– Э, болезный, – раздалось сзади, – стой тут. На тебя господин Антуан придет глядеть.

«Редкая удача», как говорил Басов в роли волка. До фильма «Про Красную Шапочку» еще сто пятьдесят лет.

Что имеем? Один рядом с девушкой, один рядом со мной. И отпрыск-извращенец. Только бы никого не взял с собой. А этой чего тут надо?

Появилась девушка – плотная, коренастая вся в веснушках. В руках венок.

– Те чё? – с усмешкой глянул парень в серой рубашке, – на смену ей пожаловала?

– Младший барин велели на нее возложить. Сплела по его велению, а сейчас приказали.

Она подошла к Аленке и неловко надела жгут из вьюнков, васильков и колокольчиков.

Точно, маньяк. Понаехало вас тут. Сам киваю.

А вот и главная звезда. Идет не спеша. В руке трость. Остановился шагов за пять до меня.

– Чем ты болен, любезный? – надменный взгляд сверху вниз.

У него что, щеки нарумянены? Сейчас сблевну.

– Дохтур про то не сказывал. Как рак, говорит. Будто клешней откусило нос и рот разъело. Велено хорониться и почтенный народ не смущать. Да куда мне деться? На остатние дни пропитание собираю. Помилосердствуйте, великий господин, не дайте пропасть, – вкрадчиво хриплым голосом, наклонив голову на бок, говорю ему. Картинно, но таким так и нравится. И точно, клюнул. Тонкие губы тронула усмешка.

– А что, красавец, коли дам тебе на месяц жизни, исполнишь просьбу?

– На коленях проползу, куда скажете, до гробовой доски помянать вашу милость буду.

– Ползти далеко не придется. Видишь ту девушку, – он кивнул на Алену, – поцелуй все ее прелести, а какие закрыты, так сам открой. А потом и ее саму. Исполнишь? Такой мой тебе подарок.

– Исполню все, как повелите. Только еть ее не выйдет, отвалилось все.

– Довольно и того, что я тебе сказал. А тебе для сравнения, чтоб знала, – бросил он в ее сторону.

– Пожалуйте, – тяну я грязью измазанную руку.

– Приступай уже, – в мою ладонь падает увесистая серебряная монета.

О, ноздри уже раздуваются, возбудился. Я поковылял к Алене. В серой рубахе – здоров кабан, тоже с полуулыбкой развлечения ждет. В розовой – идет за мной.

Когда-то в программе «Клуб кинопутешествий» показывали фильм «Боевые искусства Шаолиня». Серии минут по двадцать. Мы смотрели, впитывая каждое движение. Бой с шестами меня заворожил. Сначала я тренировался на кустах, потом с приятелем набивали себе синяки и чуть без глаз не остались. После была секция у-шу. Одна из первых массовых, которые появлялись на короткое время в спортзалах школ и залах Домов Культуры.

Такой бой там не преподавали, но я нашел энтузиастов, и мы стали заниматься самостоятельно. От длинных шестов отказались. Идеальна – труба из нержавейки до плеча длинной. С тех пор я чувствую себя намного уверенней с палкой в руках.

Короткую подпорку уронил. Длинную перехватил в левую руку. Серый аж шею вытянул, слюни пускает, подошел на два метра. Я к нему спиной. Алена прикрыла глаза.

Хлесткий бросок правой рукой – монета попала в глаз Розовому. Что там не попасть с трех метров, если до этого лет десять в кабинете тренировался всякую мелочь в цель кидать? Схватился бедняга за лицо двумя руками. Слушать его матюги я не стал.

Скользящий шаг назад, и конец шеста входит в пах Серой Рубашки. Тем же концом в шею. Есть там такой треугольник Пирогова, где проходят важные нервы и сосуды. А главное, попадать туда легче. Все, заваливается назад. Или умрет или долго не встанет.

Одним прыжком я подскочил к затейнику-извращенцу. Он попытался выставить трость. Я дернул за нее правой рукой, разворачиваясь. А левым локтем на обратном движении ударил в нос. Тот сел на задницу. Расчет на появление крови. Это пугает и позволяет манипулировать.

И расчет оправдался. Кровь залила сюртук. Я выхватил дедовский нож и приставил к его шее.

– Стой, где стоишь, – бросил я парню в розовой рубашке, – иначе глотку перережу.

На всякий случай крикнул, чтоб тот не убежал. А сам грубо дернул за шиворот и протащил Антуана-Толю к Алене, перевернул на живот.

