Она издалека увидела приземистые домики, небольшую деревянную церквушку. Уже отсюда было слышно что-то — подойдя поближе, Марья поняла: птичий крик, клекот, разговор на непонятном ей чудесном наречии. Выбрав прямую дорогу, княжич перелез через невысокий плетень и подвел Марью ко двору. Был он куда увереннее, чем в собственном доме, так что Марья догадалась, что в Китеже Иван любит больше всего. На птиц же, приблизившись, она поглядела с сочувствием: они сидели под навесом, в своих отсеках, с обвязанными лапами, не позволяющими двинуться. Захваченные в плен, они казались жалкими, но заботились о них хорошо: ни одна из птиц не казалась нездоровой, немощной.
Поздоровавшись с сокольничими, Иван представил им Марью. Она решила ничего не говорить, изображая смущение. Вид стреноженных птиц что-то задевал в ее душе, заставлял сопереживать им, вынужденным развлекать княжеский двор, а не свободно летать в поднебесье.
— Вот здесь мои любимцы, — рассказывал Иван, провожая ее в отдаленный темный угол, к большим ястребам-тетеревятникам, угрюмо громоздившихся на насестах. — Отец, когда был крепче здоровьем, любил с птицами охотиться, я у него это перенял. С детства научился, а когда он занемог, я стал за соколиным двором присматривать. Он для него важен был. Даже мать называл соколицей…
Княжич замолк, неподдельная скорбь нарисовалась на его лице. Марья не помнила, слышала ли что о китежской княгине, но она определенно оставила их мир и обрелась в Прави, как обещали священники.
Марья устало размышляла. Все незаметно складывалось: и сходство, и ласковое прозвище, данное ей Кощеем, видно, подслушанное в семье, и даже его искренняя ненависть к Китеж-граду. Нет, не желание отмстить за обиды нечисти горело в нем, а личное, потаенное. Всех их он использовал для кровной мести, мечтая лишь пробраться в сердце защищенного кремля и найти отца, не выкупившего его из ордынского плена… Раньше Марья считала, татары не сошлись в цене, затребовали еще поверх, но, может, все было проще. Отец оставил его, посчитав погибшим, не стал растрачивать казну на мертвеца…
Ему нашли замену. Даже дали брату то же имя — словно Кощея никогда и не было! Стерли его, уничтожили…
— Вижу, птицы тебе не нравятся, — с заминкой сказал княжич, поглядев на Марью.
Он потянул ее обратно, возвращаться в собственную темницу, и она печально поняла, что с радостью еще поглядела бы на плененных птиц, чем оказалась запертой в окружении приглядывающих за ней девушек. Почему-то они вызывали в ней большие опасения, чем суровые воины, шагавшие за княжичем. Их она понимала, но чего ожидать от столь незаметного врага, притворяющегося заботливым и любезным…
— У моего отца не было сокольничих, мне это непривычно, мой княжич, — произнесла Марья, вкладывая всю обходительность и вежливость, какую наскребла. Ей казалось, она достаточно научилась притворствовать, и Марья надеялась, что это не приестся. — Может быть, со временем я смогу полюбить это место так же, как и вы, — отважно заявила она.
Для чего давать ему надежду, что она когда-нибудь сможет смириться, стать его женой, даже полюбить его? Княжич был еще очень юн, Марья теперь это осознала, и смотрел на нее восхищенно, как и полагается неопытному мальчишке, а у нее это вызывало лишь раздражение. После того как она полюбила Кощея, его ухаживания казались ей нелепыми. Хотя, может, окажись Марья в Китеже в отведенный ей срок, ее бы и очаровал златокудрый княжич…
Но ей нужно было узнать, что стало с Кощеем. Свадьба близилась, и на следующий же день плененное чудовище должны были казнить — это ей не понадобилось выспрашивать, это все и так знали. Омрачать праздник не станут, но после него сразу придет его черед. Времени оставалось мало.
Возвратившись, они неожиданно столкнулись с отцом Михаилом — тем самым стариком, что колдовал над ней что-то, когда Марья едва прибыла в Китеж. Он шагал целеустремленно — совсем не похоже, чтобы он прохаживался в свободное время, на пользу здоровью. Несмотря на белоснежную широкую рясу, обычную для жреца их Бога, Марья заметила, что старик крепок и широкоплеч, как воин — может, прежде он служил в дружине?
