«Чужая душа потемки. Чужая семья потемки еще более густые. За видимым уровнем отношений есть мир невидимый, тайный и преисполненный определенного смысла, понятного только двоим. Решается ли там судьба семьи? Из чего складывается это решение? Из нежности или жестокости, из равнодушия или чуткости, из смирения или властности, из сострадания или насилия… Кто знает?»

Я вот точно не знаю.

И вообще не понимаю, что мне делать.

Поэтому так и продолжаю стоять на проходе между спальней и ванной и не смею даже дышать, со стороны наблюдая, как дверь напротив распахивается, и, сломанной куклой, мне в ноги на пол летит она – моя точная копия. Словно в замедленной съемке, будто покадрово, медленно поднимает голову, откидывая мокрые пряди волос с лица, и глядит на меня. Не стискивает от пережитого унижения зубы, а просто откровенно улыбается, так, как будто только что записала очко в счет своих будущих побед.

Она замечает, что я смотрю на нее, и, неожиданно, подмигивает.

А я банально не знаю, как себя вести и что говорить, поэтому просто продолжаю стоять, точно вернулись былые времена, как виноватая воспитанница на ковре перед директрисой детского дома, краснею, сцепив слегка дрожащие пальцы рук за своей спиной.

– Всё хорошо?

– Более чем!

Хочу ответить, но… не нахожу слов. Да и на что отвечать? Решаю просто улыбнуться.

– Ладно, – тихо смеется Даша, шевелится в поисках нужного положения, инстинктивно приподнимается на колени, и почти сразу встает на ноги, – не обращай внимания. Это была прелюдия.

Первое, что я испытываю, – жгучий, кошмарный стыд. Не раздражение, ревность, или обиду, а именно стыд.

Прелюдия!

Невольно создается ощущение, словно я подглядываю за чужими тайнами интимной жизни со стороны, и от неловкости за себя или от услышанного, я краснею еще больше. Хочется закрыть лицо руками, спрятаться, а лучше вообще «провалиться сквозь землю», лишь бы не смотреть ей в глаза…, но я тяжело вздыхаю, и, впервые, не отрываясь, гляжу на нее словно в зеркало.

И мне хочется бить зеркала.

Столько слабости – до отвращения!

Я, правда, не думала, что будет так больно. Нет, я даже не знала, что бывает настолько больно!

Я не хотела верить, что моя неожиданная увлеченность достаточно быстро переросла в чувства. И пыталась убедить себя, что призрачная иллюзия вокруг меня, все это – было простым незначительным приятным мгновением. Но теперь я убеждена, что в этом мгновении и есть вся моя жизнь.

С каждой прожитой минутой становится только больнее…

Почему моё сердце тоскует по чужому мужчине? Да потому он – мой чужой мужчина!

«Чужой» – страшное слово, если оно неожиданно характеризует любимого человека.

– Знаешь, – обращается ко мне Даша, после долгих минут протяжной тишины, – здесь все осталось по-прежнему. Точно так, как я люблю. Цвета, бренды – все в изобилии, развешанные по моему предпочтению.

Она придирчиво рассматривает содержимое шкафа, ничуть не стесняясь своей наготы. На мгновение мне кажется, что она наденет то платье в котором пришла, но она равнодушно выбирает Кристиан Диор и, отрывая бирку, вскользь бросает ее на пол.

Невыносимо. Словно взяли моё! И вот это чувство – оно ужасное. Неприятно становится до тошноты, потому что не новые вещи жалко, а обидно, что вот так как-то, легко…

В груди больно защемило, и мне вдруг захотелось так сильно расплакаться. Но только не здесь.

И снова молчание. Стыдное. Неприятное.

Прямо передо мной, казалось на расстоянии вытянутой руки, стоит моя сестра-близнец, с которой мы никогда не виделись, и нам нечего сказать друг другу. Но мне кажется, что она и без того знает, о чем я думаю. А еще мне кажется, что она все про меня знает, будто следит за моей жизнью.

– Я не краду его у тебя! – говорит она негромко. Подается вперед и почти шепчет, улыбаясь, словно собирается рассказать мне какую-то страшную тайну, непристойный секрет. – Я. Забираю. Свое!

Отвожу взгляд, пытаюсь подобрать слова, чтобы ответить ей, но их нет… Она права.

Все честно, мы друг другу не обязаны.

Разворачиваюсь и молча выхожу из гардеробной, а следом, покидаю и хозяйскую спальню, захлопнув за собой дверь.

