Она вытянулась вдоль оконной рамы во весь рост и скрестила руки на груди. Говорила, не оборачиваясь, и знала, что Мика стоит сейчас в дверях. Наверное, такой же, как всегда: прямой, звонкий. Сам как чашка крепкого кофе на террасе в солнечный день. Такой солнечный, что теплые лучше пробивались даже сквозь затуманенный деменцией разум хозяйки квартиры, которая доверчиво ела с руки Мики. Откуда он так умеет?

– Откуда ты знаешь… – начала Алиса, но вопрос не закончила.

Радио тихонько закашляло статикой, а затем раздался длинный высокий звуковой сигнал.

«Говорит радио «Свободный Белград»…»

Алиса развернулась. Метнулась к приемнику. Чуть не столкнулась лбами с Микой. Выкрутила громкость. Из кухни послышалась тяжелая возня, и вот уже сонный Марко ввалился в комнату, запнувшись на пороге.

«Сограждане! Мы вместе находимся в непростой ситуации на пороге новой жизни. Вот уже долгое время страной управляют предатели, продавшие сербскую нацию врагу. Мы говорим: хватит это терпеть! Вчера объединенные силы патриотов, искренне преданных своей родине, сделали решительный шаг. Их поддержали неравнодушные граждане. Единым фронтом, единой силой, единой любовью к Сербии мы выступили против ложной и насильственной власти. Вчера улицы нашего города наконец-то превратились в дороги свободы, которую мы час за часом удерживаем открытой для прекрасного будущего нас и наших детей. В ходе действий объединенных сил Новой Сербии нашими стали: Народная скупщина, генштаб, министерство иностранных дел, радио «Белград»…»

– Про Новый Белград молчат, – сказал Марко.

– И про Баньицу, – сказал Мика.

Алиса молча рисовала в голове карту города, пока голос перечислял объекты, которые успели занять повстанцы. После списка голос зачитал оставшийся текст о великой миссии сербского народа и уникальном сербском пути, о возвращении власти истинным хозяевам, о великих целях новой страны и единстве, которое должно было наступить для всех граждан и настоящих патриотов. Алиса мысленно делала синхронный перевод с птичьего языка публичных заявлений на человеческий.

«Для вашей безопасности призываем вас сохранять спокойствие, не выходить из ваших домов и молиться за нашу победу. Мы оповестим вас о дальнейших событиях в следующей трансляции. Новая Сербия – единая Сербия. Нет предательству. Только вперед. Говорит радио «Свободный Белград». Сограждане!..»

Трансляция пошла по второму кругу. Значит, не прямая – записали заранее и зациклили в эфире. Что еще изменилось с тех пор, как диктор бесстрастно начитывал новости в микрофон?

Мика первым потянулся и выключил приемник.

– Это что? – спросил он и посмотрел на Марко.

– Это переворот, – ответила Алиса.

– Это справедливость, – сказал одновременно Марко.

– Я не понял.

– Я объясню. А Маки поправит, если нужно.

Марко поправлял много, но только слова, а не суть. С сутью согласился: это и правда переворот. Начало было похоже на очередной протест, на которые горожане за последние пять лет стали ходить почти с той же регулярностью, что и в кофейни и пекарни. В этих протестах уже привычно стали объединяться группы с разной повесткой дня, от оппозиционных политиков до «зеленых» активистов, от скинхедов до студенчества. Все, кто были недовольны решениями действующей власти. Вот только сейчас на сторону толпы встали те, кто раньше традиционно стояли за власть.

– У них армия, – перечисляла Алиса. – Может, не вся, но достаточно, чтобы выпустить на улицы военную технику. С ними полиция, жандармы. Кто-то должен был отдать приказ, значит, часть государственной машины в этом замешана. Это не переворот снизу вверх – извини, Маки, мне очень жаль. Это пауки из одной банки, которые жрут друг друга.

– Слышь, русская!

Марко хрустнул костяшками пальцев. Алиса только рукой махнула, продолжила:

– Удар спланировали, хотели занять разом все стратегические точки. Маки, ты говорил, и на Новом Белграде должны? Палату Сербия? Банки?

– Только не заняли, – сказал Марко. – Не все.

