© Philip Jose Farmer, 1960, 1961

© Перевод. М. Левин, 2021

© Издание на русском языке AST Publishers, 2021

– Я должен выбраться, – услышал издали чье-то бормотание Хэл Ярроу. – Должен быть выход.

Внезапно проснувшись, он понял, что сам это и говорил. Более того: то, что он сказал, вынырнув из сна, никак с этим сном не было связано. Сон – одно, а слова, сказанные на границе пробуждения – совсем другое.

Но что же он хотел этим сказать? И где он? Вправду ли он переместился во времени – или то была сонная иллюзия? Но такая яркая, живая, что приходил в себя он очень медленно.

Взгляд на сидящего рядом человека прояснил его мысли. Он был в карете, направляющейся в Сигмен-Сити, в 550 году Эры Сигмена (по старому стилю – 3050 от Р. Х., – подсказал цепкий ум ученого). Значит, он вовсе не в путешествии по времени? Не во сне? Не на чужой планете за много световых лет отсюда, за десятилетия от нынешнего момента? И не лицом к лицу с достославным Исааком Сигменом, Предтечей, да будет реальным имя Его?

Сидящий рядом человек поглядывал на Хэла искоса. Худощавый, с широкими скулами, прямыми черными волосами и карими глазами с едва заметной монголоидной складкой, одет он был в светло-синюю форму класса инженеров, украшенную алюминиевой эмблемой, указывающей на принадлежность к высшему эшелону. По всей видимости, инженер-электронщик с дипломом одной из лучших школ, обучавших этому ремеслу.

Человек откашлялся и сказал по-американски:

– Тысяча извинений, авва. Я знаю, что не должен бы обращаться к вам без разрешения. Но при пробуждении вы сказали нечто весьма любопытное. К тому же пребывание в одной и той же кабине временно уравняло наши статусы. В любом случае любопытство так просто меня не отпустит. Не зря же меня прозвали Сэм-Проныра!

Смущенно хохотнув, он продолжал:

– Совершенно случайно я услышал, как вы поставили стюардессу на место – это когда она говорила, будто у вас нет права сидеть здесь. Я не ослышался, – вы сказали, что наврете ей, и тогда она отстала?

Хэл понял не сразу, потом улыбнулся:

– Нет. Я ей сказал, что я универсал, наврум. Аббревиатура, по первым буквам, на-все-руки-мастер. Однако невелика ошибка: профессионалы частенько говорят, будто универсал соврет – не дорого возьмет.

Он вздохнул, припомнив все те унижения, которые пришлось выдержать, когда он решил не становиться узким специалистом, и отвернулся к окну, не желая поощрять соседа к разговору. Вдали виднелось яркое сияние – это, видимо, входил в атмосферу военный корабль. Немногочисленные гражданские судна спускались медленнее и не так резко.

С высоты шестидесяти тысяч метров он глядел на изгиб Северной Америки. Она была сплошной полосой света, здесь и там перетянутой лентами темноты, среди которых иногда попадалась лента пошире. Такой полоской могла быть горная гряда или водный массив, на котором человек пока еще не успел возвести никакого жилья или фабрики. Огромный город, мегалополис. Подумать только: всего триста лет назад на всем континенте населения было едва ли два миллиона. А еще лет через пятьдесят – если не случится катастрофы, вроде войны между Гавайским Союзом и Израильской Республикой, население Северной Америки достигнет четырнадцати, а то и пятнадцати миллиардов!

Единственной областью, которую тщательно обтекала жилая зона, был Заповедник Гудзонова Залива. Хэл покинул Заповедник всего пятнадцать минут назад, но уже тосковал по нему, зная, что вернуться не сможет очень долго.

Он снова вздохнул. Заповедник Гудзонова Залива. Тысячи деревьев, горы, широкие синие озера, птицы, кролики, лисы, даже, по словам рейнджеров, рыси. Впрочем, последних осталось так мало, что через десять лет придется добавлять этих рыжих красавцев в длинный список вымерших животных.