— Вы меня искали, отче? — с легким вздохом спросил Иван, спокойно улыбнувшись ему. — Прошу простить, задержался…
— Что ты, мальчик мой, это не такое срочное дело, — отмахнулся священник почти по-семейному. Он лукавил, не хотел смущать княжича, а на деле сгорал от нетерпения. Взгляд отца Михаила задержался на Марье, словно ему не хотелось бы, чтобы она стояла тут и подслушивала, но та притворилась рассеянной и посмотрела на Ивана…
— Нужно решить с податями, — пояснил он охотно. Видимо, то, что он выполняет княжескую работу, тоже заставляло его неизмеримо гордиться собой.
— И насчет… острога, — туманно намекнул священник, и Марья насторожилась: он определенно говорил о Кощее — кто еще был таким важным пленником, чтобы обсуждать его с княжичем? Дружинник позади них вздохнул.
— Я хотел бы сам посмотреть… — заикнулся Иван. — На эту богомерзкую тварь…
Впервые Марья услышала в его голосе искреннюю ярость, подрагивающую, опасную. И насторожилась.
— Позже, позже! — отговорился отец Михаил. — Простите, княжна, вынуждены вас оставить… Благослови вас Белобог во всех начинаниях ваших.
— Аминь, — согласилась Марья, стараясь скрыть, как ее путают эти церемонии.
Она задумчиво смотрела вслед Ивану, жалея, что не смогла разузнать ничего больше о Кощее — кроме того, что он жив и что китежцы, судя по всей этой суете, не знают, как его удержать.
***
Она заявила, что устала и хочет лечь пораньше, при себе оставила Любаву, а остальных служанок попросила удалиться. Те послушались: думали, ей нужно отдохнуть после встречи с женихом. До этого Марья снова притворилась проводящей время в молитве, признавшись как бы по секрету, что воспоминания о Лихолесье мучают ее. Ей поверили — а кто бы не поверил? Столько ужасов люди знали про этот темный лес. Никто не разубеждал их, сказки охраняли их от молодых дураков, ищущих славу… Но, видно, от самого главного из них не смогли уберечь.
А Марья сидела и ждала, что явится Вольга. Он не обещал ничего, но она предчувствовала гостей. Рядом с ней осталась Любава, хотя это и могло вызвать подозрения. Коротать время, говоря с подругой, было куда приятнее, чем постоянно оглядываться на окно и высматривать подлетающую птицу. Они вместе посмеялись над княжичем, который хотел заполучить ее сердце, похваставшись жестоко плененными птицами — напротив, это породило в душе Марьи глубокое неприятие.
— Он совсем юн, Марья Моревна, — вздохнула Любава, кривя губы в презрительной усмешке. Ей нравилось, что враг оказался так обманчив, что за ним ничего не стояло, кроме мальчишеских гневных воплей — слов, вложенных ему в голову священниками. — Возможно, он и не понимает, какая война началась из-за его криков о нечисти и грехе… Его же не выпускают из Китежа!
— Но Василий должен был рассказать ему, — поспорила Марья. — Вряд ли он совсем не сознает, что делает. Но Иван никогда не видел, какова война, как мертвые лежат на земле, а над ними грают вороны. Он не знает веса своих слов.
Это не остановило бы ее от убийства. Сейчас Марья держала гребень в руке, и ей казалось, что он становится тяжелее, наливаясь ее злобой. Она не делала одолжений: княжич должен был ответить, не важно, насколько он умен и смел. Лихолесье жгли и убивали с его именем на устах — и этого было довольно.
Она посмотрела на гребень и с беспокойством увидела, что он совсем потускнел. Сил у Кощея оставалось все меньше.
— Ты когда-нибудь слышала, откуда Кощей пришел? — допытывалась Марья у Любавы. Ей хотелось знать, что случилось в Китеже, и она гордо посмотрела на ведьму, напоминая, что она все еще царская жена, что на вопросы ее нужно отвечать незамедлительно.
— Разве же я знаю, моя королевна? — испуганно охнула Любава. — Ежели царь вам не поведал, думаете, я, простая прислужница, о чем-то знаю?
Марья улыбнулась, и впервые за долгий день улыбка ее была искренней.
