Мишель поглядел на Валентина Аскерхановича.
Валентин Аскерханович понял его взгляд.
- Оборзел, - подтвердил он, - соврешенно оборзел.
...От долгого стояния затекли ноги. Я прошелся, присел. Мишель приказал, чтобы я притворялся спящим. Я так и делал. Лежал на одном боку, чтобы не заснуть, таращил глаза во тьму, в шевелящуюся, шуршащую, лупящую невидимыми крыльями влажную теплую ночь, - и, несмотря на ноющую, затекающую руку, несколько раз проваливался в дрему, в сон, то в мгновенное небытие, то в переполненный красками, криками, выстрелами дневной мир. Разбрызгивая кровь, к самым моим ногам подкатилась голова Вали, снесенная ударом Нахтигаля; я проснулся от ужаса и сел.
"Ну уж фиг, - подумал я, - не заметишь, как в другой мир перейдешь. Пошел он с его приказами."
Я встал и прислонился к стене пещеры. Скулы сворачивала неудержимая зевота.
Почему-то я вспомнил стихи, прочитанные мне Мэлори тогда, тем самым днем, когда все это началось: "Уж если ты, бродяга безымянный, сумевший обмануть чудесно два народа, так мог бы ты, по крайней мере..." Нет, нет, не помню, забыл. Мэлори помню, как она мне рассказывала, до чего же ей нравится эта сцена - два сильных смелых бессовестных человека, еще не совершившие ни одного преступления. Ни одного!.. Их совесть - чиста. Может, поэтому у них и нет совести? Вспоминаю, сминаю, вминаю в мозг расползающийся, темнеющий, как эта ночь: - "К украинцам, в их буйные курени, владеть конем и шашкой научился. Явился к вам, Димитрием назвался и поляков безмозглых обманул, что скажешь ты, прелестная..."
У меня затекли ноги, я сделал шаг-другой, потоптался на месте и наступил на что-то мягкое, податливое.
- Ат! - Мишель вскинулся моментально, будто и не спал вовсе. Я еле успел уклониться от удара.
- Мишель, - громким шепотом предупредил его я, - это я, Джекки... Это я, я, я.
- Ах ты... - прошипел Мишель, - я тебе что сказал? Чтобы ты учил строевую песню лежа! и не вслух... А ты еще маршировать вздумал! Рыболов! Ложись и вспоминай приятное...
- Мишель, - взмолился я, - я засну лежа, и он меня зарежет.
- Значит, - рассердился Мишель, - туда тебе и дорога. "Отпетый" нашелся. Знаешь, как нас кантовали? Я дерьмо жрал!
- Знаю... Вы рассказывали о своих пиршествах.
- Ляг, - шепотом приказал Мишель, - и не умничай.
- Я о вас думаю, - буркнул я, укладываясь, - не о себе.
Я глядел во тьму. Глаза набухали кровью, веки наливались свинцом вот-вот сомкнутся, стянутся, и я полечу в мягкий сон, длинный и сладкий, словно выворачивающий челюсть зевок.
"Странные они люди, "отпетые", - думал я, - жестокие, циничные? Да? Вообще-то, люди как люди: любого запихни в подземелье рептилий, любого обучай убивать - и этот любой озвереет, оскотинеет. Что, разве не так? Убийство - это дело такое... такое..."
Я уже спал. Я снова стоял на площади перед кинотеатром и снова видел живое кишение омерзительных тварей, "гаденышей", и снова шел на них, в них, чтобы давить, душить, терзать - вот этими руками, этими самыми руками, нет! - голым мясом пальцев и ладоней раздирать эту пакость, эту живую мерзость, которой не должно жить...
И я снова поворачивался и видел Диего. Диего промахнувшегося, Диего, вместо меня ножом проколовшего пустоту.
Я смотрел на Диего, и странная мысль мелькнула у меня в голове: как же так? Ведь Диего - мертвый? Как же он? И где это я? Ведь это уже все было, было...Так это я, что же, сплю?
Диего быстро нанес удар ножом, я отбил удар и проснулся, поскольку, действительно, отбил удар. Я успел вскочить на ноги, включил "светильник координатора" на полную мощность и не удивился, увидев в слепящем отчаянном свете жреца, выронившего нож, жмурящегося от нестерпимого света.
- Мишель, Валя, - крикнул я, - есть.
Жрец, опомнившись, кинулся бежать, но тут же получил удар прикладом огнемета и упал.
- Ну, падла, - с удовольствием выговорил Мишель, - сейчас я из тебя Венеру в мехах сделаю.
- Пощадите, - проговорил жрец.
Я чуть не выронил "светильник координатора".
- Я, - жрец стоял на коленях, - мольба, та, прозба, не убивайт... Я... прозба.
Валентин Аскерханович потрясенно спросил:
- Э, чудо в перьях, ты что, по-человечески разговариваешь?
- О, та, та... Я тайно исучил... Пыло трудно... Я подслушивал, что говорил ваш... крокодиль, та... и с теми, кто прилеталь до фас... та... я... учеба, та?
- Сучил, - потрясенно повторил Валентин Аскерханович, - вот так сучил.
- Я пуду вам приводиль девушек... Только не нато много... Нас мало... софсем... и тут фы...
Я вдруг представил себе, что должен был ощущать этот несчастный полуголый, ослепленный потоком света, отделенный от нас стеной тьмы.
Наши голоса доносились до него из-за этой стены, и были голосами тьмы, голосами ночи, так для нас биение крыл в обступившей тьме было биением крыл не птиц, но ночи - и я спросил его:
- Неужели вы один изучили?
- О, нет, нет, - жрец поднял руки, - нет... Ни Федька коем... нет... Это крокодиль... училь, он гофориль мне... ты - турак, биль... палка, крокодиль... училь... Витель, что я... тайно, сначала биль, потом училь, биль и училь...
- Крокодиль? - недоуменно спросил Валя. - Какой крокодиль?
- О, фы - хитрый, - жрец заученно-фальшиво засмеялся, - о, фы - мутрый крокодиль...
Жрец стал бить поклоны:
- Я просиль, чтобы софсем мало девушка. Софсем.
- Мало? - переспросил Мишель. - Ты вон сколько себе нахапал.
- Но я должен делиться с крокодиль - не один Нахтигаль.
Мне стало не по себе от моей догадки.
Я взял за руку Мишеля. Он резко вырвал руку.
- Ну, что ты цапаешь, как девка в темной комнате: ах, мне страшно, ах, я так боюсь, ах, что вы делаете, ах, как вам не стыдно. Ну да, (бормот.
- Б... - выдохнул Валя, - как же он подхватил?
- Так, - Мишель вступил в круг света рядом со жрецом, - эй, слушай, как тебя? Я - понял? - я - добрый крокодил... Я никого не ам-ам, понял?
- Поняль, поняль, - закивал жрец, - Тихон тоже очень, очень тобрый крокодиль... Я - понимайт... Нахтигаль - слой, плохой, фу... Нахтигаль ель и плеваль... если пы не крокодиль, тобрый, тобрый, Нахтигаль фообще бы не ель... фу, слой...
- Так, - Мишель потянулся, - круто... Где - крокодиль? Где он? Хотим видеть! Понималь?
