— Они не собираются давать нам долгую передышку, Ви, — обеспокоенно напоминает ей Сильверхенд. Он уже однажды сдох — снова ему не хочется. — Малыш, ты не в порядке.

Ненадолго Ви почти теряет сознание, поэтому думает, что ей чудится. Несвойственная Джонни опасливая забота. Мягкий голос Виктора, объявляющий, что жить ей осталось всего ничего. Все смешивается в болезненный калейдоскоп.

Открывая глаза, Ви видит перед собой наклонившегося Джонни. Без очков, глаза темные, топкие — верный признак, что что-то не так. Что все серьезно.

— Меняемся, — приказывает он. — Надо разобраться с этими узкоглазыми пидорасами, а потом мы поедем в клинику. Тебе нужны еще таблетки.

— Ты… — Ви задыхается. — Они отключат тебя.

— Если это выиграет немного времени — похуй.

Время. Дни, протекающие сквозь пальцы. Часы, минуты, поражающие ее, как выстрел в висок. Ви нервно кивает, пытается двинуть головой по-нормальному, но Джонни достаточно обжигающего импульса в мозгу.

Это страшно — когда понимаешь, что твое тело с большей охотой подчиняется кому-то другому. Ви словно отходит на второй план, ощущения становятся приглушенными, обрубленными — если Джонни проводит так все время, она может понять, почему он такой злой. Сильверхенд выхватывает пистолет, свой любимый «Малориан», который идеально лежит даже в чужой руке.

Точным выстрелом сносит голову «когтю», который подобрался ближе, чтоб проверить, насколько она еще жива. Пока он падает, Джонни лихо перемахивает через уличное заграждение, за которым они прятались, несется прямиком к гаражу. Где-то справа пролетает пуля, но он быстрее: толкает одного, выхватывает его мачете, небрежно взмахивая — и труп падает с перерезанным горлом. Подскакивает к другому, уклоняясь от выстрела, рубит прямо по руке со стрекочущим ПП, и клинок застревает в кости; от торопливости не хватает сил. Джонни стреляет в упор, брезгливо отряхивается.

Внутри гаража чище, чем они привыкли — все же «когти» отличаются некой педантичностью. Компьютер стоит в отдалении, возле него зажался мальчишка… Нетраннер, должно быть, последняя оборона.

Вместо того, чтобы швырнуть в них каким-нибудь «демоном», пацан быстро выдергивает пистолет и стреляет себе в голову, расцвечивая стенку позади. Джонни все еще стоит, стискивая «Малориан», дико оглядываясь, мышцы дрожат от напряжения. Осторожными скользящими шагами он подходит к трупу, отнимает ноут из мертвых пальцев. Быстро подключается, находит нужные данные…

«Он понял, что с нами лучше не связываться?» — спрашивает Ви, усиленно думая.

— Или побоялся, что мы оставим его в живых. У них культурный код такой, нельзя сдаваться врагу, надо принять смерть с честью, — бормочет Джонни, тыкаясь по разным папкам на ноуте. Даже если их послали за определенным файлом, не значит, что он не распотрошит все.

«А мы бы его пощадили?» — хмыкает Ви.

— Вряд ли.

Джонни решительно захлопывает ноут и кладет его обратно — мертвому мальчишке в руки.

***

Ви сидит неподалеку от клиники Виктора, на бордюре. Тут уютный, хотя и невыносимо грязный дворик, но тут ее никто не побеспокоит. Она царапает этикетку, смотрит на новый флакон, но так и не отваживается проглотить таблетку — приступ утих, зачем травиться? Она и так одной ногой в могиле.

— Ты когда-нибудь думал, что мы можем закончить все это вместе? — спрашивает Ви. — Просто взять пистолет и… Я так подумала, если придется лезть в «Арасаку», как мы хотели, так или иначе кто-то пострадает. Я буду виновата в смерти друзей, если они умрут за меня…

— Это тебя тот пацан так поразил? — хмыкает Джонни, садится рядом. Ви невольно жмется к боку, как битая кошка, прекрасно отдавая себе отчет в том, что человек рядом с ней не настоящий. — Хочешь, расскажу историю? — спрашивает он.

— Ты ж все равно расскажешь, валяй, — ворчит она.

— В общем, был в начале двадцатого века один японец, не помню уже, как звать, но смысл в том, что его отправили в Россию, чтобы осматривать железные дороги. Якобы они были пиздец как хороши для тех лохматых годов. А возвращаться ему надо было морем…

Ви чувствует, что Джонни делает красивую театральную паузу. Пожимает плечами:

— И?

