Андрэ и Хамон промолчали, но было видно, что и им не терпится выйти наружу.

Улыбка тамплиера, и без того кривоватая из-за шрама, стала ещё страшнее.

- Ну что же… – медленно произнес он. – Мне кажется, что не стоит класть все яйца в одну корзину. Я возьму с собой сэра Осберта, Андрэ и Хамона. Сэр Этьен и Джослин останутся здесь, охранять дам и священника, и ожидать нашего возвращения

– Господин! – Джослин выглядел возмущенным и обиженным до глубины души.

- Что ещё?! А, кстати, подойди-ка, парень, я должен шепнуть тебе кое-что на ухо.

Оруженосец нехотя повиновался. Сен Клер долго шептал ему что-то, и понемногу лицо Джослина просветлело, насколько можно было увидеть в полумраке.

- И запомни, первое – самое главное! – напутствовал его тамплиер. С этими словами он повернулся к остальным.

- Ну что? Никто больше не хочет ничего сказать?!

- Я понимаю, что ты хочешь сам приглядеть за сэром Осбертом, а не оставлять нам это сокровище. – спокойно сказал де Баже, – видит Бог, я хочу помочь тебе, но… что ж, Мабель останется на моем попечении!

- Размечтался!- фыркнул сэр Осберт. – Эта девушка уже без пяти минут моя невеста, так что умерьте свои необузданные страсти, глубоконеуважаемый сэр.

- Так, достаточно! – храмовник встал между спорщиками. – мы сейчас все в одной тарелке. Я подозреваю, ле Дюк, что ты, как и я, не доверяешь старому священнику. Поэтому я оставляю с девушками и рыцарем своего оруженосца…

- Которому ты, без сомнения, дал строгий наказ относительно того, что он должен сделать, дабы использовать девицу в своих целях! – ослеплённый ревностью, Осберт не видел ничего и никого.

- Можешь прекратить верещать, я не претендую на девицу Мабель. Я все ещё тамплиер, забыл? И мой обет безбрачия принят не просто так. Посему успокойся и перестань ревновать этого тощего цыпленка к каждому столбу.

- Уж чья бы корова мычала! Да ты как коршун, вьешься над послушницей. Бедная девочка и не знает, как избавиться от твоего настырного присутствия!

- Если вы на женщин слишком падки,- вдруг запел Хамон, – в прелестях ищите недостатки. Станет сразу все намного проще: девушка стройна, мы скажем: мощи! Умницу мы наречем уродкой, добрую объявим сумасбродкой. Ласковая – стало быть, липучка, держит себя строго – значит, злючка (“Собака на стене”, “Песня Тристана”)

- Вот именно, – согласился с шутом сэр Этьен,. – и вообще, какое тебе дело, что будет с послушницей? Она в любом случае потеряна для мира, несмотря на красоту. Так что направь свою ярость против тварей и успокойся пока.

Осберт последовал мудрому совету, все ещё что-то недовольно бурча.

Сен Клер обернулся к приятелю.

- Что ты думаешь о моем выборе? Только хоть на минуту забудь о своей страсти к девушке и шутках.

- Побойся бога, Амори, я мрачен, как надгробие. Андрэ я доверяю, он человек барона, и в силу обстоятельств будет тебе полезен – он лучше всех знает замок. Шут ловок и осторожен, но как ты сможешь говорить с ним в случае чего? И потом, он предан своему господину до печенок.

Об этом не беспокойся. Но справишься ли ты с одним оруженосцем?

- Мне будет всяко проще, чем тебе.

- Возможно.

В этот момент шут внезапно подошёл к храмовнику, низко поклонился и указал сперва на себя, затем на дверь. Потом он изобразил в воздухе что-то небольшое, вроде квадрата, от которого отходили две линии вверх.

Рыцари с интересом смотрели на эту пантомиму.

“Он явно знает больше, чем может сказать” подумал Сен Клер.

- Амулет! – осенило Осберта. – Да, мой дорогой шут, ты ведь знаешь, где находится амулет?

Хамон посмотрел на господина со странным выражением лица, чуть наклонив голову налево. Будто не знал, соглашаться ему или нет.

Потом он, отчаявшись, схватил лютню и пропел :

За годом год мои слова,

Он произносит с трона.

