СЛЕДОВАТЕЛЬ СВИРИДОВ:
– Проходите. Слушаю Вас.
КРАСНОВ:
– Вчера, вечером был задержан мой сын, Степан Краснов. Он где-то содержится в этом отделении. Хотел бы узнать, что ему инкриминируют, и могу ли я с ним увидеться. Кроме того, я хотел бы узнать кто потерпевший…
СВИРИДОВ:
– С Вашим сыном Вы не увидитесь, по крайней мере, сегодня…
В голосе следователя раздражение.
СЛЕДОВАТЕЛЬ:
– Идет следствие. Он изувечил человека, который в данный момент времени находится в городской больнице номер пять, у него сломан нос и трещина на челюсти.
КРАСНОВ:
– Мой сын напал на этого человека ни с того ни с сего? Что-то этому предшествовало?
СЛЕДОВАТЕЛЬ:
– Следствие разберется… И идите, не мешайте мне работать.
Следователь смотрит в стол, глаз не поднимает.
КРАСНОВ:
– А фамилию, имя и отчество потерпевшего я могу узнать?
СЛЕДОВАТЕЛЬ СВИРИДОВ:
– Нет! Познакомитесь в суде.
16. НАТ. Сергей Краснов снова в своем KIA Pikanto возле отделения полиции.
Он размышляет, что можно предпринять в этой ситуации, затем набирает номер на мобильном телефоне. Звучат гудки, затем он слышит знакомый, прокуренный с хрипотцой голос.
СЕРГЕЙ:
– Привет, Степаныч!
СТЕПАНЫЧ:
– О! Привет, Серега. Как поживаешь, давно не звонил…
СЕРГЕЙ КРАСНОВ:
– Надо бы встретиться, не телефонный разговор…
СТЕПАНЫЧ:
– Так приезжай, я дома. Пивца прихвати с собой, а то в горле сушняк…
KIA Pikanto Краснова мчится по городу, за боковыми стеклами мелькают жилые дома, зеленые скверы …
За кадром звучит голос Сергея Краснова:
«Прапорщик Силантьев Виктор Степанович служил в Афганистане, с того самого дня, с 25 декабря 1979 года, когда советские войска по трём направлениям: Кушка – Шинданд – Кандагар, Термез – Кундуз – Кабул, Хорог – Файзабад пересекли границу СССР. Он в составе мотострелковой роты входил из Термеза.
Меня, кстати, тоже завозили в Афган из Термеза в составе не понятного мне до сих пор подразделения. И только на территории Афганистана нас разбросали по частям. Некоторые парни мне были знакомы по ашхабадской мотострелковой дивизии, которая дислоцировалась в центре города, на улице Ленина. Это была «учебка». В мотострелковой учебной дивизии нас вроде как бы учили воевать. На самом деле мы мели плац, ходили в наряды по кухне, дневалили по роте, занимались строевой подготовкой. Из автомата я стрелял три раза и пару раз бросил куда-то учебную гранату. И это за всё время пребывания в этой части. И вот Термез, маленький грязный городишко, который можно назвать и аулом. По улицам гуляли верблюды и жевали жухлую траву с газонов на одной из главных улиц. Это всё, что я увидел из окна армейского автобуса, когда нас везли от железнодорожного вокзала до воинской части. Нас за ворота части не выпускали. Потом я оказался в Афгане.
Судьба и война бросали Стапаныча из части в часть. Затем, как говорится, он осел в разведбате на должности заместителя командира взвода. Через год взводный уехал в Союз. На замену ему никого не прислали почему-то. Силантьев был назначен исполняющим обязанности командиром взвода разведки, а затем и командиром взвода. Должность это офицерская, а он был прапорщиком. Начальство не хотело расставаться с таким взводным.
В рейдах, в которые ходил Силантьев, в его взводе потерь не было. Бойцы называли его между собой уважительно « Степаныч». Командиры, впрочем, также.
Он каким-то не понятным никому чутьем подбирал в свой взвод бойцов, как потом выяснялось, из отъявленной шпаны на гражданке. Пацаны его побаивались. Он ведь и по морде лица, если что, мог съездить, по делу, конечно. И уважали Степаныча.
Тогда, в ущелье Ганджагал, взвод Силантьева зашел к моджахедам с обоих флангов. Парни Степаныча вначале не стреляли. Так он велел. Они «духов» резали. А потом по команде взводного расстреляли оставшихся.
