Или же для таких, как я: и так худой, а тут мода, а тебе сбрасывать нечего. Нечего? Дудки! Иди – пили.

Я избавился от лишнего мяса и костей, что росли почём зря ниже колен обоих ног…

И всё-таки, мне их немного не хватает: столько лет мы провели вместе. Мы ходили в детский садик, а потом сидели за одной партой в школе. Что-то теперь с ними стало? Похоронили в братской могиле? Нет. Их кремировали. Вот бы мне вернули их прах… Я бы держал его в своём новом доме (меня заверили, что он у меня уже практически есть) на самом видном и почётном месте в чёрной, торжественно-траурной урне. А раз в год устраивал бы поминки: приходили бы родные и близкие, друзья, знавшие усопших. Я ставил бы возле урны гранёный стакан водки и накрывал бы его куском чёрного хлеба, зажигал бы рядом свечу, и мы все вместе возлагали бы к праху цветы.

А потом я бы ездил по квартире на инвалидной коляске, держа поднос с разновсяческой закуской для собравшихся на коленях. Смотрел бы на всех снизу вверх, лавируя между ними, и старался бы не сбить никого с ног.

Вот такая пурга в моей голове. Тупые шуточки в виде идиотского сарказма над самим собой не иначе являются защитной реакцией моего подсознания. Молодец! Какой я умный. Конечно, пережить такое похмелье, да ещё лишиться ног. Это, знаете ли – стресс! А пальцы! Ну, ладно хоть на левой руке, а то как здороваться-то с приличными людьми…

Когда меня навестил Па-ма и дорассказал мне то, что не успел рассказать тогда, в воскресенье вечером по телефону – я был в шоке. Он же действительно говорил про моего соседа, живущего прямо подо мной – партизана отважного Колю. Я это помню! И я верю, что Па-ме действительно приснился, а скорее – привиделся этот долбаный снаряд на плите. Неужели мой сосед-зомби действительно нашёл его в мусоропроводе? Сука…

Я чуть-чуть не успел войти на кухню, поэтому и жив – говорят. Да, курение навредило моему здоровью.

Также Па-ма рассказал мне про Иннокентия. До сих пор не могу в это поверить. Знаю и – не верю.

С невесёлой усмешкой, как бы не всерьёз Па-ма напомнил мне про золотую рыбку, да только я видел по его глазам, что его сознание до сих пор не вышло из нокаута. С той самой минуты, когда эта несерьёзная мысль действительно впервые пришла ему в голову.

А ведь и в самом деле – всё сходится в довольно зловещую картину: Па-ма приносит и ставит на стол трёхлитровую банку с так называемой золотой рыбкой. Лиза сказала Па-ме, чтоб он загадывал желание. Он же развёл руками, сказав, что ему ничего не надо – вот и выставили у него хату. Всё сходится. Дальше. Иннокентий захотел в усмерть напиться, и вышло – в усмерть. Предполагают, что по «белочке» в окно выскочил… И – да! Точно! Па-ма требовал, чтобы мы скидывались из-за того, что у него в зажигалке газ кончился. Я наотрез отказался, сказав, что скидываться ниоткуда не собираюсь, а вот Иннокентий, кажется, промолчал.

Что же касается меня… Я говорил что-то про то, что наш город не показывают по телевизору. Результат – мой дом в программе «Время». И меня даже хотели снять на камеру (ай да рыбка!), но мне такой славы не надо, спасибо врачам – отстояли меня от журналюг, пока я был без сознания: результат черепно-мозговой, знаете ли… Выходит, действительно: желания того вечера выполнены. После такого вывода радует одно: рыбка у Па-мы издохла и была выкинута в форточку.

Мы наивно считали, что у нас троих – одна табуретка и, конечно же, были не правы, ведь мудрое изречение гласит: у каждого – своя. У меня вот она теперь изменилась: вместо мертвецки бледного пластика – траурная, чёрная кожа. А вместо тонких и ненадёжных на вид металлических ножек – надёжные колёса с ручным приводом.

