— Умер? — спросила она. — Я не понимаю. Почему умер?
— Он не выдержал всех переживаний. У него случилось обширнейшее кровоизлияние в мозг. Поскольку мы в то время находились в российской глубинке, в глуши, нам не удалось спасти его. Там счёт шёл на минуты, а потребовалось более часа, чтобы доставить его в ближайшую хоть сколько-нибудь сносную больницу. С Серёжей всё в полном порядке. Только скучает очень по тебе и по отцу. Я вот принёс тут кое-что из еды и фруктов для тебя. Буду приходить. А когда выпишешься, будешь жить с нами. Я пошёл.
...Теперь прошло уже больше года с того дня, как не стало главного редактора газеты «Бестия». Тамара не обманула, живёт дома, в Москве, с сыном и отчимом своего покойного мужа. Она даже вновь взяла фамилию Белокурова и пытается выпускать газету Бориса Игоревича, хотя пока что у неё не очень клеится и за всё время вышло два весьма чахлых номера. В выходных данных Тамара пишет: «Главный бестиарий — Сергей Белокуров», имея в виду Серёжу, которому недавно исполнилось четыре года, и он, конечно же, мало принимает участия в издании. Но когда вырастет — всё будет принадлежать ему.
Николай Прокофьевич сильно сдал, чаще прежнего жалуется на жизнь, и будет очень обидно, если следом за средним Белокуровым не станет и старшего. Сергей Михайлович Тетерин пытался свести с ним свою матушку, Людмилу Петровну, но тщетно. Они оказались очень разными людьми. Дважды она была вместе с сыном в гостях у Белокуровых и много прекрасных слов сказала о покойном Борисе Игоревиче.
Тетерин больше не практикует в качестве черепослова у новых русских питекантропов. Он дал зарок не связываться с ними, и даже не потому, что ему пригрозили сами же питекантропы. Одному из них показалось, что у какого-то хренолога в банке компьютерных данных хранится вся его бесценнейшая черепушка. Он прислал к Тетерину своих людей, и те изложили Сергею Михайловичу просьбу своего шефа уничтожить плоды деятельности частной краниологической лаборатории. Его даже насильно возили для переговоров сначала куда-то в центр, потом куда-то на Кунцевскую, потом на Юго-Запад, но всё в итоге обошлось благополучно. Его отпустили, и он поклялся не иметь больше дел с черепами лучших людей нынешней России. Правда, и в комиссию по исследованию останков царской семьи Сергея Михайловича тоже не взяли, и он остался не у дел. Впрочем, он нисколько не жалеет ни о чём, хотя и возмущается работой комиссии, а главное — самим фарсом захоронения этих, как он говорит, «якобы царских костей». Зато он частенько ездит в Тверскую землю и наведывается к отцу Николаю Ионину вместе с историком Чижовым, многие идеи которого ему показались близкими, и они даже собираются писать вместе какую-то книгу. Конечно же, о неповторимых особенностях России!
Сергей Михайлович по-прежнему не женат. Евдокия однажды звонила ему и сказала:
— Если ты попробуешь только вынюхивать что-либо о местонахождении великого чемпиона, тебе несдобровать.
— Успокойся, — ответил он. — Я не собираюсь разыскивать твоего маньяка, хотя, конечно же, этого гада следовало бы отработать в режиме правоохранительных органов. Передай ему, что я советую всему обществу сознания Ч немедленно прекратить в России свою злокачественную деятельность.
Вячеслав мог бы вполне гордиться последней фразой. Он, кстати, тоже продолжает навещать Закаты, и, что приятно, кажется, стал не таким зубодробительно рьяным. И необдуманных сообщений о том, кто венчан, кто не венчан, кто нарушает, кто не нарушает, он тоже старается остерегаться. Правда, с женой он так до сих пор не сошёлся и не обвенчался и говорит о ней: «Она пошла по рукам».
О Ревякине почти ничего не известно, хотя именно благодаря ему удалось тогда замять дело о странной и подозрительной смерти Бориса Белокурова. Следователь обнаружил-таки пулю в стволе берёзы — ту, которую выпустил из своего венгерского парабеллума сам покойный. Следователь оказался дотошный — пуля сидела в стволе дерева на высоте четырёх метров от земли. Лучше бы он бросил свою энергию на поиски Ельцина и Клинтона, совершивших разбойное нападение на Закаты и укравших «Чёрного Дионисия». Но отец Николай даже и слышать не хотел о возбуждении против них уголовного дела. Он говорил:
— Пусть «Чёрный Дионисий» останется при них! Я же их прощаю.
