Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Айвазовский доказывал, что хотя Феодосия не имеет закрытого порта, но при помощи мола его легко устроить, а соединив Феодосию с Лозово-Севастопольской железной дорогой особой железнодорожной веткой, будет достигнуто устройство прекрасного порта, который, не будучи связан с крепостью и военно-морским портом, будет свободно развиваться.

Борьба сторонников обоих проектов разгорелась. Особо назначенная комиссия из высших государственных чинов долго не могла договориться, и в конце концов голоса разделились поровну. Государь Александр III долго колебался, но наконец стал на сторону военно-морского ведомства, и судьба Севастополя была решена. Коммерческий порт в Севастополе было разрешено оставить временно – до окончания устройства закрытого порта в Феодосии.

Начался упадочный период Севастополя. Когда же был построен мол в Феодосии и было решено Феодосию соединить железной дорогой со станцией Джанкой, Севастополь превратился исключительно в военно-морскую крепость и военно-морской порт.

Первое военное Павловское училище

Должен откровенно сознаться, что отправился я в Павловское военное училище с большим неудовольствием и некоторым опасением.

В пехоте я служить не хотел; стремился попасть в инженерные войска. То, что мне не удалось попасть в Николаевское инженерное училище, задевало мое самолюбие, вызывало огорчение и, главное, конечно, совершенно несправедливое чувство какого-то озлобления к Павловскому училищу. Но… я сознавал, что виновен был сам, что все произошло оттого, что я слишком легкомысленно относился к учению.

Этот первый житейский урок, первое серьезное огорчение послужило мне на пользу и заставило подтянуться. Чувство же опасения вызывалось слухами о чрезвычайной строгости и «подтяжке», которые царили в Павловском училище. Судя по рассказам, это училище представлялось мне каким-то дисциплинарным батальоном.

К 1 августа 1885 года мы, выпускные кадеты, съехались в Полтаву и оттуда воинским эшелоном нас повезли в различные училища. Сначала нас всех доставили в Москву и на два дня устроили в Московском военном училище. Эти два дня нас водили показать московские достопримечательности. В моей памяти сохранилось лишь впечатление, которое произвел на меня Кремль. Я был просто подавлен красотой и размахом красавца Кремля.

Оставив в Москве приятелей, зачисленных в Московское пехотное военное училище, мы двинулись поездом в Петербург.

При приезде в Петербург нас всех повезли в Павловское военное училище, откуда на следующий день развезли всех кадет по соответствующим училищам.

Я остался в Павловском училище и был зачислен в 3-ю роту.

Первые две-три недели я чувствовал себя плохо, боясь за каждый свой шаг и опасаясь суровых возмездий за каждую ошибку. Но, приглядевшись, я увидел, что страшного ничего нет. Чувствовалась строгость, но требования были все разумные и отношения со стороны начальства были ровные и очень хорошие.

Жизнь потекла ровно и спокойно, хотя все время чувствовалось, что надо быть подтянутым. Я с глубокой благодарностью вспоминаю Павловское военное училище.

Дисциплина была строгая, но грубости совершенно не ощущалось. Нас приучали к порядку, к долгу и сумели внушить любовь и уважение к Царю и Родине.

Военная практическая подготовка была поставлена хорошо, и Павловское военное училище выпускало в армию знающих и дисциплинированных офицеров. Недаром армия любила получать в свои ряды «павлонов». Науками нас не изнуряли, но то, что преподавалось, хорошо усваивалось.

Вспоминая училищное время, могу отметить только один недостаток: не было обращено должного внимания, чтобы нас сделать грамотными, а в этом была большая потребность, ибо многие из нас после кадетских корпусов были малограмотные, а некоторые и совсем неграмотные.

В Петербурге оказалось много родственников и знакомых моих родителей. Я пользовался этим и постоянно ходил то к одним, то к другим. Больше всего я любил бывать у Анны Николаевны Ронжиной, оба сына которой были моими большими приятелями. (Ваня11 был в Константиновском военном училище, а Сережа12 в Николаевском инженерном.) На Рождество и на Пасху я ездил к А.Н. Ронжиной в ее небольшое имение в Новгородской губернии, около станции Акуловка. Помимо удовольствия проводить время с моими приятелями, я наслаждался там отличной охотой.

