из кабинета куда-нибудь еще, села на вертящийся стульчик, открыла крышку рояля и наиграла мелодию из «Розовой пантеры». Она удивилась, увидев зимний пейзаж: полоску хвойного леса, слегка освещенную заходящим розоватым солнцем, голубоватый снег и ровную, чистую, заснеженную поляну. Ну и что? Она бросила играть. Все исчезло. Снова взяла пару аккордов и увидела женщину, обнаженную, привязанную к железной кровати. Видение было замутненным, неясным, но она поняла, что видит перед собой последние часы жизни Нины Лискиной. «Надо все это зарисовать». Затем она услышала звуки, как будто кто-то очень неумело и фальшиво играл на виолончели. И голос: «Я надеюсь, что бриллианты настоящие?» Это говорил мужчина. Она сняла пальцы с клавиш и сжала кулаки. Стало сразу тихо, а в ушах еще продолжала звучать виолончель. Она включила свет, достала из ящика стола альбом для черчения, коробку с угольками и быстро зарисовала зимний пейзаж, кровать с привязанной к ней женщиной и на третьем листе – виолончель. Как смогла. И все это положила в большую папку и спрятала в стол. Затем вернулась к Рафу, свернулась в клубочек рядом с ним и замерла, прислушиваясь к биению его сердца.
