И тогда я обнял его. Я с силой тронул его тело теплокровной мыслящей летающей рептилии. И я услышал стук его сердца, гонящего по его жилам мою кровь.
Глава десятая. Кажется, последняя.
Глафира пожаловалась мне на Куродо, дескать, он плохо моет пол во время дежурства.
Я удивился:
- При чем здесь, собственно, я? Ему и скажите.
Глафира прислонилась к стене, согнула ногу и, выставив колено вперед, продолжала беседовать.
Полы ее халата распахнулись, голая полная нога стала видна вся - и меня это ужасно смущало.
Я повторил:
- Глаша, ты ему и скажи. Ко мне-то у тебя претензий нет?
- Ой, что ты! Какие к вам могут быть претензии? Ни к тебе, ни к Кэт, ни к Степке - никаких претензий. Вы просто - образец! Идеальная семья... Степка возвращается из Конторы - и обязательно, обязательно, если мама дежурит, ей помогает...
- Ну и в чем дело? Что я, по-твоему, должен сказать Куродо? Как тебе ни ай-я-яй? Почему ты плохо моешь пол? Так он пошлет меня подальше - и будет прав...
- Нет, что ты!.. Он тебя послушает. Он с таким уважением к тебе относится... Потом вы ведь еще в карантина?
- Да, но это еще ни о чем не говорит... Я, конечно, побеседую, раз ты просишь, но заранее предупреждаю - без толку. Он еще и обидеться на меня может...
Куродо, впрочем, не обиделся, хотя очень удивился.
Когда я вошел к Куродо, он сидел на диване и возился с чешуей спецдракона. Им с де Кюртисом повезло: приволокли целых четыре тушки, и в лаборатории Куродо выпросил себе обрывки чешуи.
Укалываясь, Куродо сшивал обрывки.
Чешуя переливалась золотом.
- Ты же плохо сошьешь, - сказал я, - отдал бы Кэт или Глафире. У Глафиры машинка есть. Вмиг бы тебе прострочила - взык - и все.
- Много ты понимаешь, - вздохнул Куродо и пососал уколотый палец, взык - и все... Ну, и получится, как у всех... А я хламиду-монаду сошью такую! - все закачаются. Сразу станет видно - мой спецдракон... Квартира поедет по увольнительной на Южное побережье. Я эту штуку надену... - Куродо потряс переливающейся чешуей, каждая круглая пластинка которой была размером с древнюю монету, - знаешь, как Георгий Глафиру сюда привез? На танцульки пришел в этакой хламиде...
- Он теперь, наверное, и сам не рад, - усмехнулся я, - во всяком случае, я у него чешую не видел. Даже на стенку он ее не повесил.
- Боится, - объяснил Куродо, принимаясь за шитье, - боится, что к коже прирастет и под кожу проникнет. Это только ты у нас такой везучий: мазнуло хвостом, когтем цапнуло, чуууть отметило и дальше поехало...
- А ты не боишься, что прирастет?
- Боюсь, конечно, - ответил Куродо, не поднимая головы, - всякий провинившийся боится... Как посмотришь на твоего...
Куродо прикусил язык и виновато поглядел на меня. Тогда-то я и решил, что самое время выполнить просьбу Глафиры.
- Куродо, - сказал я, - ты хрен чего. Меня Глафира к тебе послала. Поговори, мол, с боевым товарищем, с другом по карантину.
- Да, да, - всполошился Куродо, - а что? что такое?
- Ты вот вышиваешь на пяльцах. стараешься, просто сил никаких нет на тебя смотреть: "отпетый" золотошвей, а Глафира на тебя жалуется... грязищу, говорит, после своего дежурства оставляет... Пол ни фига не моет...
Куродо воткнул иголку в мягкую кожу между чешуйками, аккуратно сложил сиящую чешую на пол. Золотой кучей она засверкала у его ног.
- Я Глафире сто раз объяснял. Я - не поломой и не щенок карантинный, и даже не ротный "отпетый". Я - "отпетый"-ветеран! Если я, - Куродо поднял сиящую груду чешуи спецдракона и с силой швырнул ее об пол, - брямкну вонючую тряпку и пару раз повожу ей туда и обратно, обратно и туда, то пусть мне скажут "спаибо" и спросят, как это я после боевых вылетов еще и пол мою? и мусор выношу? И плиты чищу?
- Спасибо, - улыбнулся я, - но я тебя о другом спрошу... После тебя остается грязь - и убирать эту грязь приходится таком же, как ты... ветеранам "отпетым".
- Не убирайте, - пожал плечами Куродо, - я вас что, заставляю?
- Ну, положим, что заставляешь, - хмыкнул я, - только это долго объяснять... поверь мне на слово - ладно?
- Не поверю, - буркнул Куродо и принялся осторожно переворачивать чешую, рыться в ней. Искал иголку.
- Ат... - вскрикнул Куродо и затряс рукой.
- Укололся? - поинтересовался я, но Куродо уже вскочил на кушетку и тянулся к огнемету, висящему на стене.
Я оступил к двери.
Чешуя шевелилась, топырила, щерила свои кругловатые пластинки, чешуя оживала и словно искала себе подходящую форму для подходящей жизни.
Пока она была всего только бесформенной кучей, готовящейся к прыжку.
- Мать их за ногу, - забормотал Куродо, - чем они в лаборатории думают... Это они так шкуру сняли... суки...
Он сорвал со стены огнемет.
Я распахнул дверь в коридор и крикнул:
- У Куродо - ларва!
Первым выскочил де Кюртис с пикой.
Мы все над ним смеялись, дескать, на что тебе пика?.. В лаборатории трофеи так обрабатывают, что ни капли ни боли, ни жизни не остается.
А вот и понадобилась. Здесь, в подземелье, все может оказаться необходимым и все лишним, на фиг не нужным.
Де Кюртис остановился в дверях, наставил пику на ларву и крикнул Куродо:
- Ты только не вздумай ее жечь.
Куродо опустил огнемет.
Де Кюртис чуть тронул ларву копьем, она задвигалась, словно поворачиваясь к де Кюртису. Она шуршала, будто змея, и звенела, как кошелек.
Де Кюртис проколол одну чешуйку копьем. Ларва вздрогнула, и стало заметно одно темноватое пятнышко в общем сверкании чешуек.
- Джек, - сказал де Кюртис, - вали в коридор.
Он чуть отступил, и я протиснулся в дверь.
В коридоре уже стояли Георгий Алоисович, Жан-Жак, Глафира и Кэт.
- Де Кюртис, - сказал я, - если устанешь, дай мне... попрокалывать...
- Само собой... ларва - это такое дело...Терпение, труд, меткость и никакого риска. Потому как, - де Кюртис проколол четвертую пластинку, продленная агония. Эта шкура уже ни черта не соображает. Одна только боль...
Ларва то собиралась в тугой ком, то распластывалась золотой тканью с темнеющими проплешинами.
И чем больше чешуек прокалывал де Кюртис, тем конвульсивнее, резче делались ее движения.
Куродо опустился на корточки. Огнемет упер меж расставленных ног в кушетку.