Моя всем правит голова,

Но на другой корона. (“Не покидай”, “Песня Канцлера”)

- Хамон! – рявкнул Осберт – Да за такое тебя мало просто высечь, хороший господин с тебя шкуру бы спустил, и ты ещё должен был ему спасибо сказать, негодяй! Я не желаю брать с собой на вылазку предателя и дурака, способного испортить дело.

- Нет, – сказал тамплиер. – Хамон пойдет с нами.

- Я его господин, я и решаю, куда он пойдет и с кем! – заартачился ле Дюк.

- Ты, – храмовник выделил это слово, – уже нарешал до того, что он говорить не может. Сдается мне, что твой шут владеет какой-то информацией, и ты очень не хочешь, чтоб она дошла до меня. Напоминаю тебе, сэр Осберт, что коль уж мы пока в одной упряжке, так и надо научиться действовать сообща . В противном случае твоя якобы невеста имеет все шансы узнать о том, как именно ты выслуживался перед королем! – последние слова он тихо, но яростно прошипел прямо в лицо рыцарю, который от такого пошел красными пятнами.

- Ты… ты что, шантажируешь меня? Ах ты ж… позор своего ордена, проклятый пёс!

- Да! Черт меня раздери, да, я шантажирую тебя и буду делать это до тех пор, пока ты научишься слушать людей мудрее тебя, и не лезть в драку по желанию своей левой ноги! А сейчас иди и попрощайся с девушкой, да держи язык за зубами, иначе и я молчать не буду! – он толкнул рыцаря в грудь, в сторону прохода во второй подвал.

Осберт был в таком замешательстве, что аж послушался. Обвинения в содомском грехе были сами по себе серьезной причиной для вызова на дуэль, но сейчас было не время и не место. Кроме этого, проклятый храмовник явно владел какой-то неизвестной ему информацией, что было непонятно и неприятно. Привыкнув всегда думать на шаг вперёд и владеть ситуацией, ле Дюк вдруг ощутил, что умение предугадывать не слишком-то помогает ему теперь, а лидерство у него выдернули, как коврик из-под ног, ещё ранее.

Приойдя, наконец, к решению касаемо количества выходящих на разведку, рыцари посвятили в него остальных обитателей подвала. Мабель казалась обеспокоенной разлукой с Осбертом, что не радовало де Баже, священник был отрешен и спокоен, а Доминика лишь кивнула и снова принялась за чтение рукописей. В последнее время послушница явно находила в них утешение, в отличии от Мабель, которой все было не мило. Та часто плакала, вспоминая погибшего отца, и в отчаянии утверждала, что скоро она встретится с ним, а другого ей и не надо. Этьен и Осберт, конечно, из кожи вон лезли, дабы утешить несчастную девушку. Хамон же старался по возможности развлекать ее песнями. Когда Мабель не плакала, она сидела подле шута, тихо нашептывая ему что-то – скорее всего, он стал для нее чем-то вроде любимой собаки, которая так умна, что всё понимает, только сказать ничего не может.

Хамон подошёл к девушке, развел руками, прощаясь.

- Ох, Хамон, только не ты! – заливаясь слезами, воскликнула она. – Что я буду делать без твоих песен?!

- Сожалею, девица, но пока что вам придется довольствоваться мной, – вмешался неутомимый де Баже.

- Сэр, простите, но вы неисправимы! Ваш голос груб, как старая циновка, а очарования в нем – не больше, чем вот в этой скамье!

- Зато я умею делать комплименты, сударыня! Ну, право слово, вот вы и улыбнулись!

Мабель и вправду улыбнулась сквозь слезы. Она порывисто обняла шута и отошла, чтоб нежно попрощаться с сэром Осбертом. Тот уж пушил павлиний хвост, стараясь улестить девушку и расположить ее к себе.

Уходящие вооружились кто чем – выбор был не так уж и велик, но лучше, чем ничего, да и снаружи оружия наверняка хватало, умылись и оставили последние указания остающимися, в основном касаемо воды, еды и безопасности.

Сен Клер предупредил де Баже, что если через два дня (насколько можно было рассчитать время), маленький отряд не вернётся, им лучше попытать счастья и выйти, иначе они в любом случае умрут как крысы, в ловушке, от голода и жажды, да и нехватка воздуха поспособствует скорейшему их переходу в мир иной.

Наконец, все были готовы. Помолившись на дорогу и заверив остающихся, что они вернутся так быстро, как только смогут, тамплиер, сэр Осберт, Андрэ и Хамон, неразлучный с лютней, отперли жутко заскрипевший замок входной двери.