– Лежать, работает ОМОН. Смерть французским оккупантам!

Пока тот смотрел на свою ладонь, наполняющуюся кровью, я перерезал веревку. Мои глаза встретились на секунду с широко открытыми серыми глазами. «Бежим» – сказал я коротко.

Алена прикрылась разорванной рубашкой.

– Слушай сюда, – сказал я розовому, – мы уходим. Увижу погоню, отрежу ему башку и выкину на дорогу. Если понял, кивни.

Картуз наклонился.

– Передай своему шефу, если будет дергаться, то сделаю из его говнюка жилетку и заставлю носить. Привет от красных бригад. У нас длинные руки. Союз меча и орала. Рот фронт!

Проговорив эту ахинею, я схватил за шкирку Антуана, и мы с Аленой нырнули за угол. Пробежав вдоль длинной бревенчатой стены, остановился, но увидел Домну, которая метрах в ста у амбара махала руками. После стометровки, толкнул барчука к телеге. Тот собрался залезать.

– Стоять! Руки на телегу, – я подкрепил указание ударом по почке, – ноги расставил.

Гонки гонками, а правила правилами. Обыскал поверхностно. Нашел кошелек и маленький ножик в чехле. Снял с себя веревку, которая заменяла пояс. Скрутил петлей кисти и другой конец накинул на шею. Антуан усиленно засипел. Я зашел сзади, снял с себя платок и накинул на него, обвязал. Еще и шапку ему нахлобучил на глаза.

– Дернешься – сдохнешь. Быстро все в телегу.

Женщин уговаривать не надо. Домна нахлестывала вожжами кобылу. Та медленно разгонялась. Я побежал рядом. Надо фрика контролировать. Когда скорость подводы стала вровень с моей, я запрыгнул с краю. Жалко гнать лошадку по жаре, да еще с таким грузом. Но что делать?

Через три километра погони не обнаружилось и лошадку пустили шагом. Я слез с телеги и пошел пешком. Аленка тоже. Домна перевязала ее какой-то шалью. Жарко. Я делаю всем знак «тихо» и показываю на пленника, а сам в голос говорю:

– Если и впрямь жилетку из него сделать, не протухнет по жаре? А то подарим командору.

– А чё? Он такое любит, будет на Пасху надевать, – решила подыграть мне Домна, – непременно подарим. Еще и на онучи останется.

Мешок стал сотрясаться в сиплых рыданиях.

– На черную Пасху. Ты же участвовал в черных мессах? – Я ткнул пленника в бок.

– У-у, вы-вы, ы-ы.

– Вот и будешь дальше участвовать. Правда, не весь.

– Батююю, ы-ы.

Я перерезал веревку на шее:

– Говори, дернешься – убью.

– Я единственный сын. Папенька даст вам денег. Много денег. Зачем вам моя кожа? Продайте меня обратно ему.

– Что, сильно богат папаша?

– Очень! Дома в Москве и Санкт-Петербурге, имения в пяти губерниях, капитал миллионный. В Париже два дома для меня купил.

– А что не в Лондоне? Вы же там должны проживать, пока родители русский народ грабят.

– Не могу знать.

– Сейчас тебя высадим, пойдешь домой. Но не думай, что отпустим. Ты присягнул темной стороне.

– Так все присягают! – чуть не плачет он, – кто положения хочет. А как не хотеть?

– Ну и что, сынку, помогли тебе твои ляхи?

– Откуда вы знаете?!

– Что?

– Что посвящающий – поляк.

– Есть организация, – напустил я важности, – которая знает все. И всех контролирует. И тебя тоже.

– Не отпустите? Сколько же вы хотите?

– Не думай за деньги выкупить душу, мразь. Весь род под нож пустим. Но шанс дать обязаны.

– Так дайте же, умоляю вас. Заклинаю всем святым.

– Свое святое ты продал по глупости. Но придет человек однажды. И тогда будет шанс. Не вертись! – я отвесил задержанному подзатыльник, – с тебя и за тебя денег не надо. А вот с папаши десять тысяч серебром. За плохое воспитание. Пусть готовит бабло. Потом скажем, куда привезти.

Через два километра мы спихнули его с телеги.

– Не вздумай повернуться.

Идти ему со связанными руками пять километров. Это еще час времени.

Алена серыми глазищами на меня смотрит. У нее мягкая пружинистая походка, босые пятки не замечают земли. А у меня, как не туда вступишь, так – ой.