Конечно же, события той Пасхи легли болезненным рубцом на сердце сельского священника. Наезды милиции, расспросы... Лучше не вспоминать.
Чижов, Ревякин и Тетерин держались общей версии случившегося — кровоизлияние в мозг в результате сильного нервного перенапряжения. Хотя странная поездка на машине из-за пасхального стола зависала в воздухе. К тому же Чижов постоянно порывался открыть всем, что это он убил его своей враждой. Пулей или не пулей — какая разница? Иногда можно убить взглядом. Или хотя бы желанием, чтобы трагедия не превращалась в фарс.
Ревякин разыскал князя Жаворонкова, тот заплатил кому надо сколько надо, и дело о гибели Белокурова было прекращено за недостатком улик. Тем более что и впрямь не было никакого убийства, и Борис Игоревич мог скончаться от точно такого же кровоизлияния в мозг не на дуэльной тропе, а, скажем, сидя за столом или занимаясь утренней гимнастикой.
Желая повидаться с Ревякиным, Чижов и Тетерин ездили однажды в княжество Жаворонки, но, во-первых, оказалось, что оно уже переименовано в княжество Зарянки, во-вторых, отцом-основателем там теперь некий Столяров, в-третьих, княгиня Жаворонкова второй год не вылезает из поездок по Юго-Восточной Азии и Океании, и, в-четвёртых, бывший отец-основатель, Владимир Георгиевич Ревякин, ни разу в княжестве Зарянки не объявлялся. Его телефон в Москве твёрдо не отвечал на звонки. Бывшая вторая жена Владимира Георгиевича тоже ничего о нём не знала, — та, которая Ирина, у которой свой квартирный бизнес, хороший дом и всё такое. Остаётся надеяться, что с главным жаворонком страны всё в порядке и спустя какое-то время мы услышим о создании нового государства или просто общины жаворонков. И не с языческой, а с христианской подоплёкой, поскольку и Чижов, и Тетерин, и даже обличительный Вячеслав успели заметить некоторую перемену во Владимире Георгиевиче с тех пор, как он, по его собственным словам, ушибся головой о раскрытую дверь Божьего храма.
Хотя, может быть, ревякинское Ч сложилось как-нибудь иначе, более прискорбно, — запил, попал в чеченское рабство, бомжует, сбежал в Америку... Но о плохом лучше не думать. И так в жизни слишком много трагедий.
Увы, Василий Васильевич вынужден был развестись со своей женой. И не он, а она не захотела жить с ним после всего, что произошло. Она честно призналась:
— Если бы не смерть Белокурова, я бы ещё пересилила себя и повенчалась с тобой у отца Николая. Я сделала бы это ради того, чтобы Борис вернулся к своей искалеченной жене. Хотя... Не знаю, как бы всё сложилось, если бы он остался в живых. Но его нет. Его нет.
— Но ведь не я убил его! — возражал Чижов.
— Не ты? А разве не ты частенько, ударяя себя в грудь, утверждал, что его смерть на твоей совести?
Подобные разговоры и привели, в конце концов, к тому, что они расстались и теперь живут порознь, хотя он иногда приезжает к ней, поздравляет с праздниками и днём рождения, дарит подарки. Он надеется, что время — доктор, который когда-нибудь выпишет наконец правильный рецепт и для России, и лично для него, Василия Чижова.
Приезжая в Закаты, Василий Васильевич непременно уходит один бродить по лесу и обязательно оказывается на том злополучном месте, где тринадцатью решительными шагами были отмерены жизнь и смерть Бориса Белокурова. Там он садится под пробитою пулей берёзой, прислоняется спиной к её широкому стволу и думает о многом. Иногда те четыре дня кажутся ему самыми лучшими днями его жизни, самыми яркими и чистыми. Иногда — самыми страшными и гибельными. И о смерти Белокурова он думает порой как о светлой и торжественной, а иногда — как о нелепой и напрасной. Он вздыхает и смотрит вверх, в небо, куда вслед за пулей, выпущенной из тетеринского «стечкина», улетела душа главного бестиария. И если это зима, то высоко над головой Чижова потрескивают голые ветви, твёрдые и студёные, словно мёртвые, а если лето — то дышат и вздыхают зелёные листья, живые и шелестящие.