— Он плыл на «Титанике», моя необразованная подруга. Такая блядская посудина, которая затонула, ебанувшись об айсберг, если ты слышала…

— Ладно, ладно, я поняла, — смущенно бормочет Ви, — и что там с японцем?

— Он смог спастись. Оказался в шлюпке, счастливо добрался до берега. А вот когда вернулся на родину, люди чуть ли не плевали в него на улице. Считали, что настоящий самурай, — Джонни довольно усмехается, — должен был умереть с честью. С тех пор — позор на долгие годы.

— Это ты к тому, что сдохнуть было бы легче? — спрашивает несколько запутавшаяся Ви.

— Не знаю. Просто хотел сказать, что иногда честь, ради которой кто-то готов сдохнуть, это полная херня. Быссмысленная и нелогичная. Нам надо выжить, Ви. Мы — единственное, что имеет значение. То, что мы можем сделать в этом мире. Поверь, я знаю, о чем говорю.

— Мысль о том, что кто-то утонет вместо меня, — Ви качает головой, — и правда какая-то стремная.

— Я обещал умереть за тебя, Ви, помнишь, блядь, я поклялся, — его голос железно звенит. — Я тебя закрою от выстрела, но я не живой, и это ничего. Это правильно. Тебе не нужно жертвовать собой. Все это наконец-то закончится.

Ви кивает.

Вот только по всему выходит, что он единственный, ради кого стоит встать под пули.

========== 6. звезды ==========

Они стоят у черного входа, поджидая Керри. Джонни предлагал влезть к нему в гримерку, однако Ви здраво рассудила, что это чертовски опасно для жизни: их просто раздерут на части обезумевшие фанатки. А она и так слишком близка к смерти, чтобы так испытывать судьбу. Джонни только презрительно ухмыляется, но ничего не говорит. Он, пожалуй, слишком не привык к такой бешеной толпе, несмотря на то, что когда-то сам выступал.

Пока они ждут, Ви мысленно «листает» его воспоминания, понимая, что их положение с нынешним Керри все же сильно различаются. «Самураи» пели в подпольных клубах, зажигали на грани фола, и толпы фанатов были другими, как минимум меньше по размеру. Они были чем-то более личным, уникальным, не распиаренным, без толпы продюсеров и страничек в социальных сетях. Просто кучка отчаявшихся рокеров, чья музыка кому-то нравилась.

В клубке чувств Джонни всегда было трудно разобраться, но со временем Ви начинает понимать его лучше и отчетливее. Злость — самое легкое, самое поверхностное. Кто-то увидит только ее, отпрянет в ужасе, не станет копаться дальше. Но Ви знает, что дальше есть что-то более тонкое, пронзительное. Удовольствие от музыки, бесконечная ненависть и любовь к ней, к самому мучительно-сладкому процессу творчества. И жажда признания. Забраться на сцену, орать громче, скрежеща железной рукой по микрофону — намертво, чтобы никто не отодрал.

Ви вполне может это понять: она грезила о «высшей лиге» Найт-Сити, о наемничьей славе, чтобы ее имя пересказывали шепотом, как и имена героев прошлого — того же блядского Сильверхенда, в честь которого ежедневно пьют в «Посмертии» ядреный коктейль. Такая слава была головокружительно пьянящей…

И Джеки умер ради нее.

— Кто бы подумал, — ворчит Джонни, обводя взглядом всю эту толпу, фанаток, поджидающих Керри, охрану, пытающуюся их отодвинуть. — Когда-то мы пили в ссаных клубах и еле сводили концы с концами, а теперь… все это. Я всегда знал, что Кер в музыку умеет, но никогда не мог подумать, во что это превратится.

Он будто бы презрительно звучит, и Ви вздыхает. Снова пробует его чувства на вкус. Жгучая зависть, отчаяние от того, что Джонни-то никогда не сможет снова стоять на сцене и размахивать пистолетом — или делать любую другую охуенную дурость, что он так любил. Этот коктейль из эмоций тоже пиздец как бьет в голову.

Ей тоже жаль. Она умирает — и загибается в безвестности, как была на дне, так и остается. И Джонни вместе с ней. Как двое, скованные вместе, они идут ко дну, и темные воды уже смыкаются над головой.