– Только центр назвали, – подтвердила Алиса. – Что-то пошло не так. Но все равно преимущество отыграли. Дальше будут выбивать сопротивляющуюся власть, откуда еще не выбили. Так, Маки?

– Власть здесь мы.

Алиса сдержала вздох.

– Ну, хорошо, хорошо. Старую власть.

Мика сидел, схватившись руками за голову. Запустил пальцы в темные волосы и массировал виски большими пальцами.

– Не понимаю, – повторил он.

Марко повернулся к нему и несильно ткнул кулаком в плечо:

– Чего не понятно, танцор балета?

– Маки, не надо, – сказала Алиса.

– В балете не учат, как родину любить?

– Маки!

Мика вскинул голову и посмотрел почему-то не на Марко, а на Алису.

– Я вас не понимаю, – сказал он. – Все, что вы говорите. Переворот. Армия. Стратегические точки. Любовь к родине. Из домов не выходить. А что делать с теми, кто не дома? Кто-то ведь застрял на работе? В школе? В гостях, в конце концов? Они же должны им что-то предложить? Какой-то выход?

Марко коротко заржал, но перехватил взгляд Алисы, оборвал смешок и пожал плечами.

– Я что-то смешное сказал? – сухо спросил Мика.

Марко промолчал.

– Мика. Ты пойми, пожалуйста. Они больше ничего никому не должны.

– Родине все должны!

– Маки, пожалуйста! Поставь чайник. Нам нужен кофе.

Когда он вышел из комнаты, Алиса поднялась, чтобы прикрыть дверь. Не стала возвращаться на место, вместо этого встала спиной к двери как часовой на вахте.

– Никакой родине никто ничего не должен, – сказала она, глядя поверх головы Мики. – Нет больше родины, кроме той, которую сварили в собственных головах люди, чьих имен мы, может, и не узнаем никогда. Сварили и скормили тем, чьими руками сейчас делают всю работу. А больше ничего нет. И…

– И?

Алиса махнула рукой, но Мика оказался неожиданно настойчив. Уперся в нее взглядом, прищурился, и она впервые увидела, как по его лицу промелькнуло что-то чужое, недоброе.

– И не будет. Может быть, долго.

– Ясно.

«Да что тебе ясно?».

Мика встал, подошел к окну. Отдернул широким жестом штору до конца, и Алиса ничего не сказала. Открыл створку пошире. Глубоко вдохнул.

– Послушай, у нас есть крыша над головой. Продукты. Марко знает не все, но что-то знает. Свет есть, вода есть. Переждем, дождемся новостей. Посмотрим, где безопаснее. Может быть, найдем коридор, по которому…

– Замолчи, – тихо сказал Мика, не поворачиваясь.

Так тихо, что Алиса с первого раза и не услышала, продолжила на автомате:

– … по которому сможем…

– Замолчи!

Слово вылетело из раскрытого окна и заметалось подстреленной птицей по мертвой улице, натыкаясь на пустые окна и серые стены, пока не упало на остов машины и не замерло на обожженной крыше. Алиса коротко дернулась как от прицельного удара в диафрагму. Обожгло, выбило воздух.

– Пожалуйста, – уже шепотом сказал Мика, и теперь она слышала его очень хорошо. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, замолчи.

Алиса молча развернулась, открыла дверь и вышла из комнаты.

Время в горячих точках засчитывается солдатам в двойном объеме, день за два. Никто не знает, справедливо ли это. Привычное мерило – часы, минуты, секунды – больше не работает. Время начинает то тянуться расплавленной на летнем солнце жвачкой, которая вытянулась ниткой между горячим асфальтом и резиновой подошвой чьего-то кирзового сапога, то свистит мимо уха со скоростью пули, выпущенной из винтовки «галиль». На территории, охваченной войной, иное, неэнштейновское понятие времени. За сутки можно постареть на десять лет. Секундами исчисляют людей, с которыми больше не потравишь анекдоты и не выпьешь из одной фляжки. Годы мирной, цельной жизни перечеркиваются такими единицами времени, для которых и названия-то не придумали, потому что обычно человек их просто не замечает.

Часы на кухне госпожи Марии встали. Мика поискал ключ, но гвоздик, вбитый в боковину корпуса, пустовал. Сама госпожа Мария только винила Йоцу за то, что весь в делах и вечно все теряет, никакого порядка в этом доме.