Я позволяю себе остановиться и отдышаться, лишь будучи подальше от них двоих, в одном из длиннющих, похожих друг на друга коридоров второго этажа. Смотрю перед собой в упор, даже не моргаю, а коленки дрожат предательски, и на то есть причина. Приваливаюсь к стене и сползаю на пол, ощущая щемящую грусть от удушающего одиночества.

От неожиданности вздрагиваю, когда чувствую холодные маленькие детские ладошки на своих щеках.

Света. Совсем не слышала, как она подошла.

– Что ты здесь делаешь? – тоненький, но бодрый голосок младшей сестренки дрожит от беспокойства.

– …

– И куда ты шла?

Не дождавшись моего ответа, слезы брызнули из детских глаз. Такие большие, солёные слезы одна за другой скатываются по щёчкам, дрожащему подбородку и капают на аккуратное новенькое платьице, оставляя потемневшие кружочки, словно крупные горошины.

Эту боль я чувствую, как свою собственную. Боль, переполняющую, наполняющую и выходящую за пределы ее крохотного тела.

Пытаюсь успокоить ее, найти какие-то ободряющие слова, но тщетно…

– Меня никто не любит, – неожиданно тихо произносит она дрожащим голосом, а в глазах нарастают слезы.

– Ну что ты, родная, – обхватываю сестренку руками, а она, обмякнув, утыкается мне в колени. – Разве тебя можно не любить? – беру детское лицо в свои руки и аккуратно вытираю слезы с щёк. – Будь у меня возможность, я бы всегда была рядом с тобой и любила сильно-сильно, – говорю твёрдо и уверено, но глубоко в себе сомневаюсь, что когда-нибудь у меня такая возможность появится.

– Насколько сильно?

– Вот как от земли до самого неба и даже ещё выше!

– Так высоко? – помогает мне маленькими ручками вытереть слезы со своего лица.

– Конечно.

– Тогда, почему ты хочешь уйти? Потому что Марк не любит тебя? – её вопрос бьет ножом в сердце своей точностью.

Всё, происходящее дальше, словно в дешевом телевизионном сериале, со всеми известными пошлыми штампами и клише: муж, жена, любовница…

В просторной гостиной-столовой, куда меня пригласили на семейный ужин повисла напряжённая тишина, нарушаемая лишь монотонным тиканьем больших старинных напольных часов. Или это секунды стучат по венам?

Так тихо, будто я вот-вот услышу треск этой самой плохой киноленты… И все оборвется.

«Когда тебе кажется, что ты летишь вниз и падаешь на самое дно, будь уверен – снизу тебя ждёт новая, более глубокая, яма.»

Так со мной и случалось. Каждый раз падая и думая, что хуже быть не может, подо мной образовалась дыра, и я летела ещё ниже.

Закрываю глаза. Может, чем крепче зажмуриться, тем быстрее все закончится?

Но я открываю их и обнаруживаю, что всё по-прежнему, все мы на своих местах: четыре человека на противоположных сторонах большого прямоугольного обеденного стола.

Марк и Даша сидят друг против друга тяжело и неподвижно, как мраморные статуи: безучастный, с виду совершенно спокойный Беркутов, все также идеально сложен и потрясающе выглядит в своем стильном «повседневном» костюме «Brioni», и его пока еще законная жена, статная, с великолепной царственной осанкой и гордой посадкой головы; она нисколько не походит на несчастную жертву, преследуемую своим влиятельным мужем.

Неприятно. Но пока мне везет – та никак комментирует мое присутствие. Что еще более неприятно – за спиной своей законной хозяйки под личиной услужливости и готовности, смело заложив руки за спину, словно только сейчас все встало на свои места, замерла безликая экономка – Елена.

Помимо нас троих, за столом, ковыряясь вилкой в тарелке с непривычным для нее модным равиоли, присутствует Света, с которой мы коротко переглядываемся.

Новая перемена блюд, и я позволяю придомовой обслуге забрать у себя тарелку с так и нетронутой едой. Все они, унизительно вежливо пряча глаза, делают вид, будто не замечают, что их хозяин заменил супругу ее точной копией. Что все происходящее их совершенно не интересует, но я-то знаю, что не будь в договоре о приеме на работу дополнительного, но не менее важного пункта о неразглашении, так охотно бы перемыли всем нам косточки, где-нибудь на страницах дешёвой бульварной прессы.