Иннокентию – так тому табуретка вообще больше не нужна. А вот как дела обстоят у Па-мы – точно судить не берусь, мне отсюда не видать. Не вынесли ли ему тётеньки вместе с барахлом и чердак? Я же говорил уже про его глаза…

И вот, что ещё бы мне любопытно было бы знать: как обстоят дела у Лизы? Я спрашивал про неё вскользь у Па-мы, а тот словно и не понял про кого речь. Пожал плечами рассеянно и сказал:

– Да кто её знает…

Вроде как, в тот памятный вечер она возжелала шустрого старичка. Если учесть те перегибы и заносы, с которыми исполнились наши желания – пропала девка.

Двадцатидевятилетний Сергей Трескачёв проснулся в своей освещённой, как операционная, квартире. Прям спи – не хочу! Повезло с жильём. Солнечная сторона! Полярным летом, аккурат ночью, яркие лучи бьют в глаза. Тут шторы бетонные нужны. Жизнь – дерьмо, сомневаться не приходилось.

Но настроение Сергея испортилось ещё до того как он проснулся. Ему приснился какой-то гадкий сон. О чём, он не помнил. Воспоминания о сне были выжжены ослепительным солнцем. Суть стёрлась. Какое-то очень короткое время в памяти оставались непонятные тени, но и они быстро растаяли в ярком свете. Тени-то растаяли, а вот раздражение, ими вызванное – нет. И от того, что раздражение сделалось необъяснимым, становилось ещё более пакостно. А тут ещё это солнце!

Сергею захотелось что-нибудь разбить. Будильник на тумбочке, со словно насмехающимися стрелками, указывающими в какую рань он, идиот, проснулся. Или саму тумбочку – за то, что на ней стоит этот будильник. Или ещё чего-нибудь. Но за всё это что-нибудь, находящееся поблизости, Сергей когда-то платил деньги. И выходило совсем уж как-то глупо теперь это крушить. Да ещё после идти вновь покупать это что-нибудь. А то ж придут гости и спросят:

– А что это у тебя вся мебель переломана?

А Сергей им:

– Да так, понимаете ли, солнце в окно светило, что я и вспылил.

И всё. И без того редкие гости и вовсе престанут к нему заходить. Если Трескачёв такое сотворил с вещами, за которые платил деньги, то что же он может сделать с бесплатными гостями!

Поэтому Сергей, стиснув кулаки под одеялом, ограничился тем, что выплеснул свои негативные эмоции совершенно безвредным, но чрезвычайно злобным рычанием. После такого точно не уснёшь! Осознав это, Трескачёв ещё раз прорычал, точнее – взвыл с досады. Откинув одеяло, он быстро поднялся с постели на ноги. Холодно. Лето, не топят. Топят зимой. Точнее, подтапливают, чтоб жильцы не вымерзли. И за это деньги дерут. Коммунальщики хуже керосину. Сергей знал парня, у которого в ванне бельё замёрзло. А другого разводили на бабки за пользование лифтом. Копейки, но какой цинизм. Жил-то он в пятиэтажке! А с ним самим что за номер коммунальщики устроили несколько лет назад…

Уехал как-то Сергей в город соседний недалёкий, да и загостился там на пару-тройку дней. Вернувшись, домой не поспешил. Зашёл с начала к другу – поделиться впечатлениями, от которых голова буквально раскалывалась. Тогда к другу ещё один тип заглянул. Точнее, он сказал, что заглянул так, раскуриться на пару минут. Но скребущий горло дым изменил ход времени, и пара минут растянулась до позднего вечера. С раскуриванием у Сергея произошёл явный перебор. Друг наматывал на нос длинные волосы и оживлённо обсуждал что-то с тем типом, давясь смехом. Они перебивали друг друга, отчаянно жестикулируя. Тарахтели как заведённые: «траля-ля-ля». У Сергея от этой чехарды возгласов и движений закружилась голова. Он стал бледен, как покойник, – заметили приятели и чуть со смеху не лопнули, а Трескачёву захотелось спрятаться под диваном. Накрыть там поплывшую голову подушкой, попробовав спастись от карусели, в которую превратилась прокуренная комната. Не в силах это долее выдерживать Сергей поспешил покинуть квартиру, пока карусель не превратилась в центрифугу.