В Заповеднике можно было дышать полной грудью, чувствовать свободу от оков. Свободу. И еще там острее чувствовалось одиночество, и время от времени – тревога. Он едва-едва научился с нею справляться, когда его работа среди двадцати франкоговорящих обитателей Заповедника закончилась.

Человек рядом заерзал, пытаясь набраться храбрости и снова обратиться к соседу-профессионалу. Нервно кашлянув пару раз, он сказал:

– Сигмен свидетель, надеюсь, я вас не обидел? Но мне вот интересно…

На самом деле Хэл Ярроу чувствовал себя задетым, поскольку этот человек проявил чрезмерную навязчивость. Но он напомнил себе слова Предтечи: «Все люди – братья, хотя одни любезны отцу более других». И этот человек нисколько не виноват, что салон первого класса был битком набит людьми с высшим приоритетом, и Хэлу пришлось выбирать между поездкой следующей каретой и соседством с низшим эшелоном.

– Все шиб, – сказал Ярроу. И объяснил, почему он здесь.

– А! – сказал этот человек, словно бы с облегчением в голосе. – Тогда… можно еще вопрос? Не зря же меня зовут Сэм-Проныра, ха-ха!

– Можно, – сказал Хэл Ярроу. – Наврум, хотя и мастер на все руки, не занимается всеми науками сразу. На деле он ограничен конкретной дисциплиной, но в ней старается дойти до сути во всех тонкостях и ответвлениях знания. Я – наврум-лингвист. Я не ограничиваю себя одной из многих областей лингвистики, обладая отменным общим знанием этой науки. Это качество позволяет мне сопоставлять процессы, происходящие в разных ее областях, искать в одной специальности то, что может быть интересно человеку другой специальности, и извещать его об этом. В противном случае специалист, у которого нет времени на чтение сотен журналов даже по своей узкой направленности, мог бы пропустить нечто полезное.

– Во всех профессиях есть свои наврумы, которые поступают точно так же. На самом деле мне очень повезло с моей специализацией. Будь я наврумом медицинским, даже не знаю, как бы выгреб из пучины информации, пришлось бы работать с целой командой наврумов, и даже в этом случае мне бы не светило стать подлинным профессионалом – пришлось бы ограничиться какой-то одной областью. Таково чудовищное количество публикаций в каждой специальности – медицине, или электронике, или физике, или вообще в любой науке, что координировать всю дисциплину целиком не сможет ни человек, ни команда. К счастью, мой интерес всегда составляла лингвистика. Я в некотором смысле нахожусь в тепличных условиях. Иногда у меня даже находится время для собственных исследований, и в исходящей бумажной лавине попадаются и мои листочки.

– Конечно, я пользуюсь компьютерами, но даже наисложнейший компьютерный комплекс – всего лишь разумный идиот. Необходим человеческий разум – довольно-таки острый, простите за нескромность, – чтобы понять, какие предметы важнее других, и выстроить между ними и среди них осмысленные ассоциации. На них-то я и указываю специалистам, и специалисты подхватывают мои находки. Наврум – это, можно сказать, творческий соотноситель.

– Тем не менее, – добавил он, – это отнимает у меня немало личного времени для сна. Мой долг – работать по двенадцать часов в день или более во славу и на пользу Церства.

Последнюю фразу он ввернул на всякий случай. Если этот человек вдруг окажется уззитом или подуззитником, он не сможет донести, будто Хэл обманывает Церство. Вряд ли это так, но рисковать все равно не стоило.

На стене над входом в салон замигал красный сигнал, и записанный на пленку голос велел пассажирам пристегнуть ремни. Через десять секунд карета начала торможение, еще через минуту резко нырнула и стала терять высоту со скоростью, как сообщили Хэлу, тысяча метров в минуту. Теперь, ближе к земле, Хэл видел, что Сигмен-Сити (переименованный из Монреаля десять лет назад, когда он стал столицей Гавайского Союза вместо исландского Река) уже не был одним гигантским световым пятном. Темные пятнышки – наверное, парки, – виднелись тут и там, и вилась между ними тонкая черная лента Пророка, некогда – река св. Лаврентия. На высоту в полкилометра вздымались в воздух пали города, в каждой не менее ста тысяч особей, и в этой зоне их было три сотни такого размера.