Полонский обладал редким даром совершенной поэтической правдивости: "Искать идеального нельзя помимо правды". В стихотворении "Декадент" он дает резкую отповедь нарочитой, придуманной загадочности, не вырастающей из жизни, а привнесенной в нее ради поэтической игры:

Так как все проходит мимо

Нам таинственность нужна

Вроде радужного дыма,

Вроде бреда или сна.

Сравнивая свою поэзию с фетовской, Полонский писал: "Твой талант - это круг, мой талант - линия. Правильный круг - это совершеннейшая, то есть наиболее приятная для глаз форма... но линия имеет то преимущество, что может и тянуться в бесконечность и изменять свое направление".

В самом деле, о стихах его можно сказать, что они "тянутся и бесконечность". Потому и в концовках стихов нет замыкания, исчерпанности темы. То же впечатление "открытого стиха" дают и излюбленные им безответные вопросы:

Что звенит там вдали - и звенит и зовет?

И зачем там в степи пыль столбами встает?

Потому так и любит Полонский сами образы "степи", "дали", "простора". И образ родины, и образ прекрасной женской души, и прямое лирическое излияние так или иначе слиты с образами "простора". Он может и прямо становиться главным героем стихотворения:

У него на родине

Ни озер, ни гор.

У него на родине

Степи да простор.

Из простора этого

Некуда бежать,

Думы с ветром носятся

Ветра не догнать.

Образ этот многозначен: здесь есть и тоска безысходности, и обаяние и властная сила бесконечной протяженности и открытости дали, а самое замечательное - одновременность этого переживания.

Но и там, где "простор" как будто не назван прямо, - он все-таки живет в стихах:

Дальний звон пронесся

За рекой широкой...

Но как будто там - вдали,

Из-под этих туч,

За рекою - огонька

Вздрагивает луч...

Вот это "там, вдали" - основная движущая сила стиха Полонского, создающая своеобразие его лирического мира. И однако, это не романтический взлет "туда" - в отвлеченную, неземную даль, - у него всегда, как писал Вл. Соловьев, "чувствуешь в поэтическом порыве и ту землю, от которой он оттолкнулся". Вот очень характерный для Полонского образ:

Подо мной таились клады,

Надо мной стрижи звенели,

Выше - в небе - над

Рязанью - К югу лебеди летели...

Взгляд, отрываясь от земли, поднимается выше: не просто "надо мной", а "выше - в небе", и совсем как будто тонет, в вольной дали. Обратим внимание на словосочетание "лебеди летели" - оно одновременно и прозаически точное выражение и звукоподражание, как бы имитация легкого трепета крыльев. Создается впечатление отрешенного и дальнего полета, а вместе с тем столь же существенно для поэта, что само небо-то все-таки "над Рязанью". Так, между двумя полюсами - твердой реальностью "земли" и безоглядным порывом к "небу" - и держится все напряжение стиха Полонского. Напряжение это ощущается и в тех стихах, где "даль", "простор" прямо не названы, в стихах как будто бытового сюжета: случайная встреча, мещанская драма, картинка жизни - "в уездном нашем городишке", "в одной знакомой улице".

Эта его особенность отразилась на всем стиле, вплоть до мельчайших его выявлений, даже до знаков препинания: очевидно, не случайно любимый знак поэта - тире, которым он и в письмах и в стихах, особенно в минуты наивысшего волнения, так охотно заменяет все остальные. Тире играет ту же содержательную роль, что и безответные вопросы, и незавершенность концовок, и излюбленные образы дали. Можно даже сказать, что это как бы наглядное, графическое выражение той самой "линии", с которой Полонский сравнивает свой талант.

Критика неоднократно отмечала наибольшую близость Полонского к Пушкину - прежде всего в выявлении красоты обыденной жизни. У Полонского, однако, полюса разведены: и будничность жизни сгущена, и усилена ее таинственность. И это в какой-то мере приближает его к символистам, но не к декадентам, которых он решительно не принимал. О символизме здесь идет речь в том смысле, какой придавали ему наиболее серьезные теоретики и поэты Блок, Вяч. Иванов: не навязывание миру явлений чуждого им смысла, но обнаружение в них их собственной глубины и многомерности. Вот почему Блок и называл Полонского в числе "избранников", "великих учителей". Эта близость особенно ясно проступает в поздних стихах Полонского - "Лебедь", "На пути", "Вдова", "Хуторки", "Зимняя невеста", где образ, как бы колеблется на самой грани прямого и символического смысла. "Даже когда Полонский становится, кажется, твердо на реальный фундамент, когда он описывает какое-либо самое подлинное, чуть ли не ежедневное житейское происшествие - и там он создает какую-то полулегенду, какую-то "сказку действительности", как "Вдова", "Казачка", "Хуторки" или чудесный "Деревенский сон", - писал критик П. Перцов. Когда, читаешь, например:

Хмурая застигла ночь,

На пути - бурьян...

Дышит холодом с реки,

Каплет сквозь туман,

то нельзя сказать, то ли все это так и происходит в реальности, то ли это метафора - мрак и тревога жизненного пути поэта с надеждой на тепло а свет "там, вдали", то ли еще более широкое и отдаленное соотношение тьмы и света вообще, а вернее, и то, и другое, и третье. Нигде нет отступления от правды жизненной ситуации, нигде не угасает трепет единичного, этого мгновения, но все изнутри просвечено возможностью широкого символического толкования.

В творчестве Полонского есть область, в которой реальность так наглядно и естественно обвевается атмосферой тайны: это песня, романс. Многие его стихи прямо "просятся" в песню, если и не имеют мотива, то все-таки в душе поются. Некоторые из них и стали популярными романсами: "Мой костер в тумане светит", "В одной знакомой улице" и др. Что, казалось бы, такого притягательного и "таинственного" в стихах:

В одной знакомой улице

Я помню старый дом,

С высокой, темной лестницей,

С завешенным окном.

Здесь, как и в "Колокольчике", все так обыденно просто и даже Простодушно, словно это и в самом деле та самая единственная улица, Тот самый "старый дом", где все и происходило, а вместе с тем - любая, каждому из нас как бы от века "знакомая улица". "Узнавание" накрепко связано с загадкой, и слова "с высокой темной лестницей" не только реально обрисовывают предмет, но в них невольно слышится дополнительный, долгой традицией накопленный поэтический смысл.