Лето 1886 года я провел в Красносельском лагере и в Севастополь не ездил.

Оба года пребывания в училище прошли как сон. Оканчивая училище портупей-юнкером и имея хорошие выпускные отметки, я мог взять ваканцию в Одессу, в 11-й саперный батальон, но по желанию отца, хотевшего, чтобы я впоследствии пошел в Николаевскую инженерную академию, я решил перейти на 3-й курс в Николаевское инженерное училище.

Последний период моего пребывания в Павловском военном училище ознаменовался двумя неприятными инцидентами, которые могли для меня окончиться очень плохо.

Первый инцидент произошел в церкви училища за несколько дней до выхода в лагерь. Шло воскресное богослужение. Я стоял на фланге своего взвода, около среднего прохода. Я совершенно не помню, чтобы во время богослужения позволил бы себе какую-либо вольность; мне казалось, что я стоял хорошо и молился как следует.

Богослужение закончилось, и только тогда я увидел, что в церкви находится главный начальник военно-учебных заведений генерал Махотин13. Когда все подошли к кресту и затем стали на свои места в ожидании распоряжения разводить роты по своим помещениям, раздались громкие и резкие слова генерала Махотина: «Как фамилия этого дрянного портупей-юнкера?»

Все мы замерли не смея оглянуться. Я был далек от мысли, что этот «лестный» эпитет относится ко мне.

Вдруг ко мне подбежал дежурный офицер и, сказав, что генерал Махотин говорит обо мне, приказал повернуться лицом к главному начальнику военно-учебных заведений. Пораженный, я быстро повернулся.

Махотин обрушился на меня потоком резких и грубых фраз: «Я покажу вам, как не молиться Богу, а рассматривать свои лакированные сапоги! Ваши портупей-юнкерские нашивки, ошибочно вам данные, вас не спасут! Я сниму с вас нашивки и не допущу, чтобы такой господин, как вы, был произведен в офицеры! Вы будете немедленно разжалованы и отправлены в полк простым солдатом!»

Затем генерал Махотин с пеной у рта обратился ко всему училищу, находившемуся в церкви, и сказал примерно следующее: «Я все время наблюдал за этим портупей-юнкером. Он ни разу не перекрестился, все время отставлял ноги и любовался своими лакированными сапогами. Так стоять и так вести себя в церкви нельзя. Я его проучу. Если в стаде заведется паршивая овца – ее выбрасывают. Из вашей среды я вырву и выброшу эту паршивую овцу. Ему никогда не быть офицером!»

Я стоял как громом пораженный, ничего не понимая. В этот момент я услышал спокойный, но грозный голос: «Простите, ваше высокопревосходительство, в церкви хозяин я, и я не могу позволить, чтобы в храме происходило то, что сейчас происходит. Я прошу вас отдать распоряжение о выводе юнкеров из церкви».

Я оглянулся и увидел около Царских врат нашего любимого старика священника, который стоял с крестом в руке.

Обозленный генерал Махотин приказал разводить роты по своим помещениям, а начальнику училища немедленно собрать училищный совет, на котором будет присутствовать он, Махотин.

Священник сошел вниз, дал мне поцеловать крест и сказал: «Бог мне поможет, я ваш заступник».

Вернувшись в роту, мы все ждали последствий; я страшно волновался. Примерно через полчаса пришел ротный командир вместе со священником. Меня позвали в комнату дежурного офицера. Там мне объявили, что все благополучно кончилось и мне не угрожает никакая неприятность.

Впоследствии я узнал, что всецело обязан заступничеству священника, который поставил вопрос ребром, и Махотин согласился меня не наказывать.

Второй инцидент разыгрался во время лагерного сбора почти перед самым производством в офицеры моих товарищей и перечислением меня в Инженерное училище.

13
{"b":"750436","o":1}