— Замените, правда? — обрадовался Тетерин. — Как только из Москвы выберемся, ладно?

— Ладно.

Вскоре они выскочили на мост, отделяющий Химкинское водохранилище от канала имени Москвы.

— Едем по маршруту «Страшного пассажира», — заметил Прокофьич.

— Точно, — усмехнулся Белокуров.

— Что за страшный пассажир? — не понял Тетерин.

— Недавно мы с Прокофьичем прочли такой роман Александра Сегеня в «Нашем современнике», ещё девяносто четвёртого года. «Страшный пассажир» называется. Любопытная вещица. И вот мне всё последнее время кажется, что все мы — всего лишь персонажи какого-то такого же романа Сегеня, — сказал Белокуров и сам содрогнулся от этой мысли.

Тетерин внимательно посмотрел на Белокурова, словно спохватившись, что не успел хорошенечко изучить череп главного бестиария. Потом усмехнулся:

— Ия тоже с самого четверга чувствую себя персонажем какого-то чокнутого романа. И не удивлюсь, если окажется, что так оно и есть.

— И у меня с четверга это чувство, — заметил Белокуров.

— А у меня со вчерашнего, с тех пор, как Тамара приехала с американцем и забрала Серёжу, — сказал задумчиво Прокофьич. Потом через какое-то время он тяжело вздохнул и добавил: — А вообще-то, вы чушь какую-то городите. Таких дураков, как вы оба, ещё поискать.

Когда выехали из Москвы, он поменялся местами с Тетериным, и вскоре на заднем сиденье спали уже двое — маленький мальчик и взрослый палеоантрополог.

Глава четырнадцатая

СОВЫ

— Никакого модернизьма!

Никакого абстракционизьма!

Он тяжёлым камнем канул в сон, как в пропасть. Потом, очнувшись, с удивлением увидел себя на заднем сиденье своей «мыльницы». Сбоку от него спал мальчик. Вчерашний чудодейственный мальчик, благодаря которому Сергей Михайлович совершил свой выдающийся подвиг. Он посмотрел на часы, они показывали двадцать минут пятого. За окнами машины было ещё темно.

— Что за город? — спросил он у Белокурова.

— Тверь.

— Почему стоим?

— Прокофьич увидел милиционера и пошёл ему доносить, что мы с тобой вооружены.

— А если серьёзно?

— Разузнает, как дальше ехать. Ты чего проснулся? Спи дальше, всего-то проспал два часа.

— Как ни странно, чувствую себя выспавшимся.

Тетерин удивился тому, насколько он и впрямь ощущал себя посвежевшим. Уже не персонажем романа. Вспомнив про этот недавний разговор, улыбнулся. Прокофьич горячо поблагодарил представителя тверской милиции и вернулся за руль.

— Ну что там? — спросил Белокуров.

— Надо было раньше свернуть. Сейчас переедем по этому мосту, потом направо, ещё через один мост, и выберемся на дорогу в Торжок.

— Зачем нам Торжок? Нам в сторону Вышнего Волочка.

— Это одно направление.

— Не устали, Николай Прокофьич? — спросил Тетерин, когда они ехали по мосту. — Я уже нормально, могу вас сменить.

— Из Твери выберемся, и сменишь.

— Афанасий, — сказал Белокуров, когда они уже ехали по набережной за спиной у памятника ходившему за три моря.

Неведомо почему, но в эту минуту Тетерину стало как-то по-особенному хорошо и уютно. Вспомнилось, как однажды с другом они путешествовали по волжским городам, предавались разным приключениям, охотились на девушек-волжаночек, хотя и не сказать, что много наохотили, но всё равно — весело. И как пили великолепное тверское пиво в обыкновеннейшей пивной забегаловке, расположенной неподалёку от этого самого памятника Афанасию Никитину. Нестерпимо захотелось холодненького пивка.

— Надо же, — произнёс Николай Прокофьич, — полжизни прожил в Твери и уже забыл, как по ней ездить.

— Так вы тверичанин? — спросил Тетерин.

— Конечно. И Борис тут родился.

— Борис, а зачем мы всё-таки едем туда, в эти Жаворонки? Может, лучше остановиться тут? В Твери, наверное, есть родственники?

— Никого не осталось, — ответил за Белокурова его отчим.