Степаныч нашел меня в расщелине. Он выволок мое, почти бездыханное тело из-под камней, и с помощью одного из бойцов наложил повязки на голову и ногу, которая была прострелена чуть ниже колена. А очнулся я в ташкентском госпитале… через три года. Оказалось, что я был в коме. Что-то там во время боя в ущелье Ганджагал прилетело мне в голову, основательно. Я вышел из этого пограничного состояния между смертью и жизнью, и на удивление врачей начал поправляться. Через месяц меня перевили из реанимации в общую палату. Там я и встретился со Степанычем. Он меня узнал.
СТЕПАНЫЧ: – Привет, крестник! Сколько лет, сколько зим. Живучий значит.
Я на всю жизнь запомнил его усмешку и прищуренный правый глаз
СТЕПАНЫЧ:
– Это хорошо. А меня вот зацепило. Навылет пуля-дура в плечо попала. Скоро домой, то есть в свой разведбат.
То, что случилось с моим взводом и со мной в том бою, в ущелье, я от него и узнал. Еще он мне рассказал, как его из Афгана хотели перевести в Рязанское гвардейское десантное командное военное училище. Там очень нужны были люди с боевым опытом. Он послал из Ташкента телеграмму начальнику училища генерал-лейтенанту Альберту Евдокимовичу Слюсарю. Текст, как он рассказал, был примерно такой:
« В связи с рассмотрением моего раппорта на имя командующего войсками Туркестанского военного округа о моем желании и далее служить в составе ограниченного контингента войск в Афганистане, остаюсь в городе Ташкенте. О решении командующего отрапортую лично».
И он упорно осаждал пороги военачальников Туркестанского военного округа. Каждый день Степаныч ходил к штабу округа, как на службу. Может быть, он и не решил эту задачу, если бы не встретил в забегаловке при гостинице «Россия», что находилась на улице Саперная города Ташкента, военного журналиста из газеты «Фрунзевец» Туркестанского военного округа капитана Анатолия Черкесова. Толя зашел в этот буфет, по заведенной им самим традиции, опрокинуть в обед стаканчик бормотухи под названием «Агдам». Редакция размещалась в двухэтажном, желтом здании, напротив гостиницы «Россия». В тот раз Толя Черкесов не ограничился стаканчиком «Агдама», очень уж интересен был рассказ Степаныча. Буфетчица Зоя, толстуха лет пятидесяти, любила по-матерински всех своих клиентов, а офицеров из редакции «Фрунзевец» в особенности, они были с ней всегда учтивыми и приветливыми. Черкесову и Степанычу она подносила стаканчики с «Агдамом» лично.
Толя был хваткий журналист, и, слушая Степаныча, делал пометки в блокнот для будущих материалов. Кроме того Черкесов понял, что мужик рвется на войну. С одной стороны дико видеть человека, который упорно хочет опять в пекло, а с другой, он ему был понятен. Толя сам неоднократно ходил в рейды с десантниками, был награжден медалью «За Отвагу». В стенах редакции он скучал. Черкесов позвонил заместителю начальника политуправления Туркестанского военного округа, с которым несколько дней тому назад летел из Афгана в Ташкент. За время полета выпито было много. Живыми же они летели. Степаныча снова отправили в Афганистан.
Он также рассказал мне про девчонку – медсестричку, которая почти не отходила от меня все три года моей комы. Я попросил его показать её мне. И я познакомился с моей будущей женой Катей».
17. НАТ. Кафе на первом этаже.
Время действия: Ташкент. Июль 1986 года. Гостиница «Россия».
Краснов сидит за столиком, напротив барной стойки. На нём костюм повидавший виды, что дали пацаны в госпитале, то и дали. Тётя Зоя подносит ему стаканчик фирменного «Агдама».
ТЕТЯ ЗОЯ:
– Служивый… Вижу, что служивый. Это, вот тебе. И не горюй. Денег не надо. Будут, занесёшь.
СЕРГЕЙ:
Из редакции « Фрунзевец» есть тут кто-нибудь?
ТЁТЯ ЗОЯ:
– А вон, Серёга Морозов, через столик от тебя. Видишь? Да, капитан… Вот, стаканчик поднял…