— А в Жаворонках надёжно, — сказал Белокуров. — Так, во всяком случае, меня уверял сам князь Жаворонков. Хорошая новорусская охрана, крепкие стены...

— О-о-о! — покачал головой Тетерин. — Как раз там, где есть хорошая новорусская охрана и крепкие стены, менее всего безопасности. Там-то и грохочут взрывы, там-то и добивают контрольным выстрелом в черепушку.

— Возможно, вы и правы, — вздохнул главный редактор «Бестии», — но это к тому же одно из мест, где нас, вероятнее всего, не будут шукать. Молено сказать, мы — эмигранты. Спасаемся в пределах другого государства. Как если бы мы были итальяшки и прятались в Сан-Марино.

— Так, а что эти жаворонки, чем они занимаются, кроме того что солнцепоклонники? — всё-таки зевая, спросил Сергей Михайлович.

— Всем, чем положено гражданам карликового государства, — отвечал Белокуров. — Каждый по своей профессии плюс по той профессии, которая нужна в государстве. Допустим, человек, как вы, может заниматься своей антропологией, но должен и землю пахать, и огород обрабатывать. Если, конечно, ваше дело не приносит доход княжеству. Вот, допустим, если я поселюсь в княжестве, я уже не смогу читать лекции в богатом коммерческом колледже, как в Москве, и лишусь основного своего дохода. Придётся подыскивать работёнку в самом княжестве или придумывать что-то.

— А я запросто могу принимать своих пациентов в княжестве и приносить доход, — сказал Тетерин и коротко поведал о том, как он занимается надомным черепословием.

— Должен вас разочаровать, — покачал головой Белокуров. — Ведь вас таким образом могут выследить.

— Потребую от своих пациентов неразглашения.

— Да, вы в лучшем положении, нежели я, — вздохнул Белокуров. — Но я не жалею. Мне обрыдла моя «Бестия». Как бы я ни оправдывал свою деятельность, она не приносит ровным счётом никакой пользы. Россию газетками не спасти. Вся оппозиция так и останется клапаном для выпускания пара, вместе со всей своей оппозиционной печатью. Нужно что-то совершенно иное. Может быть, княжество Жаворонки? А? Что, если мы придём в восторг, когда увидим там нового русского человека? Не нового русского, а именно — нового русского человека. Меня влечёт туда. Мне верится, что там что-то есть. Я мечтаю: родятся такие княжества, пусть даже основанные нуворишами, потом — феодальная раздробленность, пусть даже на незначительной территории страны. В маленьких феодальных ячейках родится сила. Потом явятся новый Калита, новый Иван Третий, воссоединят эту силу, новый Дмитрий Донской даст бой новой орде в лице прогрессивной мировой общественности... А? Сергей Михайлович? Как вы на это смотрите?

— Мечты, — вздохнул Тетерин. — В одну реку нельзя войти дважды. Когда говорят, Россия гибнет и нужно её спасать, мне грустно, потому что хотелось бы, чтоб это было так.

— Чтоб Россия гибла? — удивился Белокуров.

— Да, чтобы она ещё гибла. Потому что она уже мертва. Что такое невыплата зарплат? Это тыканье иголками, проверка, чувствует ли тело боль, восстанет ли, возмутится ли, или оно уже полностью труп. Русскому уже ничего не надобно. А значит, он мёртв. Арабы в Египте устраивают демонстрации протеста против бомбёжек Ирака. Вы видели хотя бы одну демонстрацию русских против уничтожения сербов? Да что там сербов! Против геноцида русских в Чечне. И я не видел. И даже если ваше княжество жаворонков хоть что-то из себя представляет, в чём лично я сильно сомневаюсь, то всё равно оно есть не что иное, как волос на теле покойника.

— Волос?.. — потерянно переспросил Белокуров.

— Да, — печально вздохнул Тетерин. — Я с самых похорон своего отца думаю об этом волосе. Если хотите, расскажу.

— Расскажите, — тихо промолвил Белокуров.

— Я, кстати, никому ещё не рассказывал. Мой отец был отважным человеком, страстно любил свою Родину — СССР. И он умер именно в год её убийства, в девяносто первом. Какая-то скоротечная астма... Утром не проснулся, и всё... Задохнулся во сне. Я думаю, он задохнулся от горя. Так вот, когда на второй день после его кончины я утром подошёл к нему, то обнаружил в лице что-то не то. И даже не сразу догадался. Лицо его было пересечено надвое.